Но сейчас войско готовилось к броску во вражьи земли, и потому решили не обижать обывателя.
Глядя на первые звезды, появившиеся на сером небе, князь вновь погрузился в невеселые раздумья на политические темы. Но душа не лежала к распутыванию хитросплетений вокруг семейства Батори и группировки Адашева.
Басманов задался вопросом — а зачем, собственно, какая-то злонамеренная баба решила подвести Ярослава под казнь. Неужто только из природной своей злобности?
«Засечник — мой охранитель, — думал Басманов, водя ножом по гладкому и холодному камню. — Ко мне что ли подбираются? Но кто мог знать, что воевода Басманов такого-то дня окажется в Ивангороде? Весьма немногие».
Перечисление в уме людей, знавших о маршруте его путешествия едва не повергло опричника в хандру, от которой его спасло появление разведчиков.
— Там она, — улыбнулся недобро Аника, отряхивая штаны от налипшей грязи и сора. — И не одна.
— Далеко ли?
Басманов спрятал мраморное правило и опробовал клинок на травинке.
— Да рукой подать, — ответил донец. — Только шибко грязно там вокруг. Может, княже, ты здесь обождешь?
— Ну уж нет, — решительно сказал Басманов. — Мне — ив обозе? Найдется кому коней стеречь.
— Секретов нет у них, — заговорил Аника. — Так что на конях подойдем поближе. Но потом придется в самую грязюку окунаться. Неровен час — спугнем.
В подступившей темноте они проехали по неприметной тропинке, пока Аника не остановил отряд, и велел спешиваться.
Влажная чаща, сбегающая к самой воде, могла навести настоящую оторопь. Деревья представлялись сказочными великанами, готовыми в любой миг разорвать коней и людей на части за вторжение в свои заповедные чертоги.
В воде что-то шумно плескалось, избегая попадаться на глаза и в полосу лунной дорожки. Кони косились в ту сторону и недовольно фыркали.
— Все, пора бросать лошадей, — недовольно заметил Аника. — Испугаются — шуму наделают.
Басманов еще раз отверг идею остаться не запачканным в грязи. Пришлось оставлять двоих ярославовых людей, взятых с собой для подмоги.
Пробирались среди влажных стволов, оскальзываясь на корягах, на смутный огонек, видимый там, где шумела стиснутая меж островков Нарова.
Наконец, не раз и не два оступившись в холодные лужи, они выбрались в шумящий на ветру камыш. Луна освещала небольшой островок, где угадывалась лачуга, в оконце которой призрачно мерцал свет.
— Лодка у них тут была, — словно извиняясь, сказал Аника, — но кто-то отогнал ее на остров.
— Тут неглубоко, поди, — сказал Басманов. — Да и вымокли мы все одно.
— А может, обложить их, — спросил шепотом старший из донцов. — Да за подмогой послать? Утром, при свете, стрельцы на лодках сплавают и приволокут всех под белы рученьки.
— А как уйдет впотьмах на лодке? — Басманов покачал головой. — Да и стрельцы тут не сгодятся. Могут живьем не скрутить, а порубить сгоряча. Деликатности в них ни на грош.
— И то верно, — Аника скинул кафтан, вернее ту рванину, что некогда кафтаном была, потом сапоги. Подумав, сбросил рубаху, закрепив за спиной портупею с ножнами.
Басманов поразился его почти болезненной худобе, бросавшейся в глаза даже при слабом лунном свете.
Донцы и князь последовали примеру Аники.
«Куда ты, воевода, — спросил с усмешкой сам себя опричник, входя в студеную воду Наровы. — Как увидел бы тебя сейчас государь, или князь Курбский, то-то смеху бы вышло и позору на седины».
Ноги ушли в ил, за щиколотки, словно пальцы кикимор, стали цепляться водоросли. Наконец вода достигла пояса, и прихватило дух.
Первым поплыл к острову Аника, юрко, словно выдра, сторонясь лунной дорожки. Следом устремились донцы и Басманов. Благо, плыть надо было совсем недалеко. Впрочем, когда достигли осклизлых досок, заменявших причал, возле которых моталась привязанная лодочка, ни у кого зуб на зуб не попадал.
