Может, он лучше всех остальных в стране понял значение техники в грядущей войне? Об этом пишут его восторженные биографы. Тогда, как они полагают, будь жив Тухачевский и руководи он Красной армией, мы бы с минимальными потерями в считанные месяцы завершили разгром гитлеровцев.
В действительности дело обстоит, как раз наоборот. По мысли Тухачевского, надо готовиться к наступательной войне, для которой требуется, как он считал, множество легких танков и тяжелых бомбардировщиков, а также в большом количестве парашютно-десантные войска; вести активную диверсионную работу и поднимать на партизанскую борьбу рабочий класс вражеского государства.
О конкретных стратегических разработках Тухачевского можно судить по обширной докладной записке, над которой он трудился во время заключения в 1937 году (отметим, что сам факт такой работы в заключении указывает на то, что его вовсе не истязали пытками и не изматывали допросами). Каким предполагал он направление главного удара войск противника и общий ход будущей войны? Вот его предположения:
«Максимум, на что Гитлер может надеяться, это на отторжение от СССР отдельных территорий. Естественно, что самой вожделенной для него территорией является Украина. Именно сюда ударят основные силы фашистов. А белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической».
Как видим, если бы этот стратег воплотил в жизнь свой план, гитлеровцы взяли бы Москву и Ленинград и скорее всего быстро бы дошли до Урала, что они и собирались сделать. Ведь они понимали, что отчленение от СССР Украины грозит затяжными военными действиями. Советский Союз, имея мощную новую индустриальную базу на Урале и в Западной Сибири, а также в Поволжье, способен наращивать военную мощь и в конце концов победить врага (что и произошло).
Немецкие стратеги были значительно более проницательны, чем Тухачевский. Но дело даже не в этом. К сожалению, у нас оставалось, можно сказать, нечто от тех настроений, которые повелись со времен Троцкого и Тухачевского: недостаточное внимание к оборонительной войне и расчет на преобладание с нашей стороны наступательных операций. Но когда за дело взялись наши действительно талантливые, грамотные и опытные военачальники, немецкая армия стала терпеть поражения: наши стратеги оказались сильней германских. (Бытует еще, правда, мнение, будто наши военачальники побеждали числом, а не умением; но на самом деле наши потери были всего на 30—40% больше, чем у противника; да и то надо учесть, что они наших пленных убивали, а мы ведь не поступали гак, в противном случае их потери были бы больше наших; но об этом — позже.)
Впрочем, мы отклонились в сторону. Есть довод более веский, чем у Конквиста. Предположим, заговор был, но совсем не такой «кровожадный». Ведь если бы заговорщики хотели убить Сталина, то они имели для этого множество возможностей. Они встречались с ним неоднократно, порой наедине. Убить Сталина для каждого из них не представляло большого труда. И уж если они ни разу не попытались это сделать, значит, их планы не заходили так далеко.
Что можно возразить на этот довод?
Обратим внимание на такой реальный эпизод, описанный Конквистом: «На первомайском параде 1937 года Тухачевский первым появился на трибуне, предназначенной для военного командования. Он шел в одиночестве, заложив большие пальцы рук за пояс. Вторым пришел Егоров, но он не посмотрел на своего коллегу и не отсалютовал ему. К ним в молчании присоединился Гамарник. Военных окружала мрачная, ледянящая атмосфера. По окончании парада Тухачевский не стал дожидаться демонстрации и ушел с Красной площади».
В то время и он, и Гамарник догадывались, что над ними нависла смертельная угроза. Что мешало этим людям совершить геройский подвиг на глазах сотен тысяч людей — убить тирана! Вряд ли кто-нибудь смог помешать им. Но пусть бы даже и помешали, не лучше ли рискнуть и показать, что в этой стране есть свои Бруты.
Между прочим, есть свидетельство, что Сталин в те времена не без иронии отметил, что он бы на месте тех военачальников, которые решились на самоубийство, сначала застрелил бы Сталина.
Так в чем же дело? Что могло остановить доблестных военных, у которых были возможности ликвидировать Сталина хотя бы ценой собственной жизни?
Нам кажется, что объясняется все достаточно просто и логично: никого из них не устраивала такая цена. Они слишком высоко ценили свою жизнь.
Героические поступки совершают люди ради великих целей, а решаются отдать свою жизнь только в том случае, если верят в нечто более высокое. Ради комфорта, богатства, карьеры, прижизненной славы нормальный человек не пойдет на смерть.
