Ну а попытку Терри всучить ему подделку он использовал как благовидный предлог для убийства. Так он и объяснил потом твоему отцу, не давая даже намека на то, как все произошло в действительности. Сутан повернулась к М. Вогезу. — Это правда? Он печально кивнул. — По-видимому, так все и было.
— Но почему ты исчез, изменил имя и жил так, будто я не существую?
М. Вогез бросил быстрый взгляд в сторону Морфеи, потом отвернулся к окну.
— Отец?
Он пошевелился, будто просыпаясь от тревожного сна.
— На это, боюсь, я не могу дать удовлетворительного объяснения.
В комнате воцарилось молчание. Крис смотрел то на отца, то на дочь, а затем его взгляд остановился на Морфее. Она стояла совершенно неподвижно, глаза ее не смотрели ни на Мильо, ни на Сутан, а, скорее, в пространство между ними. Казалось, она унеслась мыслью далеко-далеко, столкнувшись с мерзкой реальностью жизни.
Сутан сделала шаг по направлению к согбенной фигуре у окна. — И ты серьезно думаешь, что я удовлетворюсь таким объяснением? Что я брошусь к тебе в объятия, покрою поцелуями твое лицо и воскликну: «Папочка, я тебя прощаю»?
Его губы покривились в невеселой улыбке, но, когда он увидел выражение ее лица, улыбка погасла, и он поднес руку ко рту и откашлялся. Этот жест был явно неадекватен для того, чтобы скрыть ужас, который он испытывал перед ней.
Но Сутан в ее смятенном состоянии духа, казалось, не замечает своей власти над ним.
— Крис, — промолвила она, — я хочу уйти отсюда поскорее.
— Не сказал бы, что это прекрасная мысль. — И, когда она повернулась к нему, полная гнева и шокированная его легкомысленным тоном, поспешно прибавил:
— Связи мосье Вогеза с Трангом, хоть и весьма хрупкие в настоящий момент, тем не менее, могут помочь нам заманить Транга в ловушку и через него выйти на Волшебника. — Он украдкой посмотрел на нее. — Понимая твое теперешнее эмоциональное состояние, я бы все-таки попросил тебя остаться.
Пересилив себя, она кивнула.
— Но находиться с ним в одной комнате я не могу.
— Пойдем, дорогая, — сказала Морфея, беря ее за руку. — Я тебя устрою с удобствами.
М. Вогез собирался протестовать, но, заметив взгляд, которым его одарила Морфея, передумал. Его рука, которую он было протянул умоляюще или предостерегающе, бессильно повисла.
Когда Морфея с Сутан вышли за дверь, он промолвил с великой грустью, по-видимому, подумав по-французски и переведя свою мысль на английский:
— Она разрушила мое сердце.
Бросив на него иронический взгляд, Крис прокомментировал:
— Ее вина, мосье Вогез, здесь минимальна. Процесс разрушения идет давно, и, по-видимому, необратим.
* * *
Мун взбежал по ступенькам, не обращая на боль в боку, и впереди нее вбежал в вестибюль. Он повернулся, чтобы захлопнуть дверь у нее перед носом, но она уже была рядом с ним. Мун теперь и сам не знал, почему он хотел оставить ее за дверью: потому ли, что все еще не доверял ей или потому, что не хотел подвергать ее опасности?
Он приложил палец к губам, призывая к молчанию, а другой рукой сделал жест, прося остаться у двери и не ходить дальше. Они были в скудно освещенном холле. Хрустальная ваза с веточками форсайтии и кизила, этих знаменосцев весны, стояла на комоде в стиле Людовика XIV, делая его похожим на свадебный пирог. На фламандском гобелене, закрывающем всю стену налево, была изображена сцена охоты: черные оскалившиеся псы обступили со всех сторон окровавленного загнанного оленя.
Прямо перед ними была лестница на второй этаж, сделанная из полированного дуба. На верху горел свет, и там стоял человек, выделяясь четким силуэтом на фоне освещенного холла второго этажа.