Аника скользнул наверх, первым делом заглянув в челн — не лежит ли кто на дне. Потом осторожно прислонился к бревенчатой стене и прокрался к двери лачуги.
Басманов с огромным трудом выбрался, помянув про себя и возраст свой, и холодное предвоенное лето, и кузькину мать. Хорошо еще шума лишнего не наделал.
Донцы, неслышные, словно тени, оказались с двух сторон от князя.
Изнутри доносилась гортанная германская речь. Голос женский, резкий и неприятный, а вторил ему мужской. Слов не разобрал князь.
Аника, повернувшись от дверей, потянул из-за спины саблю, показав три пальца, обозначив, что есть в халупе и еще один молчаливый враг.
Басманов подобрался, намереваясь вслед за Аникой ворваться внутрь, но его нахально оттеснил плечом старший донец. Князь засопел в гневе, но решил, что сейчас не след норов показывать.
Аника указал второму донцу на окно, потом на лодку. Тот кивком головы показал, что понял, и замер, укутанный тенями, поджидая того, кто попытается скрыться бегством.
Молча рванул новоявленный дружинник незапертую дверь на себя и прыгнул внутрь. Донец, сопя, полез следом.
Басманов услышал гневный женский крик и звон стали. Тут же в окне возник размытый силуэт, и о доски грохнули тяжелые сапоги выпрыгнувшего вон человека. На плечах сообразительного недруга тут же повис готовый к такому обороту казак.
Басманов попытался разобрать в сплетении тел, где чья голова, но не рискнул бить сабельной рукоятью в эту мешанину. Решившись, он ринулся в светлый дверной проем.
Внутри он застал довольно дикую картину.
Тучный мужчина, одетый под простого горожанина, с трудом отбивался фальшионом от наседающего Аники, а в дальнем углу донец пятился под неистовым натиском простоволосой девицы в мужском платье, которая уверенно орудовала кошкодером — излюбленным оружием профессиональных европейских наемников.
Никогда не видывал Басманов, чтобы пугался любимец Ярослава супротивника в бою. А видел он его не в одной драке… Что стало с казаком? Лица нет, рот распахнут, как от крика, сабля в неверной руке гуляет, отбивается кое-как, словно неумеха.
Женщина, вероятно, та самая, что стала причиной Ярославова бесчестия, совершила весьма мудреный финт, достав казака в плечо.
Басманов рванулся вперед, намереваясь оглушить неистовую фурию, но та вдруг сорвала с пояса и швырнула ему в лицо тяжелый кошель. Вынужденный отшатнуться, князь пропустил расчетливый пинок в живот и согнулся пополам, едва не заревев от обиды и боли.
Донцу, противостоящему ведьме, вновь досталось, на этот раз по запястью, а женщина, изрыгнув грязную ругань на германском, метнулась между ним и Басмановым к выходу.
Но Аника, краем глаза следивший за происходящим, в два быстрых и точных удара покончил со своим противником, отбив в сторону фальшион, и пронзив горло толстяка, ринулся в погоню.
Догнал он женщину одним звериным прыжком, сшиб на пол, прижал всем телом к доскам. Подскочил Басманов, пнул дважды в бок яростно извивающуюся в попытках сбросить Анику ведьму, потом ударил ее по макушке рукоятью сабли.
Новый дружинник, тяжело дыша, стал подниматься.
— Змей морской, а не девка, — с чувством сказал он. — Чуть не ушла.
— Оплошал я, — откликнулся раненый донец. — Таким надобно сразу же осиновый кол загонять, голову с плеч, да к ногам приставить.
— А что так, — усмехнулся Басманов, стирая кровь с рассеченного кошелем лба. — Сильна железом махать?
— Не оттого оробел я, — сказал донец, тяжело опускаясь на лавку и зажимая раненое запястье свободной рукой, — что она рубилась лихо. Глазищи у нее — словно болотные огни. Глянул я — едва не затянуло…
— Влюбился, наверное, — заметил Аника с кривой усмешкой и принялся деловито скручивать ремнем руки обморочной пленницы. — Жаль только, что из-за этой шустрой твари уложил я своего жирного каплуна. Хотел в полон взять — не вышло.
