Считайте это напоминанием, а не предупреждением. Правила должны строго соблюдаться.
Терри увидел, что Мабюс отставил в сторону свой дипломат и достал, к величайшему изумлению Терри, похожий кинжал, только меньшего размера. Еще один предмет из набора, известного как «Лес Мечей».
— Значит, это правда, — сказал Терри. — У Мильо есть остальные предметы из набора. Из Леса Мечей.
— Поосторожнее, пожалуйста, — предостерег его Мабюс. — Les murs ont des oreilles. — Этим он хотел сказать: Кто может быть уверен, что его не подслушивают? — Лес Мечей представляет из себя троицу, — прошептал он. — Нож, кинжал и меч: Отец, Сын и Дух Святой. Один предмет без других бесполезен. Но об этом, конечно, вам уже известно.
Терри не обратил внимания на богохульственный, насмешливый намек, заключающийся в словах Мабюса. — У вас есть нож. Значит ли это, что у месье Мильо имеется и третий предмет, то есть меч? — Каков бы ни был ответ, подумал он, теперь я знаю то, ради чего пришел сюда.
Не нравился Терри этот человек. Несмотря на большие деньги, которые ему сулила эта сделка, он уже раскаивался, что затеял ее. Вспомнилось высказывание Виктора Гюго: «Некоторые люди соблюдают законы чести, как мы наблюдаем за звездами, — сохраняя между собой и наблюдаемым объектом большое расстояние».
— Что у Мильо есть и чего у него нет, — отпарировал Мабюс, — то не ваша забота. — Он поднес свой нож к Терриному кинжалу. — Ценность каждого из этих трех предметов, взятых отдельно, имеет лишь денежное выражение, — продолжал он. — Но вместе... Они ведь были сделаны так, что дополняют друг друга и создают единое целое: Лес Мечей, как эта троица названа в священных текстах браминов. Когда они вместе, то у них совершенно другая ценность, и эту ценность в деньгах не измеришь. Она безгранична, — Мабюс двигал рукой с ножом так, что он то появлялся в луче света, то опять исчезал. — Я смогу точно сказать, является ли этот кинжал La Porte a la Nuit, посмотрев, как он подходит к моему. Метод их подготовки друг к другу уникален: его невозможно увидеть, — и поэтому невозможно подделать.
Терри принял решение. Он захлопнул свой чемоданчик. — Я передумал, — сказал он. — La Porte a la Nuit не продается.
— Это очень глупо с вашей стороны, — заметил Мабюс. — Вам позарез нужны деньги, чтобы продолжать операции. Вам фантастически везло до последнего времени, когда серия провалов загнала вас в угол. — Говоря это, он вышел на свет, и Терри увидел, что на лицо Мабюса надета маска — гуттаперчевая прилегающая маска.
— Откуда вы об этом знаете? — удивился он. В странном, приглушенном голосе Мабюса ему почудились знакомые нотки. В глубине его сознания родилось подозрение. Быстрым движением руки он сорвал с лица Мабюса маску, обнаружив под ней блестящий, ухмыляющийся череп.
Без предупреждения мосье Мабюс взмахнул ножом в сторону Терри, но тот уже инстинктивно начал ответное движение, уклоняясь от удара.
— Господи Иисусе, — выдохнул Терри, вторя ангельским голосам, поющим Agnus Dei. Ребром ладони он ударил противника в подвздошную кость, но тот даже не поморщился, опять взмахнув ножом. Лезвие описало дугу, и Терри подумал, что его ближайшей задачей теперь является попытаться ухватиться за него. Поскольку лезвие вырезано из камня, оно не должно быть слишком острым. Его даже можно сломать резким движением или ударом сбоку.
В борьбе Терри удалось схватиться рукой за лезвие ножа. Пробурчав что-то, Мабюс внезапно нанес ему сильный удар плечом. Терри вскрикнул, почувствовав, что острие ножа проткнуло ему ладонь правой руки, и прикололо ее к деревянной спинке кресла.