— Ма Варада?
Голос Волшебника вызвал мириады образов и ситуаций из далекого прошлого. Мун встряхнул головой, отгоняя их.
— Да? — Чего больше было в ее голосе: вызова или покорности?
— Подымайся сюда.
Она посмотрела на Муна и беззвучно произнесла одно слово:
— Карма.
Мун двинулся к лестнице через холл, перешагивая удлиненные тени, которые, казалось, шли навстречу ему сверху, из света.
На верху лестницы стоял человек, лицо которого было ему незнакомо. В руке его был пистолет системы «Беретта».
— Привет, Мун, — сказал Волшебник. — Я тебя увидел, когда ты выходил из машины. — За его спиной на стене висел портрет полного человека в пурпурной мантии: король или принц, розовощекий и самодовольный.
— Что случилось с твоим лицом? — спросил Мун, хотя уже и сам догадался, что.
Волшебник стволом беретты указал направление, в котором Муну надлежало следовать, и тот пошел мимо портрета упитанного представителя королевского рода прямо в комнату с ярко выкрашенными стенами. На мраморной каминной доске громко тикали большие часы в футляре из резного красного дерева. Два овальных окна, как два всевидящих ока, выглядывали на узкую улочку и, за ней, на воинственные статуи площади Трокадеро.
На старинном резном комоде с выдвижными ящиками стоял в открытом виде вполне современный чемодан с брюками и рубашками, сложенными стопкой. Одежда Волшебника. Куда он, интересно, собрался?
— Я умер, — объяснил Волшебник, — а потом родился снова в другом обличье. Возродиться очень просто, если знаком с нужными людьми, обладающими неограниченной властью и такими же неограниченными денежными ресурсами.
— ЦРУ?
— Великий Боже, нет, — отмахнулся Волшебник. — Родное Управление сейчас находится в руках группы засранцев, которые не понимают разницы между деньгами и влиянием. Оно так изменилось с тех времен, когда я там работал. Давно это было, Мун, ох давно!
Мун подумал, что хирурги снабдили Вергилия идеальным лицом: за его неподвижными чертами так легко прятать мысли. Оно у него было словно из каучука и подчинялось не эмоциям, а командам.
— Я запечатлел прощальный поцелуй на узком лобике родного Управления в 1972 году. Боже, как это было здорово! Как будто после четырехлетнего запора я наконец-то облегчился.
— И куда же ты после этого подался? — Мун смотрел мимо дула беретты и видел джунгли, камни Ангкора, бога Вишну, созидающего и разрушающего.
— Чтобы узнать это ты и пришел сюда, дорогой мой Мун? Не верю я, что ты настолько глуп.
— Источник смерти не пистолет, а человек. Волшебник с его новым, каучуковым лицом неотрывно следил за ним глазами.
— По правде сказать, поначалу я любил ЦРУ. Но только потому, что был наивен. Я считал их воплощением техасских удальцов, у которых за плечами богатая история, полная проявлений выдержки и мужества. Тогда я думал, что Управление делает уникальную и очень важную работу. Я знал о Бюро Стратегических Служб, о замечательных подвигах, совершенных американцами в годы Второй мировой войны.
Слушая Волшебника, Мун должен был постоянно напоминать себе, как опасен этот человек, что он сделал с Терри. Очень уж обманчива была его внешность. Такое благодушное лицо. Когда он улыбался, создавалось впечатление, что этот человек мухи не обидит. И, надо ему отдать должное, он обладал всеми качествами, особо ценимыми в Азии. Это сбалансированный, полностью контролирующий свою энергию человек. Мун подумал, глядя на него, что он, пожалуй, сейчас еще больше обазиатился, чем тогда, когда они с ним воевали во Вьетнаме.