Снаружи внутрь заглянул казак, стороживший окно.
— А твой живехонек? — спросил Басманов.
В ответ донец только безнадежно рукой махнул:
— Кончился, падла. Сам не заметил я, как удавил.
— Выходит, — заметил князь, — один у нас живой трофей образовался. Но и на том спасибо.
Пока портупеей перетягивали кровоточащую руку раненого, Аника взвалил на плечо пленницу и отнес к лодке.
Басманов бегло осмотрел халупу. Ничего приметного он не нашел — обычная рыбачья хибарка, каких полно.
— Сжечь здесь все, — сказал он. — И пора вер-таться.
Лодка отчалила от разгорающегося в ночи домика. Разглядывая полонянку, опричник задумчиво протянул:
— Молодая девка… Ладная… И как таких земля носит?
— Мать честная, — вдруг воскликнул тот казак, что помоложе.
— Что такое? — переспросил Аника.
Вместо ответа донец провел пальцем по щеке девицы.
— Факел поднеси, — едва ли не заикаясь, сказал он.
Козак, игнорируя растерянные взгляды спутников, зачерпнул за бортом воды, плеснул на физиономию пленницы и вновь провел по щеке.
Там, где влажные пальцы касались кожи, остались светлые следы, будто кожа слезла.
Женщина слабо застонала.
— Дай-ка я, — Аника еще раз плеснул в лицо таинственной полонянки водой и бесцеремонно принялся вытирать его найденной на дне лодки мешковиной.
Грим, покрывавший лицо, сполз, отвратительно исказив черты миловидной мордашки. В неровном свете факела взорам предстала не симпатичная женщина, а омерзительная старуха, вся в морщинах, словно печеное яблоко.
— За борт ее, — прошептал, крестясь, Козодой. — Брюхо вскрыть, чтобы не всплыла, и в воду.
— Я тебя самого сейчас в воду спихну, — проворчал князь. — Эка невидаль — старуха! У меня Ярослав в остроге мается, да и тебе он не чужой.
— А вот и зеркальце, — заметил Аника, быстро обшаривший костюм пленницы.
— Дела… — протянул Козодой и зло сплюнул за борт.
На берегу их встретили оба встревоженных заревом дружинника.
Они приняли ношу и пошли, уже не таясь, шумно ломиться к оставленным коням.
Басманов натянул на мокрое тело дожидавшуюся на суку одежду.
— Думаю, — сказал он, — из Фемы наш трофей.
— А то как же, — кивнул головой Аника. — Больше неоткуда. Или уж из самого адова воинства.
«Тебе-то откуда про Фему известно, — подумал опричник. — Не положено знать, будь ты хоть трижды легендарный на Дону атаман».
Но вслух ничего не сказал.
Подъехали к Ивангороду с первыми петухами. Пленница, кулем свисавшая с луки козодоева седла, то ли делала вид, что все еще без сознания, то ли впрямь была в забытьи.
Их встретил всполошенный голова чернокафтан-ников:
— Батюшка, княже, да ты живой!
— Как видишь, — нехотя буркнул Басманов, изрядно уставший и продрогший. — А ты чего думал?
— Поутру твои дружинники переполошили весь город, — принялся торопливо рассказывать полковой, труся рядом с конем и косясь на грязные одежды опричника. — Пальбу устроили, за кем-то гонялись, а потом заперлись в тереме, никого не пускают.
— Меня, может, впустят?
— Если только тебя. А то грозят всех порубить. Подъехали к терему. Там уже разглядели из окон, кто едет, впустили.
— Ну, и что у вас тут творится, пока князь в отъезде? — спросил Аника у полностью вооруженных дружинников.
— А ты кто есть такой, что допрежь князя ответ требуешь?
— Потом объясню, — отмахнулся Басманов. — Что стряслось?