Для убийства Сталина требовался исполнитель-смертник, не щадящий своей жизни. Скажем, для того, чтобы Николаев застрелил Кирова, обстоятельства были самые благоприятные, и оставалось только разжигать у Николаева ревность и обеспечить ему возможность покушения. В случае со Сталиным такого исполнителя не нашлось.
Не исключено, что слух о «папке Виссарионова» или сами эти документы создавались для того, чтобы пробудить у потенциального убийцы лютую ненависть к Сталину, а затем, в случае удачного покушения, иметь материалы, оправдывающие убийцу. Заговорщики не имели таких идей, за которые стоит идти на смерть. У каждого из них были свои претензии к Сталину и его генеральной линии, — не более того. Для Тухачевского на первом месте, по-видимому, были честолюбивые мечты о наполеоновской славе. Но ради карьеры не расстаются с жизнью. Существенно и то, что все высшие военачальники к этому времени превратились в важных вельмож.
Чтобы убить тирана, надо прежде всего его иметь. Воспринимался ли Сталин как тиран? Ни его поведение — спокойное и рассудительное, ни его действия, которые предпринимались от имени Политбюро, ЦК ВКП(б), Совнаркома, не обличали в нем тирана. Он был вождем, причем во многом религиозного «харизматического» типа. А убить вождя, за которым стоит великая страна, многомиллионный народ, это совсем не то, что убить тирана, которого поддерживает только горстка сатрапов.
Власть тирана опирается только на силу. Власть вождя опирается на поддержку масс. Убив тирана, можно заслужить лавры героя, убив вождя — клеймо предателя. Если убьешь тирана, даже его приверженцы могут перейти на твою сторону. Если убьешь вождя — от тебя могут отвернуться даже многие твои сторонники, а поведение народных масс и вовсе будет непредсказуемым.
Кстати, Сталин, судя по всему, не был склонен раздувать инцидент с выстрелами в кремлевской библиотеке до масштабов крупного заговора и уж, тем более, организовывать в этой связи массовые репрессии. Но, насколько известно, покушавшаяся принадлежала к представителям свергнутого класса, а потому могла питать «классовую ненависть» к народному вождю…
Тут нетрудно предугадать резкое возражение: да разве был Сталин народным вождем?! Он узурпировал власть над народом и держал его в страхе, терроризировал его!
Можно сказать, именно террором против русского народа «прославился» не кто иной, как Тухачевский, руководивший подавлением Кронштадтского мятежа и кровавыми операциями против крестьян Центральной России — не только участниками антоновского восстания, но также и сочувствующими, с убийством заложников, массовыми расстрелами местных жителей.
Власть Сталина держалась на доверии масс. И это доказала Отечественная война, а особенно ее первая стадия, когда Красная армия терпела сокрушительные поражения. Если, бы в это время среди военачальников, солдат и значительной части советского народа преобладали пораженческие настроения то война была бы наверняка проиграна. От страха перед тираном не идут на смертный бой и уж тем более не побеждают.
Проницательный австрийский писатель Лион Фейхтвангер посетивший в 1937 году Советский Союз, уже тогда отметил, если так можно сказать, народность сталинской диктатуры Вот что он писал:
«Поклонение и безмерный культ, которыми население окружает Сталина, — это первое, что бросается в глаза иностранцу путешествующему по Советскому Союзу. На всех углах и перекрестках, в подходящих и неподходящих местах видны гигантские бюсты и портреты Сталина… Не только политические речи, но даже и доклады на любые научные и художественные темы пересыпаны прославлениями Сталина, и часто это обожествление принимает безвкусные формы…
Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение в огромном большинстве случаев искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. Они действительно думают, что всем, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину. И хотя это обожествление Сталина может показаться прибывшему с Запада странным, а порой и отталкивающим, все же я нигде не находил признаков, указывающих на искусственность этого чувства. Оно выросло органически, вместе с успехами экономического строительства. Народ благодарен Сталину за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это новое благополучие. Народ должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлеченное понятие, не абстрактный «коммунизм», а конкретного человека — Сталина. Русский склонен к преувеличениям…»
Трудно во всем этом полностью согласиться с Фейхтвангером. Безусловно, культ личности Сталина складывался не только естественно, стихийно, но и в значительной мере искусственно, благодаря мощному пропагандистскому аппарату. Но если бы при этом не сложилось системы с обратной связью, когда пропаганда подтверждается наглядными фактами, а факты, в свою очередь, тиражируются и приукрашиваются пропагандой, без этого взаимодействия никакие ухищрения не смогли бы сотворить мнимый культ, вызывая только иронию или отвращение.