— Но я ошибался. Точно так же я ошибался, веря, что нас послали во Вьетнам не зря. Там я понял, что войну ведут не генералы, и даже не Объединенный Комитет Начальников Штабов. Вьетнамская война была президентским детищем. А Никсон с Киссинджером чихать хотели и на народ, и на Конгресс, и даже на их собственный Кабинет министров.
Как будто побывал где-то и выведал тайну жизни, подумал Мун. Уже не озабочен, как другие пришельцы с Запада, насчет того, зачем они здесь.
— И не то, чтобы я осуждал их за это. О чем теперь конгрессмены пекутся, кроме, как о том, чтобы набить карманы? Они проводят законопроект о реформе налоговой системы и добавляют к нему параграф, в соответствии с которым они сами получают прибавку к жалованию. Сенаторы и конгрессмены постоянно жалуются, что от них скрывают наиболее секретные операции ЦРУ, но стоит их только просветить на этот счет, как они, топча друг дружку, бросаются раскрывать эти секреты перед представителями средств массовой информации. Политическое влияние теперь измеряется голливудскими киловаттами: кто сколько времени в неделю продержался на экране телевизоров... Ты понимаешь, о чем я говорю, дорогой Мун, или это все слишком сложно для твоих азиатских мозгов?
На это Мун ответил:
— Я вижу тебя таким, какой ты есть. Твое новое лицо не может скрыть тебя от меня.
— Я есть будущее Америки, — заявил Волшебник, — только я достаточно умен, чтобы пытаться остановить ее самоедство. Уже много лет японцы перекупают контрольные пакеты акций наших крупнейших предприятий. А теперь еще и начали скупать у нас недвижимость. Америку распродают по частям, а на наше правительство нашел столбняк. Президент упивается своей властью и тайными сделками, а Конгресс насилует налогоплательщиков.
Тут Мун заметил новую черту, появившуюся в характере Волшебника: теперь он не боялся смерти по другой причине, чем тогда, во Вьетнаме, когда он просто считал себя непотопляемым. Теперь он не боялся смерти потому, что понял, что жизнь и смерть переплетены друг с другом, что смерть не конец, а, наоборот, начало.
— Я ушел из ЦРУ, потому что у него на заднице висели кровожадные псы из средств массовой информации, которые не отличат оперативной инициативы от банки голландского пива. — Он разглагольствовал, привалившись боком к камину. Мун видел, что он был необычайно доволен собой. Более самодовольного выражения лица у Волшебника он никогда не видел.
— С тех пор, как я стал, так сказать, независимым, я сам принимаю решения. У меня все еще есть босс, но я работаю по собственной программе. У него может быть на уме одно, а у меня — другое. Он не такой осел, как все они там, но все же я не думаю, что он бы одобрил то, чем я занялся. Как и все остальные в ЦРУ, он невольник собственной власти.
— И кто же он? — В смысле, кто кого дурачит? Ты не можешь иметь независимость и босса одновременно.
Волшебник осклабился.
— Это тебе бы хотелось знать, держу пари. Да и вообще, дорогой Мун, тебе бы хотелось получить ответы на многие вопросы, касающиеся моих тайн. Ты ведь ошивался в Шане, не так ли? Ну и как, удалось тебе раскопать что-нибудь? Наверно, нет. Иначе бы ты не приперся сюда. Тебе бы, например, хотелось знать, кто продал вас с Терри: Адмирал Джумбо или Генерал Киу? Но, должен тебе сказать, что ты обращаешься не по адресу. Я не делюсь информацией, особенно с кхмером, который спит и видит, как бы уничтожить меня.
— По твоему приказу убит Терри, — сказал Мун. — Убивая тебя, я бы, наверное, почувствовал глубокое удовлетворение.
— Вот как? — удивился Волшебник. — Только не говори мне, что тобою движет чувство справедливости. Ты ведь у Терри Хэя работал овчаркой, как Транг — у меня. Единственная разница между вами состоит в том, что Транг знает свое место.
— Ты просто глупец, если действительно так думаешь.