— Тать какой-то прокрался, — сообщил один из воинов, — оглушил Никитку, внутрь скользнул, и прямо в твои, князь, покои. А там Грыня прикорнул на лавке…
— Вот стервец, — вырвалось у Басманова. — Распустил вас Ярослав, совсем страх потеряли! Где он — с живого шкуру спущу!
Тут раздался такой стон, что у всех кровь в жилах заледенела.
— Грыня ревет, — потупил взор докладывавший о ночном происшествии. — Тать тот ему на лицо порошок хрустальный навалил. Гришаня спросонья не разобрал, принялся глаза тереть. Все, нет больше у молодца глаз…
Басманов рванулся туда, где стонал дружинник.
— Пособите, служилые, — Аника внес на руках пленницу. Пока возились вокруг старухи в мужском платье, появился Басманов, бледный, как свежеотбе-ленный холст, рот перекошен…
— Поймали? — только и спросил он.
— Куда там, — буркнул дружинник, отдувавшийся за всех, проспавших супостата. — Едва не достал я его чеканом, но утек он… Ловок, словно куница…
— Не серчай, княже, — подал голос другой Ярославов боец. — Нечеловеческой быстроты враг здесь ночью побывал. От ножа увернулся, а нож-то кидал я сам. С пяти саженей, знаешь…
— Знаю, — упавшим голосом откликнулся Басманов. — Белку к дереву пришпиливаешь, коли надо. Увернулся, значит…
— Он тебе стеклянное крошево готовил, — сказал неудачливый метатель. — Не Гришане.
— Ясное дело, — вмешался в разговор Козодой. — Эти бесы вначале Ярослава в острог посадили, знали — лучше него никто за князем не присмотрит. А потом подослали супостата с хрусталем.
Вновь послышался стон.
Басманов скрипнул зубами и хватил себя по колену кулаком:
— Да унесите вы его отсюда, мочи нет слушать! К коновалу его, к тому, что стрельцу кишки вправлял. Скажите — если хоть одно око вернет Гришке — озолочу!
Вскоре на улицу вывели несчастного, лицо которого было обмотано скатертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Глядя на первые звезды, появившиеся на сером небе, князь вновь погрузился в невеселые раздумья на политические темы. Но душа не лежала к распутыванию хитросплетений вокруг семейства Батори и группировки Адашева.
Басманов задался вопросом — а зачем, собственно, какая-то злонамеренная баба решила подвести Ярослава под казнь. Неужто только из природной своей злобности?
«Засечник — мой охранитель, — думал Басманов, водя ножом по гладкому и холодному камню. — Ко мне что ли подбираются? Но кто мог знать, что воевода Басманов такого-то дня окажется в Ивангороде? Весьма немногие».
Перечисление в уме людей, знавших о маршруте его путешествия едва не повергло опричника в хандру, от которой его спасло появление разведчиков.
— Там она, — улыбнулся недобро Аника, отряхивая штаны от налипшей грязи и сора. — И не одна.
— Далеко ли?
Басманов спрятал мраморное правило и опробовал клинок на травинке.
— Да рукой подать, — ответил донец. — Только шибко грязно там вокруг. Может, княже, ты здесь обождешь?
— Ну уж нет, — решительно сказал Басманов. — Мне — ив обозе? Найдется кому коней стеречь.
— Секретов нет у них, — заговорил Аника. — Так что на конях подойдем поближе. Но потом придется в самую грязюку окунаться. Неровен час — спугнем.
В подступившей темноте они проехали по неприметной тропинке, пока Аника не остановил отряд, и велел спешиваться.
Влажная чаща, сбегающая к самой воде, могла навести настоящую оторопь. Деревья представлялись сказочными великанами, готовыми в любой миг разорвать коней и людей на части за вторжение в свои заповедные чертоги.
В воде что-то шумно плескалось, избегая попадаться на глаза и в полосу лунной дорожки. Кони косились в ту сторону и недовольно фыркали.
— Все, пора бросать лошадей, — недовольно заметил Аника. — Испугаются — шуму наделают.