По-видимому, это было как раз то, что Мабюс собирался сделать с самого начала схватки. Ухмыляясь беззубым ртом, он отпустил рукоятку ножа, схватил свой металлический веер и полоснул им по плечу Терри.
Никогда прежде Терри не чувствовал такой жуткой боли. Чертов веер оказался оружием! Его складчатое стальное ребро было острым, как бритва. Он мой всегдашний спутник, говорил ему Мабюс. Машинально Терри попытался вывернуться, но дикая боль пронзила его правую руку, приколотую нефритовым клинком к спинке кресла.
Затем мосье Мабюс врезал ему кулаком в солнечное сплетение, заставив тело Терри судорожно изогнуться. Теперь в поле его зрения был только распятый Христос, да и тот вверх ногами. Но в запавших глазах Спасителя Терри прочел все тот же вечный вопрос.
— Я все равно убью твоего брата, — прошипел Мабюс.
Река боли вынесла Терри в море страдания, и он отчаянно пытался вырваться. Но то ли из-за боли, то ли из-за того, что Мабюс нанес ему какую-то серьезную травму, он не смог даже пошевелиться.
И вот тогда, по-видимому, для того, чтобы продемонстрировать свой полный триумф перед уничтоженным противником, мосье Мабюс сорвал в себя маску черепа и позволил Терри увидеть истинное лицо своего убийцы.
«О Боже мой!»
И он понял все.
Утопая в собственной крови, Терри вспомнил о Крисе и начал молиться за жизнь брата.
Он обнаружил в себе какую-то странную нетерпеливость. К своему собственному удивлению он почувствовал близость неба, и, тоже с удивлением, обнаружил, что ему хочется туда попасть как можно скорее. Он не знал, суждено ли ему туда подняться, или же он свалится в бездну. Эта неопределенность была неприятна, но развеять ее он уже не мог: его сознание гасло. Он заплакал — и вдруг увидел лицо Иисуса, как будто впервые в жизни. Как будто слезы прояснили для него вопрос, который тот задавал. И на пороге смерти Терри Хэй ответил на этот вопрос. Его губы зашевелились.
Стальной веер мосье Мабюса со свистом опустился, отсекая голову Терри от плеч.
Пение Agnus Dei закончилось. Теперь единственными звуками, раздающимися в пустой церкви, были звуки эхо, повторяющего последние слова Терри Хэя: «Грешен, о Господи!»
* * *
Спасен.
Спасен - таков был заголовок к проповеди. Не то, чтобы проповеди могли иметь заголовки, но о. Доминик Гуарда любил давать своим проповедям заголовки. Они помогали ему собраться с мыслями, привести их в порядок, начинать «с самого начала», как советовала делать Алисе Черная Королева.
С самого своего назначения в церковь Святой Троицы в Нью-Ханаане, штат Коннектикут, о. Гуарда часто чувствовал себя так, как, должно быть, чувствовала себя Алиса в Стране Чудес. Он родился и вырос в душном итальянском квартале Манхеттена, в разговоре иногда именуемом «Дьявольской кухней». Его отец был подручным каменщика. Спина его была сильной, как у Атласа, и сгорбленной, как у Сизифа. Мать все еще жила на Десятой Авеню, в том же самом кишащем крысами доме, в котором родился о. Гуарда и его старший брат Сив.
И вот теперь, думал о. Гуарда, мне, тридцатидевятилетнему католическому священнику, выпало счастье жить на этой земле Ханаанской, текущей молоком и медом и вплетать колосья в религию изобилия.
Он оторвался от письменного стола и подошел к окну. Все в церкви Святой Троицы было превосходно, как снаружи, так и изнутри. Впечатляющий белокаменный фасад, изукрашенные апсиды, потолок с крестовыми сводами, роскошные стрельчатые окна с цветными витражами, огромные мраморные изваяния Иисуса на кресте и Девы Марии в плаще с капюшоном — все это было рассчитано на то, чтобы входящий прихожанин чувствовал свое ничтожество перед лицом церкви.