— Тяф! Тяф!
— Терри был мой друг. Мой единственный друг. Волшебник повернул пистолет дулом к себе, положил на ладонь левой руки и протянул Муну. — Хорошо. Если ты серьезно настроился на месть, иди сюда и убей меня.
Мун не пошевелился. Его в эту западню не заманишь. Волшебник и во время войны был большим мастером приближаться к врагу вроде как с пустыми руками. Ощущение своей неуязвимости сродни жадности, а жадность ведет к беспечности. А беспечный человек на войне — кандидат в покойники.
— Вы с Терри были правы, связав свою судьбу с Шаном, — сказал Волшебник. — Там неиссякающий источник всего: денег, власти, жизни и смерти. Но знаешь ли ты, мой дорогой Мун, сколько людей погибли там в горах, не сумев отличить одно от другого? — Он засмеялся. Пистолет все еще лежал на его ладони, как кусок мяса в крысоловке. Мун не смотрел на него.
— Ты хитрая бестия, — не мог не признать Волшебник. — И службу знаешь. Даже Терри бы здесь купился.
— Твоя ненависть выдает тебя с головой, — сказал Мун. — В конце концов, она тебя же и уничтожит. Сожжет тебя изнутри, как избыток чувственных наслаждений.
Волшебник опять рассмеялся.
— Здорово у тебя получаются буддийские проповеди, дорогой мой Мун, убийца со стажем!
— Война вынуждает людей совершать всякое.
— Хреновина!
— Разве? Ты ведь более, чем кто-либо, знаешь, что война может сделать с человеком. Смерть — ничто, по сравнению с ужасами, которые помнишь, психическими аномалиями у переживших войну.
— Короче!
— Ты помнишь девочку, которая плакала так жалобно? — напомнил ему Мун. — Она была такая беспомощная, такая жалкая. С вьетконговской гранатой, привязанной у нее подмышкой. Что ты запомнил из этого эпизода, интересно мне знать: ее плач или грохот взрыва, когда ты выстрелил в нее, взорвав гранату? Лично я помню и то, и другое, да с такой ясностью, будто это все случилось только вчера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Но почему ты исчез, изменил имя и жил так, будто я не существую?
М. Вогез бросил быстрый взгляд в сторону Морфеи, потом отвернулся к окну.
— Отец?
Он пошевелился, будто просыпаясь от тревожного сна.
— На это, боюсь, я не могу дать удовлетворительного объяснения.
В комнате воцарилось молчание. Крис смотрел то на отца, то на дочь, а затем его взгляд остановился на Морфее. Она стояла совершенно неподвижно, глаза ее не смотрели ни на Мильо, ни на Сутан, а, скорее, в пространство между ними. Казалось, она унеслась мыслью далеко-далеко, столкнувшись с мерзкой реальностью жизни.
Сутан сделала шаг по направлению к согбенной фигуре у окна. — И ты серьезно думаешь, что я удовлетворюсь таким объяснением? Что я брошусь к тебе в объятия, покрою поцелуями твое лицо и воскликну: «Папочка, я тебя прощаю»?
Его губы покривились в невеселой улыбке, но, когда он увидел выражение ее лица, улыбка погасла, и он поднес руку ко рту и откашлялся. Этот жест был явно неадекватен для того, чтобы скрыть ужас, который он испытывал перед ней.
Но Сутан в ее смятенном состоянии духа, казалось, не замечает своей власти над ним.
— Крис, — промолвила она, — я хочу уйти отсюда поскорее.
— Не сказал бы, что это прекрасная мысль. — И, когда она повернулась к нему, полная гнева и шокированная его легкомысленным тоном, поспешно прибавил:
— Связи мосье Вогеза с Трангом, хоть и весьма хрупкие в настоящий момент, тем не менее, могут помочь нам заманить Транга в ловушку и через него выйти на Волшебника. — Он украдкой посмотрел на нее. — Понимая твое теперешнее эмоциональное состояние, я бы все-таки попросил тебя остаться.