Басманов еще раз отверг идею остаться не запачканным в грязи. Пришлось оставлять двоих ярославовых людей, взятых с собой для подмоги.
Пробирались среди влажных стволов, оскальзываясь на корягах, на смутный огонек, видимый там, где шумела стиснутая меж островков Нарова.
Наконец, не раз и не два оступившись в холодные лужи, они выбрались в шумящий на ветру камыш. Луна освещала небольшой островок, где угадывалась лачуга, в оконце которой призрачно мерцал свет.
— Лодка у них тут была, — словно извиняясь, сказал Аника, — но кто-то отогнал ее на остров.
— Тут неглубоко, поди, — сказал Басманов. — Да и вымокли мы все одно.
— А может, обложить их, — спросил шепотом старший из донцов. — Да за подмогой послать? Утром, при свете, стрельцы на лодках сплавают и приволокут всех под белы рученьки.
— А как уйдет впотьмах на лодке? — Басманов покачал головой. — Да и стрельцы тут не сгодятся. Могут живьем не скрутить, а порубить сгоряча. Деликатности в них ни на грош.
— И то верно, — Аника скинул кафтан, вернее ту рванину, что некогда кафтаном была, потом сапоги. Подумав, сбросил рубаху, закрепив за спиной портупею с ножнами.
Басманов поразился его почти болезненной худобе, бросавшейся в глаза даже при слабом лунном свете.
Донцы и князь последовали примеру Аники.
«Куда ты, воевода, — спросил с усмешкой сам себя опричник, входя в студеную воду Наровы. — Как увидел бы тебя сейчас государь, или князь Курбский, то-то смеху бы вышло и позору на седины».
Ноги ушли в ил, за щиколотки, словно пальцы кикимор, стали цепляться водоросли. Наконец вода достигла пояса, и прихватило дух.
Первым поплыл к острову Аника, юрко, словно выдра, сторонясь лунной дорожки. Следом устремились донцы и Басманов. Благо, плыть надо было совсем недалеко. Впрочем, когда достигли осклизлых досок, заменявших причал, возле которых моталась привязанная лодочка, ни у кого зуб на зуб не попадал.
Аника скользнул наверх, первым делом заглянув в челн — не лежит ли кто на дне. Потом осторожно прислонился к бревенчатой стене и прокрался к двери лачуги.
Басманов с огромным трудом выбрался, помянув про себя и возраст свой, и холодное предвоенное лето, и кузькину мать. Хорошо еще шума лишнего не наделал.
Донцы, неслышные, словно тени, оказались с двух сторон от князя.
Изнутри доносилась гортанная германская речь. Голос женский, резкий и неприятный, а вторил ему мужской. Слов не разобрал князь.
Аника, повернувшись от дверей, потянул из-за спины саблю, показав три пальца, обозначив, что есть в халупе и еще один молчаливый враг.
Басманов подобрался, намереваясь вслед за Аникой ворваться внутрь, но его нахально оттеснил плечом старший донец. Князь засопел в гневе, но решил, что сейчас не след норов показывать.
Аника указал второму донцу на окно, потом на лодку. Тот кивком головы показал, что понял, и замер, укутанный тенями, поджидая того, кто попытается скрыться бегством.
Молча рванул новоявленный дружинник незапертую дверь на себя и прыгнул внутрь. Донец, сопя, полез следом.
Басманов услышал гневный женский крик и звон стали. Тут же в окне возник размытый силуэт, и о доски грохнули тяжелые сапоги выпрыгнувшего вон человека. На плечах сообразительного недруга тут же повис готовый к такому обороту казак.
Басманов попытался разобрать в сплетении тел, где чья голова, но не рискнул бить сабельной рукоятью в эту мешанину. Решившись, он ринулся в светлый дверной проем.
Внутри он застал довольно дикую картину.
Тучный мужчина, одетый под простого горожанина, с трудом отбивался фальшионом от наседающего Аники, а в дальнем углу донец пятился под неистовым натиском простоволосой девицы в мужском платье, которая уверенно орудовала кошкодером — излюбленным оружием профессиональных европейских наемников.