Уму непостижимо, сколько денег потрачено на сооружение этого памятника Господу. Даже думать об этих колоссальных тратах было неприятно для о. Гуарда. По его мнению, ничего хорошего никогда не делалось с помощью денег. Однако факт остается фактом, что церковь нуждается в денежных средствах, чтобы выжить в меняющемся мире.
Взгляд о. Гуарды скользнул мимо клумбы, на которой в июне будут гнуться под теплым бризом роскошные пионы с алой сердцевиной, мимо огромных вязов, смыкающихся вершинами над широкой, вымощенной булыжниками дорогой, ведущей к входу в церковь и к автомобильной стоянке. Шла Страстная Неделя — через несколько дней наступит Великая Пятница — и его паства начинала стекаться к храму, совершая свое полугодовое послушание, внося свою лепту в процветание храма. На богатых жителей Нью-Ханаана о. Гуарда уже привык смотреть, как на ниву, созревшую для жатвы. Вот и сейчас он смотрел на шикарные машины, стоящие у церкви, а видел горы золота. Старшее, более консервативное поколение, приезжало на «Мерседесах». «Ягуары» и «БМВ» принадлежали более молодым и более мобильным членам его паствы.
Были среди машин и старые «Шевроле» и еще более старые «Форды» и «Плимуты». О. Гуарда прекрасно знал их владельцев. Говоря словами его епископа, «старые машины — старый капитал». Эти люди не чувствовали потребности щеголять своим богатством. Если ты богатей в третьем или четвертом поколении, это не может не придавать тебе хотя бы спокойной уверенности в себе.
О. Гуарда смотрел из своего окна на прихожан, идущих в церковь. На какое-то мгновение он задумался о том, каково живется богатым. Конечно, он был и так богат — от щедрот Господа. Но живые деньги — это нечто совсем другое. Люди, как было хорошо известно о. Гуарде, тратят большую часть своей сознательной жизни в погоне за деньгами. Они губят друг друга из-за денег. Они лгут, обманывают, вымогают — короче, делают все ради того, чтобы добыть еще и еще денег. Это было выше понимания о. Гуарды. Господь Бог дал каждому человеку богатство веры. Однако большинство людей отворачиваются от дивидендов от этого богатства, не хотят радостей самопознания, завещанных им от Бога.
Вот, к примеру, тот человек, что приходил вчера исповедоваться. В Пасху, время покаяния, церковь поощряет исповедь. Да он и сам имел возможность заметить, что в Страстную Неделю количество желающих исповедоваться возрастает втрое. Однако никогда в жизни ему не доводилось слышать такое покаяние.
Даже сквозь ширму исповедальни о. Гуарда слышал отчаяние в голосе этого человека. Было очевидно, что его снедает чувство вины. И не менее очевидным было то, что он пришел в церковь Святой Троицы, потому что жаждал спасения. — Простите меня, святой отец, — сказал он, — ибо я грешил много.
— Но как вы... — начал о. Гуарда, но человека, как говорится, уже прорвало.
— Пять лет прошло с тех пор, как я исповедовался в последний раз. За это время я прошел сквозь ад, — сказал исповедующийся. — Я не раз подходил к пределу того, что человеку дозволено делать, и не раз преступал этот предел. И делал я это с удовольствием, что я готов признать. Как вы думаете, Господь простит меня? — Прежде, чем о. Гуарда мог заверить человека, что Господь, конечно, простит любое прегрешение, если в нем раскаиваются, тот продолжал. — Другие вокруг меня (и, особенно, выше меня) хотели власти. Да, я думаю, власти они хотели больше всего на свете. А мною двигала жадность. — Человек говорил стремительно, прямо-таки захлебываясь своей речью, как будто он жил много лет в заколоченном ящике и теперь получил, наконец, возможность пообщаться с другим человеком. — Я просто хотел денег. И чем больше денег я получал, тем больше мне хотелось, пока, в конце концов, моя жажда денег не стала вообще неутолимой. Я чувствовал себя обжорой, у которого нет сил оторваться от стола с изысканными яствами. Чем больше я ел, тем сильней разгорался мой аппетит. Остановиться я уже не мог.
