Соображение, высказанное Иваном, и решило вопрос о посещении бивака на Елшанке.
Глава 8
К середине двадцать третьего века человек взял под контроль и приспособил для своих нужд большую часть планетарной суши. Неконтролируемые территории, сохранявшие первозданно естественное состояние, располагались лишь в северном и южном полярных регионах, в труднодоступных высокогорьях и в некоторых пустынях, вторичное освоение которых до поры до времени откладывалось. Контролируемая человеком суша, где на удалениях в сотни и тысячи километров друг от друга были разбросаны громады мегаполисов и массивы энергетических, сырьевых и транспортных баз, в общем и целом представляла собой гигантский лесопарк. Лесопарковый массив конечно же вторгался и внутрь мегаполисов, перекраивая на свой лад пространство между высотными зданиями-гигантами. Но это вторжение носило скорее декоративный, нежели утилитарный характер, внутригородские парки были слишком малы по сравнению с населением мегаполисов. Для отдыха и садово-огородных любительских занятий предназначались садово-парковые зоны, окаймлявшие мегаполисы и по площади своей во много раз превосходившие собственно городскую территорию. Садово-парковые зоны мегаполисов постепенно переходили в лесопарковый массив с гнёздами садово-огородных и полевых участков, с очагами заповедников, резерватов и планетарных парков. Резерваты по составу своей фауны и флоры были конечно же богаче лесопарка, но уступали заповедникам, занимая в этом плане срединное положение. Особенно живописные участки резерватов, в том числе и бывшие национальные парки, были превращены в парки планетарные — любимые места для праздничного отдыха и развлечений. Часть планетарных резерватов, отличавшихся разнообразием ландшафтных условий, была передана дальнему космофлоту. Отчасти для полноценных контактов с Землёю-матушкой во время каникулярного отдыха, отчасти для подготовки экспедиций по исследованию и освоению других планет земного типа. В одном из таких больших космологических резерватов, Оренбуржском, тянувшемся с востока на запад, по среднему течению Урала, у торнадовцев была своя постоянная база — елшанский бивак.
Оренбуржский биологический резерват называли ещё Евразийским, потому что правобережная его часть лежала в Европе, а левобережная относительно Урала — в Азии. Персональный бивак экипажа «Торнадо» располагался в азиатской зоне резервата, в излучине Елшанки — небольшой, но изобилующей глубокими заводями с холодной ключевой водой реки. Елшанка текла по степи, местами переходившей в песчаную полупустыню. Весной эта степь зеленела и буйно цвела маками и тюльпанами — белыми и всех других тёплых расцветок вплоть до красного, а летнее солнце выжигало её до серо-коричневого цвета, до островков серебристой полыни и жёлтых песочных проплешин. В Елшанке водились пескари, караси, лещи, судачки и щуки и на удивление крупные раки, водились не так уж обильно, но вполне достаточно, чтобы обеспечить натуральный рыбный стол. А степь, несмотря на своё летнее однообразие и неприглядность, была богата летающей и бегающей живностью, среди которой наибольшей кулинарной популярностью у торнадовцев пользовались перепела и стрепеты. Ещё дальше на юг, в получасе полёта на глайдере, лежали пресные и солёные озера с массой водоплавающих птиц. Клим, страстный охотник и главный поставщик степной продукции на бивачный стол, приносил порою вместе с птицами зайцев и сурков, но ни сайгаков, ни джейранов не трогал — жалел. Рыбалкой заведовал Алексей, который не то чтобы уж очень увлекался этим занятием — страсти вообще не были в его натуре, но рыбаком был искусным и добычливым. Иногда он летал на Урал и привозил оттуда стерлядей — специально для ухи, налимов, а то и страшноватых своею величиной сомов. Вдоль Урала и его правобережного притока Сакмары тянулись пойменные леса, а ещё дальше по южным отрогам уральских гор росли уже леса настоящие.