Пересилив себя, она кивнула.
— Но находиться с ним в одной комнате я не могу.
— Пойдем, дорогая, — сказала Морфея, беря ее за руку. — Я тебя устрою с удобствами.
М. Вогез собирался протестовать, но, заметив взгляд, которым его одарила Морфея, передумал. Его рука, которую он было протянул умоляюще или предостерегающе, бессильно повисла.
Когда Морфея с Сутан вышли за дверь, он промолвил с великой грустью, по-видимому, подумав по-французски и переведя свою мысль на английский:
— Она разрушила мое сердце.
Бросив на него иронический взгляд, Крис прокомментировал:
— Ее вина, мосье Вогез, здесь минимальна. Процесс разрушения идет давно, и, по-видимому, необратим.
* * *
Мун взбежал по ступенькам, не обращая на боль в боку, и впереди нее вбежал в вестибюль. Он повернулся, чтобы захлопнуть дверь у нее перед носом, но она уже была рядом с ним. Мун теперь и сам не знал, почему он хотел оставить ее за дверью: потому ли, что все еще не доверял ей или потому, что не хотел подвергать ее опасности?
Он приложил палец к губам, призывая к молчанию, а другой рукой сделал жест, прося остаться у двери и не ходить дальше. Они были в скудно освещенном холле. Хрустальная ваза с веточками форсайтии и кизила, этих знаменосцев весны, стояла на комоде в стиле Людовика XIV, делая его похожим на свадебный пирог. На фламандском гобелене, закрывающем всю стену налево, была изображена сцена охоты: черные оскалившиеся псы обступили со всех сторон окровавленного загнанного оленя.
Прямо перед ними была лестница на второй этаж, сделанная из полированного дуба. На верху горел свет, и там стоял человек, выделяясь четким силуэтом на фоне освещенного холла второго этажа.
— Ма Варада?
Голос Волшебника вызвал мириады образов и ситуаций из далекого прошлого. Мун встряхнул головой, отгоняя их.
— Да? — Чего больше было в ее голосе: вызова или покорности?
— Подымайся сюда.
Она посмотрела на Муна и беззвучно произнесла одно слово:
— Карма.
Мун двинулся к лестнице через холл, перешагивая удлиненные тени, которые, казалось, шли навстречу ему сверху, из света.
На верху лестницы стоял человек, лицо которого было ему незнакомо. В руке его был пистолет системы «Беретта».
— Привет, Мун, — сказал Волшебник. — Я тебя увидел, когда ты выходил из машины. — За его спиной на стене висел портрет полного человека в пурпурной мантии: король или принц, розовощекий и самодовольный.
— Что случилось с твоим лицом? — спросил Мун, хотя уже и сам догадался, что.
Волшебник стволом беретты указал направление, в котором Муну надлежало следовать, и тот пошел мимо портрета упитанного представителя королевского рода прямо в комнату с ярко выкрашенными стенами. На мраморной каминной доске громко тикали большие часы в футляре из резного красного дерева. Два овальных окна, как два всевидящих ока, выглядывали на узкую улочку и, за ней, на воинственные статуи площади Трокадеро.
На старинном резном комоде с выдвижными ящиками стоял в открытом виде вполне современный чемодан с брюками и рубашками, сложенными стопкой. Одежда Волшебника. Куда он, интересно, собрался?
— Я умер, — объяснил Волшебник, — а потом родился снова в другом обличье. Возродиться очень просто, если знаком с нужными людьми, обладающими неограниченной властью и такими же неограниченными денежными ресурсами.
— ЦРУ?
— Великий Боже, нет, — отмахнулся Волшебник. — Родное Управление сейчас находится в руках группы засранцев, которые не понимают разницы между деньгами и влиянием. Оно так изменилось с тех времен, когда я там работал. Давно это было, Мун, ох давно!