Однако продолжим цитирование: «Сталин действительно является плотью от плоти народа… Он больше, чем любой из известных государственных деятелей, говорит языком народа…
…Его речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, если хотят, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит.
Впрочем, Сталин, в противоположность другим стоящим у власти лицам, исключительно скромен. Он не присвоил себе никакого громкого титула и называет себя просто секретарем Центрального Комитета. В общественных местах он показывается только тогда, когда это крайне необходимо…
Сталин выделяется из всех мне известных людей, стоящих у власти, своей простотой. Я говорил с ним откровенно о безвкусном и не знающем меры культе его личности, и он мне тоже откровенно отвечал. Ему жаль, сказал он, времени, которое он должен тратить на представительство. Это вполне вероятно: Сталин — мне об этом много рассказывали и даже документально это подтверждали — обладает огромной работоспособностью и вникает сам в каждую мелочь, так что у него действительно не остается времени на излишние церемонии…
Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, выставляет его бюсты и портреты — да еще какие! — в местах, к которым они не имеют никакого отношения, как например, на выставке Рембрандта. Тут он становится серьезен. Он высказывает предположение, что эти люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его…»
В столь долгом цитировании не было бы никакого смысла, если бы имело целью только продемонстрировать частное мнение писателя. Ведь писатель, даже умный, может ошибаться. Тем более что чуть позже Фейхтвангер существенно изменил свое мнение. Дело в том, что дальнейшие исторические события полностью подтвердили верность именно этих, первоначальных суждений писателя, сложившихся при очном знакомстве со страной и ее руководителем. И самое бесспорное из этого ряда событий — победа советского народа в Великой Отечественной войне. Если не учитывать этого очевидного факта, то можно измышлять что угодно по поводу взаимоотношений Сталина и народа.
Итак, еще раз повторим: убить народного вождя — совсем не то, что убить тирана. Решиться на такое деяние можно только из-за каких-то очень веских оснований. Судя по явно сфабрикованным слухам о плохом здоровье Сталина и его возможной смерти в ближайшее время, заговорщики остерегались того, что его убийство в процессе государственного переворота, а точнее «переворота дворцового», станет известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
В действительности дело обстоит, как раз наоборот. По мысли Тухачевского, надо готовиться к наступательной войне, для которой требуется, как он считал, множество легких танков и тяжелых бомбардировщиков, а также в большом количестве парашютно-десантные войска; вести активную диверсионную работу и поднимать на партизанскую борьбу рабочий класс вражеского государства.
О конкретных стратегических разработках Тухачевского можно судить по обширной докладной записке, над которой он трудился во время заключения в 1937 году (отметим, что сам факт такой работы в заключении указывает на то, что его вовсе не истязали пытками и не изматывали допросами). Каким предполагал он направление главного удара войск противника и общий ход будущей войны? Вот его предположения:
«Максимум, на что Гитлер может надеяться, это на отторжение от СССР отдельных территорий. Естественно, что самой вожделенной для него территорией является Украина. Именно сюда ударят основные силы фашистов. А белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической».
Как видим, если бы этот стратег воплотил в жизнь свой план, гитлеровцы взяли бы Москву и Ленинград и скорее всего быстро бы дошли до Урала, что они и собирались сделать. Ведь они понимали, что отчленение от СССР Украины грозит затяжными военными действиями. Советский Союз, имея мощную новую индустриальную базу на Урале и в Западной Сибири, а также в Поволжье, способен наращивать военную мощь и в конце концов победить врага (что и произошло).
Немецкие стратеги были значительно более проницательны, чем Тухачевский. Но дело даже не в этом. К сожалению, у нас оставалось, можно сказать, нечто от тех настроений, которые повелись со времен Троцкого и Тухачевского: недостаточное внимание к оборонительной войне и расчет на преобладание с нашей стороны наступательных операций. Но когда за дело взялись наши действительно талантливые, грамотные и опытные военачальники, немецкая армия стала терпеть поражения: наши стратеги оказались сильней германских. (Бытует еще, правда, мнение, будто наши военачальники побеждали числом, а не умением; но на самом деле наши потери были всего на 30—40% больше, чем у противника; да и то надо учесть, что они наших пленных убивали, а мы ведь не поступали гак, в противном случае их потери были бы больше наших; но об этом — позже.)