Никогда не видывал Басманов, чтобы пугался любимец Ярослава супротивника в бою. А видел он его не в одной драке… Что стало с казаком? Лица нет, рот распахнут, как от крика, сабля в неверной руке гуляет, отбивается кое-как, словно неумеха.
Женщина, вероятно, та самая, что стала причиной Ярославова бесчестия, совершила весьма мудреный финт, достав казака в плечо.
Басманов рванулся вперед, намереваясь оглушить неистовую фурию, но та вдруг сорвала с пояса и швырнула ему в лицо тяжелый кошель. Вынужденный отшатнуться, князь пропустил расчетливый пинок в живот и согнулся пополам, едва не заревев от обиды и боли.
Донцу, противостоящему ведьме, вновь досталось, на этот раз по запястью, а женщина, изрыгнув грязную ругань на германском, метнулась между ним и Басмановым к выходу.
Но Аника, краем глаза следивший за происходящим, в два быстрых и точных удара покончил со своим противником, отбив в сторону фальшион, и пронзив горло толстяка, ринулся в погоню.
Догнал он женщину одним звериным прыжком, сшиб на пол, прижал всем телом к доскам. Подскочил Басманов, пнул дважды в бок яростно извивающуюся в попытках сбросить Анику ведьму, потом ударил ее по макушке рукоятью сабли.
Новый дружинник, тяжело дыша, стал подниматься.
— Змей морской, а не девка, — с чувством сказал он. — Чуть не ушла.
— Оплошал я, — откликнулся раненый донец. — Таким надобно сразу же осиновый кол загонять, голову с плеч, да к ногам приставить.
— А что так, — усмехнулся Басманов, стирая кровь с рассеченного кошелем лба. — Сильна железом махать?
— Не оттого оробел я, — сказал донец, тяжело опускаясь на лавку и зажимая раненое запястье свободной рукой, — что она рубилась лихо. Глазищи у нее — словно болотные огни. Глянул я — едва не затянуло…
— Влюбился, наверное, — заметил Аника с кривой усмешкой и принялся деловито скручивать ремнем руки обморочной пленницы. — Жаль только, что из-за этой шустрой твари уложил я своего жирного каплуна. Хотел в полон взять — не вышло.
Снаружи внутрь заглянул казак, стороживший окно.
— А твой живехонек? — спросил Басманов.
В ответ донец только безнадежно рукой махнул:
— Кончился, падла. Сам не заметил я, как удавил.
— Выходит, — заметил князь, — один у нас живой трофей образовался. Но и на том спасибо.
Пока портупеей перетягивали кровоточащую руку раненого, Аника взвалил на плечо пленницу и отнес к лодке.
Басманов бегло осмотрел халупу. Ничего приметного он не нашел — обычная рыбачья хибарка, каких полно.
— Сжечь здесь все, — сказал он. — И пора вер-таться.
Лодка отчалила от разгорающегося в ночи домика. Разглядывая полонянку, опричник задумчиво протянул:
— Молодая девка… Ладная… И как таких земля носит?
— Мать честная, — вдруг воскликнул тот казак, что помоложе.
— Что такое? — переспросил Аника.
Вместо ответа донец провел пальцем по щеке девицы.
— Факел поднеси, — едва ли не заикаясь, сказал он.
Козак, игнорируя растерянные взгляды спутников, зачерпнул за бортом воды, плеснул на физиономию пленницы и вновь провел по щеке.
Там, где влажные пальцы касались кожи, остались светлые следы, будто кожа слезла.
Женщина слабо застонала.
— Дай-ка я, — Аника еще раз плеснул в лицо таинственной полонянки водой и бесцеремонно принялся вытирать его найденной на дне лодки мешковиной.
Грим, покрывавший лицо, сполз, отвратительно исказив черты миловидной мордашки. В неровном свете факела взорам предстала не симпатичная женщина, а омерзительная старуха, вся в морщинах, словно печеное яблоко.
— За борт ее, — прошептал, крестясь, Козодой. — Брюхо вскрыть, чтобы не всплыла, и в воду.