Мун подумал, что хирурги снабдили Вергилия идеальным лицом: за его неподвижными чертами так легко прятать мысли. Оно у него было словно из каучука и подчинялось не эмоциям, а командам.
— Я запечатлел прощальный поцелуй на узком лобике родного Управления в 1972 году. Боже, как это было здорово! Как будто после четырехлетнего запора я наконец-то облегчился.
— И куда же ты после этого подался? — Мун смотрел мимо дула беретты и видел джунгли, камни Ангкора, бога Вишну, созидающего и разрушающего.
— Чтобы узнать это ты и пришел сюда, дорогой мой Мун? Не верю я, что ты настолько глуп.
— Источник смерти не пистолет, а человек. Волшебник с его новым, каучуковым лицом неотрывно следил за ним глазами.
— По правде сказать, поначалу я любил ЦРУ. Но только потому, что был наивен. Я считал их воплощением техасских удальцов, у которых за плечами богатая история, полная проявлений выдержки и мужества. Тогда я думал, что Управление делает уникальную и очень важную работу. Я знал о Бюро Стратегических Служб, о замечательных подвигах, совершенных американцами в годы Второй мировой войны.
Слушая Волшебника, Мун должен был постоянно напоминать себе, как опасен этот человек, что он сделал с Терри. Очень уж обманчива была его внешность. Такое благодушное лицо. Когда он улыбался, создавалось впечатление, что этот человек мухи не обидит. И, надо ему отдать должное, он обладал всеми качествами, особо ценимыми в Азии. Это сбалансированный, полностью контролирующий свою энергию человек. Мун подумал, глядя на него, что он, пожалуй, сейчас еще больше обазиатился, чем тогда, когда они с ним воевали во Вьетнаме.
— Но я ошибался. Точно так же я ошибался, веря, что нас послали во Вьетнам не зря. Там я понял, что войну ведут не генералы, и даже не Объединенный Комитет Начальников Штабов. Вьетнамская война была президентским детищем. А Никсон с Киссинджером чихать хотели и на народ, и на Конгресс, и даже на их собственный Кабинет министров.
Как будто побывал где-то и выведал тайну жизни, подумал Мун. Уже не озабочен, как другие пришельцы с Запада, насчет того, зачем они здесь.
— И не то, чтобы я осуждал их за это. О чем теперь конгрессмены пекутся, кроме, как о том, чтобы набить карманы? Они проводят законопроект о реформе налоговой системы и добавляют к нему параграф, в соответствии с которым они сами получают прибавку к жалованию. Сенаторы и конгрессмены постоянно жалуются, что от них скрывают наиболее секретные операции ЦРУ, но стоит их только просветить на этот счет, как они, топча друг дружку, бросаются раскрывать эти секреты перед представителями средств массовой информации. Политическое влияние теперь измеряется голливудскими киловаттами: кто сколько времени в неделю продержался на экране телевизоров... Ты понимаешь, о чем я говорю, дорогой Мун, или это все слишком сложно для твоих азиатских мозгов?
На это Мун ответил:
— Я вижу тебя таким, какой ты есть. Твое новое лицо не может скрыть тебя от меня.
— Я есть будущее Америки, — заявил Волшебник, — только я достаточно умен, чтобы пытаться остановить ее самоедство. Уже много лет японцы перекупают контрольные пакеты акций наших крупнейших предприятий. А теперь еще и начали скупать у нас недвижимость. Америку распродают по частям, а на наше правительство нашел столбняк. Президент упивается своей властью и тайными сделками, а Конгресс насилует налогоплательщиков.
Тут Мун заметил новую черту, появившуюся в характере Волшебника: теперь он не боялся смерти по другой причине, чем тогда, во Вьетнаме, когда он просто считал себя непотопляемым. Теперь он не боялся смерти потому, что понял, что жизнь и смерть переплетены друг с другом, что смерть не конец, а, наоборот, начало.