Впрочем, мы отклонились в сторону. Есть довод более веский, чем у Конквиста. Предположим, заговор был, но совсем не такой «кровожадный». Ведь если бы заговорщики хотели убить Сталина, то они имели для этого множество возможностей. Они встречались с ним неоднократно, порой наедине. Убить Сталина для каждого из них не представляло большого труда. И уж если они ни разу не попытались это сделать, значит, их планы не заходили так далеко.
Что можно возразить на этот довод?
Обратим внимание на такой реальный эпизод, описанный Конквистом: «На первомайском параде 1937 года Тухачевский первым появился на трибуне, предназначенной для военного командования. Он шел в одиночестве, заложив большие пальцы рук за пояс. Вторым пришел Егоров, но он не посмотрел на своего коллегу и не отсалютовал ему. К ним в молчании присоединился Гамарник. Военных окружала мрачная, ледянящая атмосфера. По окончании парада Тухачевский не стал дожидаться демонстрации и ушел с Красной площади».
В то время и он, и Гамарник догадывались, что над ними нависла смертельная угроза. Что мешало этим людям совершить геройский подвиг на глазах сотен тысяч людей — убить тирана! Вряд ли кто-нибудь смог помешать им. Но пусть бы даже и помешали, не лучше ли рискнуть и показать, что в этой стране есть свои Бруты.
Между прочим, есть свидетельство, что Сталин в те времена не без иронии отметил, что он бы на месте тех военачальников, которые решились на самоубийство, сначала застрелил бы Сталина.
Так в чем же дело? Что могло остановить доблестных военных, у которых были возможности ликвидировать Сталина хотя бы ценой собственной жизни?
Нам кажется, что объясняется все достаточно просто и логично: никого из них не устраивала такая цена. Они слишком высоко ценили свою жизнь.
Героические поступки совершают люди ради великих целей, а решаются отдать свою жизнь только в том случае, если верят в нечто более высокое. Ради комфорта, богатства, карьеры, прижизненной славы нормальный человек не пойдет на смерть.
Для убийства Сталина требовался исполнитель-смертник, не щадящий своей жизни. Скажем, для того, чтобы Николаев застрелил Кирова, обстоятельства были самые благоприятные, и оставалось только разжигать у Николаева ревность и обеспечить ему возможность покушения. В случае со Сталиным такого исполнителя не нашлось.
Не исключено, что слух о «папке Виссарионова» или сами эти документы создавались для того, чтобы пробудить у потенциального убийцы лютую ненависть к Сталину, а затем, в случае удачного покушения, иметь материалы, оправдывающие убийцу. Заговорщики не имели таких идей, за которые стоит идти на смерть. У каждого из них были свои претензии к Сталину и его генеральной линии, — не более того. Для Тухачевского на первом месте, по-видимому, были честолюбивые мечты о наполеоновской славе. Но ради карьеры не расстаются с жизнью. Существенно и то, что все высшие военачальники к этому времени превратились в важных вельмож.
Чтобы убить тирана, надо прежде всего его иметь. Воспринимался ли Сталин как тиран? Ни его поведение — спокойное и рассудительное, ни его действия, которые предпринимались от имени Политбюро, ЦК ВКП(б), Совнаркома, не обличали в нем тирана. Он был вождем, причем во многом религиозного «харизматического» типа. А убить вождя, за которым стоит великая страна, многомиллионный народ, это совсем не то, что убить тирана, которого поддерживает только горстка сатрапов.
Власть тирана опирается только на силу. Власть вождя опирается на поддержку масс. Убив тирана, можно заслужить лавры героя, убив вождя — клеймо предателя. Если убьешь тирана, даже его приверженцы могут перейти на твою сторону. Если убьешь вождя — от тебя могут отвернуться даже многие твои сторонники, а поведение народных масс и вовсе будет непредсказуемым.
Кстати, Сталин, судя по всему, не был склонен раздувать инцидент с выстрелами в кремлевской библиотеке до масштабов крупного заговора и уж, тем более, организовывать в этой связи массовые репрессии. Но, насколько известно, покушавшаяся принадлежала к представителям свергнутого класса, а потому могла питать «классовую ненависть» к народному вождю…
Тут нетрудно предугадать резкое возражение: да разве был Сталин народным вождем?! Он узурпировал власть над народом и держал его в страхе, терроризировал его!