— Я тебя самого сейчас в воду спихну, — проворчал князь. — Эка невидаль — старуха! У меня Ярослав в остроге мается, да и тебе он не чужой.
— А вот и зеркальце, — заметил Аника, быстро обшаривший костюм пленницы.
— Дела… — протянул Козодой и зло сплюнул за борт.
На берегу их встретили оба встревоженных заревом дружинника.
Они приняли ношу и пошли, уже не таясь, шумно ломиться к оставленным коням.
Басманов натянул на мокрое тело дожидавшуюся на суку одежду.
— Думаю, — сказал он, — из Фемы наш трофей.
— А то как же, — кивнул головой Аника. — Больше неоткуда. Или уж из самого адова воинства.
«Тебе-то откуда про Фему известно, — подумал опричник. — Не положено знать, будь ты хоть трижды легендарный на Дону атаман».
Но вслух ничего не сказал.
Подъехали к Ивангороду с первыми петухами. Пленница, кулем свисавшая с луки козодоева седла, то ли делала вид, что все еще без сознания, то ли впрямь была в забытьи.
Их встретил всполошенный голова чернокафтан-ников:
— Батюшка, княже, да ты живой!
— Как видишь, — нехотя буркнул Басманов, изрядно уставший и продрогший. — А ты чего думал?
— Поутру твои дружинники переполошили весь город, — принялся торопливо рассказывать полковой, труся рядом с конем и косясь на грязные одежды опричника. — Пальбу устроили, за кем-то гонялись, а потом заперлись в тереме, никого не пускают.
— Меня, может, впустят?
— Если только тебя. А то грозят всех порубить. Подъехали к терему. Там уже разглядели из окон, кто едет, впустили.
— Ну, и что у вас тут творится, пока князь в отъезде? — спросил Аника у полностью вооруженных дружинников.
— А ты кто есть такой, что допрежь князя ответ требуешь?
— Потом объясню, — отмахнулся Басманов. — Что стряслось?
— Тать какой-то прокрался, — сообщил один из воинов, — оглушил Никитку, внутрь скользнул, и прямо в твои, князь, покои. А там Грыня прикорнул на лавке…
— Вот стервец, — вырвалось у Басманова. — Распустил вас Ярослав, совсем страх потеряли! Где он — с живого шкуру спущу!
Тут раздался такой стон, что у всех кровь в жилах заледенела.
— Грыня ревет, — потупил взор докладывавший о ночном происшествии. — Тать тот ему на лицо порошок хрустальный навалил. Гришаня спросонья не разобрал, принялся глаза тереть. Все, нет больше у молодца глаз…
Басманов рванулся туда, где стонал дружинник.
— Пособите, служилые, — Аника внес на руках пленницу. Пока возились вокруг старухи в мужском платье, появился Басманов, бледный, как свежеотбе-ленный холст, рот перекошен…
— Поймали? — только и спросил он.
— Куда там, — буркнул дружинник, отдувавшийся за всех, проспавших супостата. — Едва не достал я его чеканом, но утек он… Ловок, словно куница…
— Не серчай, княже, — подал голос другой Ярославов боец. — Нечеловеческой быстроты враг здесь ночью побывал. От ножа увернулся, а нож-то кидал я сам. С пяти саженей, знаешь…
— Знаю, — упавшим голосом откликнулся Басманов. — Белку к дереву пришпиливаешь, коли надо. Увернулся, значит…
— Он тебе стеклянное крошево готовил, — сказал неудачливый метатель. — Не Гришане.
— Ясное дело, — вмешался в разговор Козодой. — Эти бесы вначале Ярослава в острог посадили, знали — лучше него никто за князем не присмотрит. А потом подослали супостата с хрусталем.
Вновь послышался стон.
Басманов скрипнул зубами и хватил себя по колену кулаком:
— Да унесите вы его отсюда, мочи нет слушать! К коновалу его, к тому, что стрельцу кишки вправлял. Скажите — если хоть одно око вернет Гришке — озолочу!
Вскоре на улицу вывели несчастного, лицо которого было обмотано скатертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39