— Я ушел из ЦРУ, потому что у него на заднице висели кровожадные псы из средств массовой информации, которые не отличат оперативной инициативы от банки голландского пива. — Он разглагольствовал, привалившись боком к камину. Мун видел, что он был необычайно доволен собой. Более самодовольного выражения лица у Волшебника он никогда не видел.
— С тех пор, как я стал, так сказать, независимым, я сам принимаю решения. У меня все еще есть босс, но я работаю по собственной программе. У него может быть на уме одно, а у меня — другое. Он не такой осел, как все они там, но все же я не думаю, что он бы одобрил то, чем я занялся. Как и все остальные в ЦРУ, он невольник собственной власти.
— И кто же он? — В смысле, кто кого дурачит? Ты не можешь иметь независимость и босса одновременно.
Волшебник осклабился.
— Это тебе бы хотелось знать, держу пари. Да и вообще, дорогой Мун, тебе бы хотелось получить ответы на многие вопросы, касающиеся моих тайн. Ты ведь ошивался в Шане, не так ли? Ну и как, удалось тебе раскопать что-нибудь? Наверно, нет. Иначе бы ты не приперся сюда. Тебе бы, например, хотелось знать, кто продал вас с Терри: Адмирал Джумбо или Генерал Киу? Но, должен тебе сказать, что ты обращаешься не по адресу. Я не делюсь информацией, особенно с кхмером, который спит и видит, как бы уничтожить меня.
— По твоему приказу убит Терри, — сказал Мун. — Убивая тебя, я бы, наверное, почувствовал глубокое удовлетворение.
— Вот как? — удивился Волшебник. — Только не говори мне, что тобою движет чувство справедливости. Ты ведь у Терри Хэя работал овчаркой, как Транг — у меня. Единственная разница между вами состоит в том, что Транг знает свое место.
— Ты просто глупец, если действительно так думаешь.
— Тяф! Тяф!
— Терри был мой друг. Мой единственный друг. Волшебник повернул пистолет дулом к себе, положил на ладонь левой руки и протянул Муну. — Хорошо. Если ты серьезно настроился на месть, иди сюда и убей меня.
Мун не пошевелился. Его в эту западню не заманишь. Волшебник и во время войны был большим мастером приближаться к врагу вроде как с пустыми руками. Ощущение своей неуязвимости сродни жадности, а жадность ведет к беспечности. А беспечный человек на войне — кандидат в покойники.
— Вы с Терри были правы, связав свою судьбу с Шаном, — сказал Волшебник. — Там неиссякающий источник всего: денег, власти, жизни и смерти. Но знаешь ли ты, мой дорогой Мун, сколько людей погибли там в горах, не сумев отличить одно от другого? — Он засмеялся. Пистолет все еще лежал на его ладони, как кусок мяса в крысоловке. Мун не смотрел на него.
— Ты хитрая бестия, — не мог не признать Волшебник. — И службу знаешь. Даже Терри бы здесь купился.
— Твоя ненависть выдает тебя с головой, — сказал Мун. — В конце концов, она тебя же и уничтожит. Сожжет тебя изнутри, как избыток чувственных наслаждений.
Волшебник опять рассмеялся.
— Здорово у тебя получаются буддийские проповеди, дорогой мой Мун, убийца со стажем!
— Война вынуждает людей совершать всякое.
— Хреновина!
— Разве? Ты ведь более, чем кто-либо, знаешь, что война может сделать с человеком. Смерть — ничто, по сравнению с ужасами, которые помнишь, психическими аномалиями у переживших войну.
— Короче!
— Ты помнишь девочку, которая плакала так жалобно? — напомнил ему Мун. — Она была такая беспомощная, такая жалкая. С вьетконговской гранатой, привязанной у нее подмышкой. Что ты запомнил из этого эпизода, интересно мне знать: ее плач или грохот взрыва, когда ты выстрелил в нее, взорвав гранату? Лично я помню и то, и другое, да с такой ясностью, будто это все случилось только вчера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92