Не столько то, что он говорил, сколько то, как он говорил, заставило о. Гуарду подумать, что, по-видимому, человек этот сохранил в глубине души кроху от богатства, данного ему Богом при рождении, которая трепещет, как огонек свечи на ветру, — и священнику захотелось поддержать этот огонек.
— Тем не менее, вы пришли сюда, — заметил о. Гуарда. — И это самый существенный знак того, что в вас что-то переменилось.
Но человек продолжал, как будто не слыша замечания священника.
— Многие месяцы меня пожирал демон стяжательства, сидящий внутри меня. Всеядный и ненасытный, он заставлял меня действовать, и я действовал. Какой еще у меня был выбор?
— Вы сделали свой выбор, — сказал о. Гуарда. — Вы пришли сюда.
— Нет! Нет! — воскликнул исповедующийся. — Мои руки уже обагрены кровью! — О. Гуарда подумал, что это, пожалуй, первая реакция на его слова. — Для меня уже все слишком поздно. Нет мне прощения!
— Такого не бывает, чтобы человеку не было...
— И именно поэтому я здесь, — поспешил прервать его исповедующийся. — Не ради себя. Я уже мертв. Да я и забыл, что такое жизнь. Давно уже я не чувствую ни радостей, ни печалей. Я все забыл, что когда-то знал. Мой демон отнял у меня все, что было когда-то моим.
Тут о. Гуарда начал всерьез опасаться, что у человека не все в порядке с психикой.
— Я здесь потому, — продолжал человек, — что мне больше некуда идти, некому довериться. Но священнику-то я могу доверять, по крайней мере? Мне с детства внушали, что для вас главное — доверие. — Речь человека опять набирала бешеную скорость. Между отдельными словами и даже между предложениями уже совсем не было пауз. — Даже здесь мне страшно. А ведь, бывало, в церкви на меня нисходил покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Терри увидел, что Мабюс отставил в сторону свой дипломат и достал, к величайшему изумлению Терри, похожий кинжал, только меньшего размера. Еще один предмет из набора, известного как «Лес Мечей».
— Значит, это правда, — сказал Терри. — У Мильо есть остальные предметы из набора. Из Леса Мечей.
— Поосторожнее, пожалуйста, — предостерег его Мабюс. — Les murs ont des oreilles. — Этим он хотел сказать: Кто может быть уверен, что его не подслушивают? — Лес Мечей представляет из себя троицу, — прошептал он. — Нож, кинжал и меч: Отец, Сын и Дух Святой. Один предмет без других бесполезен. Но об этом, конечно, вам уже известно.
Терри не обратил внимания на богохульственный, насмешливый намек, заключающийся в словах Мабюса. — У вас есть нож. Значит ли это, что у месье Мильо имеется и третий предмет, то есть меч? — Каков бы ни был ответ, подумал он, теперь я знаю то, ради чего пришел сюда.
Не нравился Терри этот человек. Несмотря на большие деньги, которые ему сулила эта сделка, он уже раскаивался, что затеял ее. Вспомнилось высказывание Виктора Гюго: «Некоторые люди соблюдают законы чести, как мы наблюдаем за звездами, — сохраняя между собой и наблюдаемым объектом большое расстояние».
— Что у Мильо есть и чего у него нет, — отпарировал Мабюс, — то не ваша забота. — Он поднес свой нож к Терриному кинжалу. — Ценность каждого из этих трех предметов, взятых отдельно, имеет лишь денежное выражение, — продолжал он. — Но вместе... Они ведь были сделаны так, что дополняют друг друга и создают единое целое: Лес Мечей, как эта троица названа в священных текстах браминов. Когда они вместе, то у них совершенно другая ценность, и эту ценность в деньгах не измеришь. Она безгранична, — Мабюс двигал рукой с ножом так, что он то появлялся в луче света, то опять исчезал. — Я смогу точно сказать, является ли этот кинжал La Porte a la Nuit, посмотрев, как он подходит к моему. Метод их подготовки друг к другу уникален: его невозможно увидеть, — и поэтому невозможно подделать.