Елшанский бивак, открытый и облюбованный Климом ещё в студенческие годы, пришедшийся по душе Ивану, а потом и Алексею, привлекал торнадовцев тем, что степь и полупустыня соседствовали здесь со смешанным лесом и лугом среднерусского типа. Речка делала большую, узкогорлую петлю, окаймляя собой несколько сот гектаров. Внутри этой петли и размещался локальный лесной массив — большая роща, приречный колок полурукотворного происхождения; об этом торнадовцы узнали, раскопав экологическую историю Елшанки. Лес рос в этой речной петле всегда, но, будучи густым по берегам, он был сильно изрежен в своём центре — не хватало влаги. И потом лес изначально был беден древесными породами — ивы, тополя, ольха, вот, пожалуй, и все. В двадцать втором веке, по ходу преобразования лика Земли, люди подумали и о Елшанке: речная петля была дополнительно обводнена за счёт обильных здесь подземных вод и засажена самыми разными деревьями, из которых лучше всего прижились дубы, липы и туи, похуже — берёзы, черёмуха, рябина и сосны, и уж совсем редко попадались ёлочки. В этом полурукотворном лесу было множество птиц и среди них огромный филин — с десятилетнего ребёнка ростом. Этот филин, прозванный торнадовцами лешим, ночью был невидим и неуловим, только саркастический хохот его иногда доносился до бивака, а днём время от времени попадался на глаза, совсем не боялся людей и вёл себя очень достойно, не проявляя никакой агрессивности. Скорее всего, филинов в этом лесу было несколько, по крайней мере, два — самец и самка, но лешие, как известно, не живут парами, поэтому официально считалось, что на Елшанке всего лишь один лесной хозяин, а уж если он в двух лицах, так это его личное дело.
У горла речной петли, где русло Елшанки сближалось само с собой метров до двухсот, рос не очень старый, но величественный дуб, разросшийся, как и многие другие его сородичи, не столько ввысь, сколько вширь. Перед дубом расстилался заливной луг с настоящей, вовсе не степной травой, с ромашками, колокольчиками, гвоздичками и другими луговыми цветами. Конечно, этот луг был далеко не так богат цветами и травами, как его собратья на Оке, местами в него внедрялись пятна типчака и полыни, но все-таки это был самый настоящий луг, на нем росли очень ароматные и вкусные в жарке луговые опята. Возле дуба и размещался бивак торнадовцев. Этот дуб, филин-леший со щегольскими ушами и по-человечески мудрыми глазами, река, изогнувшая своё текучее тело подобно тетиве туго-туго натянутого лука, чисто русское разнолесье и разнотравье, и все это буквально в нескольких шагах от иссушенной полупустыни, начинавшейся на другом берегу реки, навевали сказочные, пушкинского настроя мысли. С лёгкой руки Клима елшанский бивак стали называть ещё и лукоречьем. Чтобы довершить сходство этого лукоречья с пушкинским лукоморьем, тот же Клим где-то раздобыл и приделал к дубу массивную золотую цепь с пустым, увы, ошейником для отсутствующего учёного кота и выгравированной на нем надписью «Собственность экипажа „Торнадо“. Цепь, целой и невредимой, висела на дубе несколько лет, наглядно демонстрируя своей сохранностью изменение отношения людей к ценностям окружающего мира. Клим утверждал, что кот возле дуба появится сам собой и сам же нацепит на себя ошейник, прежде чем заводить песни и говорить сказки. Появилась же русалка! Правда, не на ветвях дуба, а в реке — громадная щука, которая, по словам Алексея, высунув из воды голову, долго разглядывала бивак своими огромными, как чайные чашки, глазами. Инженеру не поверили и потому, что он вообще любил пошутить, и потому, что рыбаки склонны к сочинительству. Но потом эту щуку, время от времени, видели и другие торнадовцы. Наверное, она заплывала сюда из Урала по каким-то сугубо своим, щучьим делам. Конечно, глаза у неё были куда как меньше чайных чашек, но все-таки страшновато-большими — щука была в рост человека. Настоящая русалка!