Можно сказать, именно террором против русского народа «прославился» не кто иной, как Тухачевский, руководивший подавлением Кронштадтского мятежа и кровавыми операциями против крестьян Центральной России — не только участниками антоновского восстания, но также и сочувствующими, с убийством заложников, массовыми расстрелами местных жителей.
Власть Сталина держалась на доверии масс. И это доказала Отечественная война, а особенно ее первая стадия, когда Красная армия терпела сокрушительные поражения. Если, бы в это время среди военачальников, солдат и значительной части советского народа преобладали пораженческие настроения то война была бы наверняка проиграна. От страха перед тираном не идут на смертный бой и уж тем более не побеждают.
Проницательный австрийский писатель Лион Фейхтвангер посетивший в 1937 году Советский Союз, уже тогда отметил, если так можно сказать, народность сталинской диктатуры Вот что он писал:
«Поклонение и безмерный культ, которыми население окружает Сталина, — это первое, что бросается в глаза иностранцу путешествующему по Советскому Союзу. На всех углах и перекрестках, в подходящих и неподходящих местах видны гигантские бюсты и портреты Сталина… Не только политические речи, но даже и доклады на любые научные и художественные темы пересыпаны прославлениями Сталина, и часто это обожествление принимает безвкусные формы…
Не подлежит никакому сомнению, что это чрезмерное поклонение в огромном большинстве случаев искренне. Люди чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. Они действительно думают, что всем, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину. И хотя это обожествление Сталина может показаться прибывшему с Запада странным, а порой и отталкивающим, все же я нигде не находил признаков, указывающих на искусственность этого чувства. Оно выросло органически, вместе с успехами экономического строительства. Народ благодарен Сталину за хлеб, мясо, порядок, образование и за создание армии, обеспечивающей это новое благополучие. Народ должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлеченное понятие, не абстрактный «коммунизм», а конкретного человека — Сталина. Русский склонен к преувеличениям…»
Трудно во всем этом полностью согласиться с Фейхтвангером. Безусловно, культ личности Сталина складывался не только естественно, стихийно, но и в значительной мере искусственно, благодаря мощному пропагандистскому аппарату. Но если бы при этом не сложилось системы с обратной связью, когда пропаганда подтверждается наглядными фактами, а факты, в свою очередь, тиражируются и приукрашиваются пропагандой, без этого взаимодействия никакие ухищрения не смогли бы сотворить мнимый культ, вызывая только иронию или отвращение.
Однако продолжим цитирование: «Сталин действительно является плотью от плоти народа… Он больше, чем любой из известных государственных деятелей, говорит языком народа…
…Его речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, если хотят, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит.
Впрочем, Сталин, в противоположность другим стоящим у власти лицам, исключительно скромен. Он не присвоил себе никакого громкого титула и называет себя просто секретарем Центрального Комитета. В общественных местах он показывается только тогда, когда это крайне необходимо…
Сталин выделяется из всех мне известных людей, стоящих у власти, своей простотой. Я говорил с ним откровенно о безвкусном и не знающем меры культе его личности, и он мне тоже откровенно отвечал. Ему жаль, сказал он, времени, которое он должен тратить на представительство. Это вполне вероятно: Сталин — мне об этом много рассказывали и даже документально это подтверждали — обладает огромной работоспособностью и вникает сам в каждую мелочь, так что у него действительно не остается времени на излишние церемонии…
Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, выставляет его бюсты и портреты — да еще какие! — в местах, к которым они не имеют никакого отношения, как например, на выставке Рембрандта. Тут он становится серьезен. Он высказывает предположение, что эти люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его…»
В столь долгом цитировании не было бы никакого смысла, если бы имело целью только продемонстрировать частное мнение писателя. Ведь писатель, даже умный, может ошибаться. Тем более что чуть позже Фейхтвангер существенно изменил свое мнение. Дело в том, что дальнейшие исторические события полностью подтвердили верность именно этих, первоначальных суждений писателя, сложившихся при очном знакомстве со страной и ее руководителем. И самое бесспорное из этого ряда событий — победа советского народа в Великой Отечественной войне. Если не учитывать этого очевидного факта, то можно измышлять что угодно по поводу взаимоотношений Сталина и народа.
Итак, еще раз повторим: убить народного вождя — совсем не то, что убить тирана. Решиться на такое деяние можно только из-за каких-то очень веских оснований. Судя по явно сфабрикованным слухам о плохом здоровье Сталина и его возможной смерти в ближайшее время, заговорщики остерегались того, что его убийство в процессе государственного переворота, а точнее «переворота дворцового», станет известно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61