Терри принял решение. Он захлопнул свой чемоданчик. — Я передумал, — сказал он. — La Porte a la Nuit не продается.
— Это очень глупо с вашей стороны, — заметил Мабюс. — Вам позарез нужны деньги, чтобы продолжать операции. Вам фантастически везло до последнего времени, когда серия провалов загнала вас в угол. — Говоря это, он вышел на свет, и Терри увидел, что на лицо Мабюса надета маска — гуттаперчевая прилегающая маска.
— Откуда вы об этом знаете? — удивился он. В странном, приглушенном голосе Мабюса ему почудились знакомые нотки. В глубине его сознания родилось подозрение. Быстрым движением руки он сорвал с лица Мабюса маску, обнаружив под ней блестящий, ухмыляющийся череп.
Без предупреждения мосье Мабюс взмахнул ножом в сторону Терри, но тот уже инстинктивно начал ответное движение, уклоняясь от удара.
— Господи Иисусе, — выдохнул Терри, вторя ангельским голосам, поющим Agnus Dei. Ребром ладони он ударил противника в подвздошную кость, но тот даже не поморщился, опять взмахнув ножом. Лезвие описало дугу, и Терри подумал, что его ближайшей задачей теперь является попытаться ухватиться за него. Поскольку лезвие вырезано из камня, оно не должно быть слишком острым. Его даже можно сломать резким движением или ударом сбоку.
В борьбе Терри удалось схватиться рукой за лезвие ножа. Пробурчав что-то, Мабюс внезапно нанес ему сильный удар плечом. Терри вскрикнул, почувствовав, что острие ножа проткнуло ему ладонь правой руки, и прикололо ее к деревянной спинке кресла.
По-видимому, это было как раз то, что Мабюс собирался сделать с самого начала схватки. Ухмыляясь беззубым ртом, он отпустил рукоятку ножа, схватил свой металлический веер и полоснул им по плечу Терри.
Никогда прежде Терри не чувствовал такой жуткой боли. Чертов веер оказался оружием! Его складчатое стальное ребро было острым, как бритва. Он мой всегдашний спутник, говорил ему Мабюс. Машинально Терри попытался вывернуться, но дикая боль пронзила его правую руку, приколотую нефритовым клинком к спинке кресла.
Затем мосье Мабюс врезал ему кулаком в солнечное сплетение, заставив тело Терри судорожно изогнуться. Теперь в поле его зрения был только распятый Христос, да и тот вверх ногами. Но в запавших глазах Спасителя Терри прочел все тот же вечный вопрос.
— Я все равно убью твоего брата, — прошипел Мабюс.
Река боли вынесла Терри в море страдания, и он отчаянно пытался вырваться. Но то ли из-за боли, то ли из-за того, что Мабюс нанес ему какую-то серьезную травму, он не смог даже пошевелиться.
И вот тогда, по-видимому, для того, чтобы продемонстрировать свой полный триумф перед уничтоженным противником, мосье Мабюс сорвал в себя маску черепа и позволил Терри увидеть истинное лицо своего убийцы.
«О Боже мой!»
И он понял все.
Утопая в собственной крови, Терри вспомнил о Крисе и начал молиться за жизнь брата.
Он обнаружил в себе какую-то странную нетерпеливость. К своему собственному удивлению он почувствовал близость неба, и, тоже с удивлением, обнаружил, что ему хочется туда попасть как можно скорее. Он не знал, суждено ли ему туда подняться, или же он свалится в бездну. Эта неопределенность была неприятна, но развеять ее он уже не мог: его сознание гасло. Он заплакал — и вдруг увидел лицо Иисуса, как будто впервые в жизни. Как будто слезы прояснили для него вопрос, который тот задавал. И на пороге смерти Терри Хэй ответил на этот вопрос. Его губы зашевелились.