На биваках, подобных елшанскому, экипажи патрульных кораблей обычно собирались перед окончанием земных каникул. Собирались для того, чтобы стряхнуть с себя пыль развлечений и бремя земных забот, восстановить растерянные за время отдыха связи, почувствовать локоть друг друга и снова слиться в то многоликое, но цельное единство, которое и представляет собой лётный экипаж. Нет ничего лучше для такого вроде бы простого, но на самом-то деле тонкого процесса, чем уединение на лоне природы и примитивное бытие с заботами о топливе для костра, воде для питья и хлебе насущном через охоту, рыбную ловлю и собирательство дикорастущих даров природы. Но нет правил без исключений. Каникулы, последовавшие за рейдом на Орнитерру, у торнадовцев не только завершались, но и начинались с отдыха на Елшанке. Такова была рекомендация врачей, обеспокоенных возможными последствиями воздействия на людей геновируса колибридов и уповавших на универсальную целительность естественного, приближённого к природе и самим истокам происхождения человека житья-бытья. Приглашая на Елшанку Лену, Лобов резонно полагал, что рекомендации, данные врачами Алексею и Климу, в ещё большей мере относятся и к ней самой. Что касается Алексея, то пребывание на Елшанке было для него полезным не только по медицинским соображениям. До недавнего времени Алексей был женат на Марии Розари смуглокожей красавице, работавшей модельером-конструктором верхней одежды в Доме моделей Валдайского мегаполиса. История искренней, но бестолковой любви Алексея и Марии тянулась долгих шесть лет и закончилась в конце концов разрывом. Собственно, и в составе экипажа «Торнадо» Алексей Кронин появился не только по призванию к трудному делу патрульной работы, но и под давлением личных неурядиц в своей запутанной семейной жизни. Но и бегство в дальний космос с Центральной лунной базы, где Алексей работал настройщиком гиперсветовых двигателей, не помогло! Бестолковая любовь с разрывами и примирениями, и то, и другое провоцировала Мария, будто нечаянно встречавшаяся с Алексеем во время его каникул, продолжалась. «Моя Манон», — с грустной улыбкой называл её иногда Алексей именем героини по-своему бессмертного романа аббата Прево.
Трагедия на Орнитерре заставила Алексея по-новому взглянуть на свою личную жизнь. Он решил окончательно порвать с Марией и не встречаться более с ней. Не было на Земле места лучше Елшанки, чтобы это благое намерение окончательно созрело и укрепилось!
Глава 9
Лобов, как и обещал, вернулся на бивак к ужину, на закате солнца. Ужин, по выражению Клима, обещал быть царским. Он успел пройтись по степи с обычным охотничьим ружьём и вернулся с перепёлками.
— В этом году их видимо-невидимо, — сообщил он. — Но я не стал преувеличивать наших аппетитов и взял всего четырех. По одной на брата. И на сестру, конечно, — со смехом поправился Клим. — Перепела на вертеле, царская еда!
Алексей и Лена наловили рыбы: карасей, щучек и большущего судака, прямо на лесной опушке набрали разногрибья, в основном маслят, сыроежек и дождевиков. Иван привёз с собой две бутыли из грубого темно-зеленого стекла, заткнутые фигурными пробками: белой и зеленой. Белая была выточена в форме цветка, а зелёная — в виде змеиной головы с открытой пастью.
— Шампанское, — уважительно сказал Клим, принимая тяжёлые, двухлитровые бутыли и передавая одну из них Кронину. Белое, безградусное. И настоящее! Ты не боишься, командир, что с непривычки мы буянить начнём?
— Подарок космонавтов-ветеранов из Цимлянского пансионата, — пояснил Лобов. — Они не только виноград выращивают, но и бутылки сами делают. И даже пробки.
— Тогда это не шампанское, а цимлянское, — с видом знатока заметил инженер, уважительно взвешивая на руках бутыль с зеленой пробкой.
— Точно ребёнка нянчишь! — при общем смехе заметил Клим.
— Это и есть ребёнок, три годика, — невозмутимо ответил Кронин, проводя пальцем по надписи, глубоко прорезанной на тёмном стекле. — Трехлетняя выдержка! Полагаю, этого ребёночка мы прибережём, на всякий случай, не возражаете?
— А белое выпьем сегодня. — Штурман торжественно поднял воображаемый бокал. — За избавление из лап Орнитерры и встречу здесь, на Земле. За нашу дружбу!
— И за тех, кто на Орнитерре остался, — негромко добавил Иван.
— За всех, — поддержала Лена.
— А это значит, — к некоторому её смущению счёл нужным расшифровать Клим, — что и за того, кто вызволил нас с Орнитерры. Виват Ивану Лобову!
— Почему же только виват? Целых три вивата: от тебя, от меня и от Лены, — флегматично уточнил инженер и обернулся к девушке. — Ты не возражаешь, крестница?
— Не возражаю, — не сразу ответила Лена.
Она привыкла к общению с Иваном, к его доброжелательной, немногословной близости. И эта дружеская близость размыла в её памяти то, что сделал Иван Лобов на Орнитерре. И пожалуй, только сейчас она со всей определённостью поняла, что не будь на свете Лобова, не видать бы ей теперь ни уставшего, расплывшегося под собственной тяжестью солнца на горизонте, ни золотистой речки, ни самого Ивана с его друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Глава 8
К середине двадцать третьего века человек взял под контроль и приспособил для своих нужд большую часть планетарной суши. Неконтролируемые территории, сохранявшие первозданно естественное состояние, располагались лишь в северном и южном полярных регионах, в труднодоступных высокогорьях и в некоторых пустынях, вторичное освоение которых до поры до времени откладывалось. Контролируемая человеком суша, где на удалениях в сотни и тысячи километров друг от друга были разбросаны громады мегаполисов и массивы энергетических, сырьевых и транспортных баз, в общем и целом представляла собой гигантский лесопарк. Лесопарковый массив конечно же вторгался и внутрь мегаполисов, перекраивая на свой лад пространство между высотными зданиями-гигантами. Но это вторжение носило скорее декоративный, нежели утилитарный характер, внутригородские парки были слишком малы по сравнению с населением мегаполисов. Для отдыха и садово-огородных любительских занятий предназначались садово-парковые зоны, окаймлявшие мегаполисы и по площади своей во много раз превосходившие собственно городскую территорию. Садово-парковые зоны мегаполисов постепенно переходили в лесопарковый массив с гнёздами садово-огородных и полевых участков, с очагами заповедников, резерватов и планетарных парков. Резерваты по составу своей фауны и флоры были конечно же богаче лесопарка, но уступали заповедникам, занимая в этом плане срединное положение. Особенно живописные участки резерватов, в том числе и бывшие национальные парки, были превращены в парки планетарные — любимые места для праздничного отдыха и развлечений. Часть планетарных резерватов, отличавшихся разнообразием ландшафтных условий, была передана дальнему космофлоту. Отчасти для полноценных контактов с Землёю-матушкой во время каникулярного отдыха, отчасти для подготовки экспедиций по исследованию и освоению других планет земного типа. В одном из таких больших космологических резерватов, Оренбуржском, тянувшемся с востока на запад, по среднему течению Урала, у торнадовцев была своя постоянная база — елшанский бивак.
Оренбуржский биологический резерват называли ещё Евразийским, потому что правобережная его часть лежала в Европе, а левобережная относительно Урала — в Азии. Персональный бивак экипажа «Торнадо» располагался в азиатской зоне резервата, в излучине Елшанки — небольшой, но изобилующей глубокими заводями с холодной ключевой водой реки. Елшанка текла по степи, местами переходившей в песчаную полупустыню. Весной эта степь зеленела и буйно цвела маками и тюльпанами — белыми и всех других тёплых расцветок вплоть до красного, а летнее солнце выжигало её до серо-коричневого цвета, до островков серебристой полыни и жёлтых песочных проплешин. В Елшанке водились пескари, караси, лещи, судачки и щуки и на удивление крупные раки, водились не так уж обильно, но вполне достаточно, чтобы обеспечить натуральный рыбный стол. А степь, несмотря на своё летнее однообразие и неприглядность, была богата летающей и бегающей живностью, среди которой наибольшей кулинарной популярностью у торнадовцев пользовались перепела и стрепеты. Ещё дальше на юг, в получасе полёта на глайдере, лежали пресные и солёные озера с массой водоплавающих птиц. Клим, страстный охотник и главный поставщик степной продукции на бивачный стол, приносил порою вместе с птицами зайцев и сурков, но ни сайгаков, ни джейранов не трогал — жалел. Рыбалкой заведовал Алексей, который не то чтобы уж очень увлекался этим занятием — страсти вообще не были в его натуре, но рыбаком был искусным и добычливым. Иногда он летал на Урал и привозил оттуда стерлядей — специально для ухи, налимов, а то и страшноватых своею величиной сомов. Вдоль Урала и его правобережного притока Сакмары тянулись пойменные леса, а ещё дальше по южным отрогам уральских гор росли уже леса настоящие.