Стальной веер мосье Мабюса со свистом опустился, отсекая голову Терри от плеч.
Пение Agnus Dei закончилось. Теперь единственными звуками, раздающимися в пустой церкви, были звуки эхо, повторяющего последние слова Терри Хэя: «Грешен, о Господи!»
* * *
Спасен.
Спасен - таков был заголовок к проповеди. Не то, чтобы проповеди могли иметь заголовки, но о. Доминик Гуарда любил давать своим проповедям заголовки. Они помогали ему собраться с мыслями, привести их в порядок, начинать «с самого начала», как советовала делать Алисе Черная Королева.
С самого своего назначения в церковь Святой Троицы в Нью-Ханаане, штат Коннектикут, о. Гуарда часто чувствовал себя так, как, должно быть, чувствовала себя Алиса в Стране Чудес. Он родился и вырос в душном итальянском квартале Манхеттена, в разговоре иногда именуемом «Дьявольской кухней». Его отец был подручным каменщика. Спина его была сильной, как у Атласа, и сгорбленной, как у Сизифа. Мать все еще жила на Десятой Авеню, в том же самом кишащем крысами доме, в котором родился о. Гуарда и его старший брат Сив.
И вот теперь, думал о. Гуарда, мне, тридцатидевятилетнему католическому священнику, выпало счастье жить на этой земле Ханаанской, текущей молоком и медом и вплетать колосья в религию изобилия.
Он оторвался от письменного стола и подошел к окну. Все в церкви Святой Троицы было превосходно, как снаружи, так и изнутри. Впечатляющий белокаменный фасад, изукрашенные апсиды, потолок с крестовыми сводами, роскошные стрельчатые окна с цветными витражами, огромные мраморные изваяния Иисуса на кресте и Девы Марии в плаще с капюшоном — все это было рассчитано на то, чтобы входящий прихожанин чувствовал свое ничтожество перед лицом церкви.
Уму непостижимо, сколько денег потрачено на сооружение этого памятника Господу. Даже думать об этих колоссальных тратах было неприятно для о. Гуарда. По его мнению, ничего хорошего никогда не делалось с помощью денег. Однако факт остается фактом, что церковь нуждается в денежных средствах, чтобы выжить в меняющемся мире.
Взгляд о. Гуарды скользнул мимо клумбы, на которой в июне будут гнуться под теплым бризом роскошные пионы с алой сердцевиной, мимо огромных вязов, смыкающихся вершинами над широкой, вымощенной булыжниками дорогой, ведущей к входу в церковь и к автомобильной стоянке. Шла Страстная Неделя — через несколько дней наступит Великая Пятница — и его паства начинала стекаться к храму, совершая свое полугодовое послушание, внося свою лепту в процветание храма. На богатых жителей Нью-Ханаана о. Гуарда уже привык смотреть, как на ниву, созревшую для жатвы. Вот и сейчас он смотрел на шикарные машины, стоящие у церкви, а видел горы золота. Старшее, более консервативное поколение, приезжало на «Мерседесах». «Ягуары» и «БМВ» принадлежали более молодым и более мобильным членам его паствы.
Были среди машин и старые «Шевроле» и еще более старые «Форды» и «Плимуты». О. Гуарда прекрасно знал их владельцев. Говоря словами его епископа, «старые машины — старый капитал». Эти люди не чувствовали потребности щеголять своим богатством. Если ты богатей в третьем или четвертом поколении, это не может не придавать тебе хотя бы спокойной уверенности в себе.
О. Гуарда смотрел из своего окна на прихожан, идущих в церковь. На какое-то мгновение он задумался о том, каково живется богатым. Конечно, он был и так богат — от щедрот Господа. Но живые деньги — это нечто совсем другое. Люди, как было хорошо известно о. Гуарде, тратят большую часть своей сознательной жизни в погоне за деньгами. Они губят друг друга из-за денег. Они лгут, обманывают, вымогают — короче, делают все ради того, чтобы добыть еще и еще денег. Это было выше понимания о. Гуарды. Господь Бог дал каждому человеку богатство веры. Однако большинство людей отворачиваются от дивидендов от этого богатства, не хотят радостей самопознания, завещанных им от Бога.