Елшанский бивак, открытый и облюбованный Климом ещё в студенческие годы, пришедшийся по душе Ивану, а потом и Алексею, привлекал торнадовцев тем, что степь и полупустыня соседствовали здесь со смешанным лесом и лугом среднерусского типа. Речка делала большую, узкогорлую петлю, окаймляя собой несколько сот гектаров. Внутри этой петли и размещался локальный лесной массив — большая роща, приречный колок полурукотворного происхождения; об этом торнадовцы узнали, раскопав экологическую историю Елшанки. Лес рос в этой речной петле всегда, но, будучи густым по берегам, он был сильно изрежен в своём центре — не хватало влаги. И потом лес изначально был беден древесными породами — ивы, тополя, ольха, вот, пожалуй, и все. В двадцать втором веке, по ходу преобразования лика Земли, люди подумали и о Елшанке: речная петля была дополнительно обводнена за счёт обильных здесь подземных вод и засажена самыми разными деревьями, из которых лучше всего прижились дубы, липы и туи, похуже — берёзы, черёмуха, рябина и сосны, и уж совсем редко попадались ёлочки. В этом полурукотворном лесу было множество птиц и среди них огромный филин — с десятилетнего ребёнка ростом. Этот филин, прозванный торнадовцами лешим, ночью был невидим и неуловим, только саркастический хохот его иногда доносился до бивака, а днём время от времени попадался на глаза, совсем не боялся людей и вёл себя очень достойно, не проявляя никакой агрессивности. Скорее всего, филинов в этом лесу было несколько, по крайней мере, два — самец и самка, но лешие, как известно, не живут парами, поэтому официально считалось, что на Елшанке всего лишь один лесной хозяин, а уж если он в двух лицах, так это его личное дело.
У горла речной петли, где русло Елшанки сближалось само с собой метров до двухсот, рос не очень старый, но величественный дуб, разросшийся, как и многие другие его сородичи, не столько ввысь, сколько вширь. Перед дубом расстилался заливной луг с настоящей, вовсе не степной травой, с ромашками, колокольчиками, гвоздичками и другими луговыми цветами. Конечно, этот луг был далеко не так богат цветами и травами, как его собратья на Оке, местами в него внедрялись пятна типчака и полыни, но все-таки это был самый настоящий луг, на нем росли очень ароматные и вкусные в жарке луговые опята. Возле дуба и размещался бивак торнадовцев. Этот дуб, филин-леший со щегольскими ушами и по-человечески мудрыми глазами, река, изогнувшая своё текучее тело подобно тетиве туго-туго натянутого лука, чисто русское разнолесье и разнотравье, и все это буквально в нескольких шагах от иссушенной полупустыни, начинавшейся на другом берегу реки, навевали сказочные, пушкинского настроя мысли. С лёгкой руки Клима елшанский бивак стали называть ещё и лукоречьем. Чтобы довершить сходство этого лукоречья с пушкинским лукоморьем, тот же Клим где-то раздобыл и приделал к дубу массивную золотую цепь с пустым, увы, ошейником для отсутствующего учёного кота и выгравированной на нем надписью «Собственность экипажа „Торнадо“. Цепь, целой и невредимой, висела на дубе несколько лет, наглядно демонстрируя своей сохранностью изменение отношения людей к ценностям окружающего мира. Клим утверждал, что кот возле дуба появится сам собой и сам же нацепит на себя ошейник, прежде чем заводить песни и говорить сказки. Появилась же русалка! Правда, не на ветвях дуба, а в реке — громадная щука, которая, по словам Алексея, высунув из воды голову, долго разглядывала бивак своими огромными, как чайные чашки, глазами. Инженеру не поверили и потому, что он вообще любил пошутить, и потому, что рыбаки склонны к сочинительству. Но потом эту щуку, время от времени, видели и другие торнадовцы. Наверное, она заплывала сюда из Урала по каким-то сугубо своим, щучьим делам. Конечно, глаза у неё были куда как меньше чайных чашек, но все-таки страшновато-большими — щука была в рост человека. Настоящая русалка!