Вот, к примеру, тот человек, что приходил вчера исповедоваться. В Пасху, время покаяния, церковь поощряет исповедь. Да он и сам имел возможность заметить, что в Страстную Неделю количество желающих исповедоваться возрастает втрое. Однако никогда в жизни ему не доводилось слышать такое покаяние.
Даже сквозь ширму исповедальни о. Гуарда слышал отчаяние в голосе этого человека. Было очевидно, что его снедает чувство вины. И не менее очевидным было то, что он пришел в церковь Святой Троицы, потому что жаждал спасения. — Простите меня, святой отец, — сказал он, — ибо я грешил много.
— Но как вы... — начал о. Гуарда, но человека, как говорится, уже прорвало.
— Пять лет прошло с тех пор, как я исповедовался в последний раз. За это время я прошел сквозь ад, — сказал исповедующийся. — Я не раз подходил к пределу того, что человеку дозволено делать, и не раз преступал этот предел. И делал я это с удовольствием, что я готов признать. Как вы думаете, Господь простит меня? — Прежде, чем о. Гуарда мог заверить человека, что Господь, конечно, простит любое прегрешение, если в нем раскаиваются, тот продолжал. — Другие вокруг меня (и, особенно, выше меня) хотели власти. Да, я думаю, власти они хотели больше всего на свете. А мною двигала жадность. — Человек говорил стремительно, прямо-таки захлебываясь своей речью, как будто он жил много лет в заколоченном ящике и теперь получил, наконец, возможность пообщаться с другим человеком. — Я просто хотел денег. И чем больше денег я получал, тем больше мне хотелось, пока, в конце концов, моя жажда денег не стала вообще неутолимой. Я чувствовал себя обжорой, у которого нет сил оторваться от стола с изысканными яствами. Чем больше я ел, тем сильней разгорался мой аппетит. Остановиться я уже не мог.
Не столько то, что он говорил, сколько то, как он говорил, заставило о. Гуарду подумать, что, по-видимому, человек этот сохранил в глубине души кроху от богатства, данного ему Богом при рождении, которая трепещет, как огонек свечи на ветру, — и священнику захотелось поддержать этот огонек.
— Тем не менее, вы пришли сюда, — заметил о. Гуарда. — И это самый существенный знак того, что в вас что-то переменилось.
Но человек продолжал, как будто не слыша замечания священника.
— Многие месяцы меня пожирал демон стяжательства, сидящий внутри меня. Всеядный и ненасытный, он заставлял меня действовать, и я действовал. Какой еще у меня был выбор?
— Вы сделали свой выбор, — сказал о. Гуарда. — Вы пришли сюда.
— Нет! Нет! — воскликнул исповедующийся. — Мои руки уже обагрены кровью! — О. Гуарда подумал, что это, пожалуй, первая реакция на его слова. — Для меня уже все слишком поздно. Нет мне прощения!
— Такого не бывает, чтобы человеку не было...
— И именно поэтому я здесь, — поспешил прервать его исповедующийся. — Не ради себя. Я уже мертв. Да я и забыл, что такое жизнь. Давно уже я не чувствую ни радостей, ни печалей. Я все забыл, что когда-то знал. Мой демон отнял у меня все, что было когда-то моим.
Тут о. Гуарда начал всерьез опасаться, что у человека не все в порядке с психикой.
— Я здесь потому, — продолжал человек, — что мне больше некуда идти, некому довериться. Но священнику-то я могу доверять, по крайней мере? Мне с детства внушали, что для вас главное — доверие. — Речь человека опять набирала бешеную скорость. Между отдельными словами и даже между предложениями уже совсем не было пауз. — Даже здесь мне страшно. А ведь, бывало, в церкви на меня нисходил покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92