На биваках, подобных елшанскому, экипажи патрульных кораблей обычно собирались перед окончанием земных каникул. Собирались для того, чтобы стряхнуть с себя пыль развлечений и бремя земных забот, восстановить растерянные за время отдыха связи, почувствовать локоть друг друга и снова слиться в то многоликое, но цельное единство, которое и представляет собой лётный экипаж. Нет ничего лучше для такого вроде бы простого, но на самом-то деле тонкого процесса, чем уединение на лоне природы и примитивное бытие с заботами о топливе для костра, воде для питья и хлебе насущном через охоту, рыбную ловлю и собирательство дикорастущих даров природы. Но нет правил без исключений. Каникулы, последовавшие за рейдом на Орнитерру, у торнадовцев не только завершались, но и начинались с отдыха на Елшанке. Такова была рекомендация врачей, обеспокоенных возможными последствиями воздействия на людей геновируса колибридов и уповавших на универсальную целительность естественного, приближённого к природе и самим истокам происхождения человека житья-бытья. Приглашая на Елшанку Лену, Лобов резонно полагал, что рекомендации, данные врачами Алексею и Климу, в ещё большей мере относятся и к ней самой. Что касается Алексея, то пребывание на Елшанке было для него полезным не только по медицинским соображениям. До недавнего времени Алексей был женат на Марии Розари смуглокожей красавице, работавшей модельером-конструктором верхней одежды в Доме моделей Валдайского мегаполиса. История искренней, но бестолковой любви Алексея и Марии тянулась долгих шесть лет и закончилась в конце концов разрывом. Собственно, и в составе экипажа «Торнадо» Алексей Кронин появился не только по призванию к трудному делу патрульной работы, но и под давлением личных неурядиц в своей запутанной семейной жизни. Но и бегство в дальний космос с Центральной лунной базы, где Алексей работал настройщиком гиперсветовых двигателей, не помогло! Бестолковая любовь с разрывами и примирениями, и то, и другое провоцировала Мария, будто нечаянно встречавшаяся с Алексеем во время его каникул, продолжалась. «Моя Манон», — с грустной улыбкой называл её иногда Алексей именем героини по-своему бессмертного романа аббата Прево.
Трагедия на Орнитерре заставила Алексея по-новому взглянуть на свою личную жизнь. Он решил окончательно порвать с Марией и не встречаться более с ней. Не было на Земле места лучше Елшанки, чтобы это благое намерение окончательно созрело и укрепилось!
Глава 9
Лобов, как и обещал, вернулся на бивак к ужину, на закате солнца. Ужин, по выражению Клима, обещал быть царским. Он успел пройтись по степи с обычным охотничьим ружьём и вернулся с перепёлками.
— В этом году их видимо-невидимо, — сообщил он. — Но я не стал преувеличивать наших аппетитов и взял всего четырех. По одной на брата. И на сестру, конечно, — со смехом поправился Клим. — Перепела на вертеле, царская еда!
Алексей и Лена наловили рыбы: карасей, щучек и большущего судака, прямо на лесной опушке набрали разногрибья, в основном маслят, сыроежек и дождевиков. Иван привёз с собой две бутыли из грубого темно-зеленого стекла, заткнутые фигурными пробками: белой и зеленой. Белая была выточена в форме цветка, а зелёная — в виде змеиной головы с открытой пастью.
— Шампанское, — уважительно сказал Клим, принимая тяжёлые, двухлитровые бутыли и передавая одну из них Кронину. Белое, безградусное. И настоящее! Ты не боишься, командир, что с непривычки мы буянить начнём?
— Подарок космонавтов-ветеранов из Цимлянского пансионата, — пояснил Лобов. — Они не только виноград выращивают, но и бутылки сами делают. И даже пробки.
— Тогда это не шампанское, а цимлянское, — с видом знатока заметил инженер, уважительно взвешивая на руках бутыль с зеленой пробкой.
— Точно ребёнка нянчишь! — при общем смехе заметил Клим.
— Это и есть ребёнок, три годика, — невозмутимо ответил Кронин, проводя пальцем по надписи, глубоко прорезанной на тёмном стекле. — Трехлетняя выдержка! Полагаю, этого ребёночка мы прибережём, на всякий случай, не возражаете?
— А белое выпьем сегодня. — Штурман торжественно поднял воображаемый бокал. — За избавление из лап Орнитерры и встречу здесь, на Земле. За нашу дружбу!
— И за тех, кто на Орнитерре остался, — негромко добавил Иван.
— За всех, — поддержала Лена.
— А это значит, — к некоторому её смущению счёл нужным расшифровать Клим, — что и за того, кто вызволил нас с Орнитерры. Виват Ивану Лобову!
— Почему же только виват? Целых три вивата: от тебя, от меня и от Лены, — флегматично уточнил инженер и обернулся к девушке. — Ты не возражаешь, крестница?
— Не возражаю, — не сразу ответила Лена.
Она привыкла к общению с Иваном, к его доброжелательной, немногословной близости. И эта дружеская близость размыла в её памяти то, что сделал Иван Лобов на Орнитерре. И пожалуй, только сейчас она со всей определённостью поняла, что не будь на свете Лобова, не видать бы ей теперь ни уставшего, расплывшегося под собственной тяжестью солнца на горизонте, ни золотистой речки, ни самого Ивана с его друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26