Кого-то он напоминал Мейседону, но кого? Как будто бы в его арсенале не было знакомых с такой оригинальной фигурой и повадками. Хмуря брови, Мейседон внимательно вгляделся в происходящее на корте… и вдруг рассмеялся! Он понял, кого напоминает ему этот забавный упрямый теннисист — паучка, азартно снующего по своей сети вокруг крупной добычи, к которой не так-то легко подступиться. Кейсуэлл, который стоял рядом, держась пальцами левой руки за тончайшую, почти невидимую нейлоновую сеть, окружавшую корт, усмехнулся и указал глазами на мужчину.
— Это и есть Чарльз Уотсон.
Мейседон недоверчиво взглянул на него.
— Не будем им мешать. — Кейсуэлл отошёл в густую тень дуба, сел на скамью и жестом пригласил полковника. — Партия подходит к концу, а Чарльз страшно азартен и бывает просто вне себя, когда прерывают игру.
— А кто с ним играет? — стараясь не выдать своей заинтересованности, спросил Мейседон.
Девушка определённо произвела на него впечатление, хотя несколько не укладывалась в голливудские и телевизионные стандарты. Не хватало ей изнеженности, этакой капризности фигуры и стати, которая была модной вот уже несколько сезонов и которую старательно «носили» даже те женщины, которым для этого явно не хватало природных данных.
— Это наша общая знакомая, — неопределённо ответил Кейсуэлл, и было в его ответе нечто, давшее полковнику понять, что от дальнейших вопросов на эту тему лучше воздержаться.
Надо полагать, что девушка заметила прибывших, она, почти не прибавляя темпа, резко прибавила в силе ударов и быстро закончила партию в свою пользу, выиграв подряд два гейма.
— Я жду! — крикнула она Кейсуэллу, направляясь в Душ, располагавшийся возле бассейна.
Уотсон подошёл очень сердитый, вытирая разгорячённое лицо большим махровым полотенцем, висевшим у него через плечо. Ему было лет сорок, он был невысок но все-таки повыше, чем это показалось Мейседону сначала. Уотсон был рыжеват, веснушчат не только лицом но и телом; кожа его от пребывания на солнце не столько загорела, сколько покраснела. Он вполне мог сойти за представителя славного племени делаваров или ирокезов тем более что глаза у него оказались неожиданно тёмными, почти чёрными.
— Не дали вволю поиграть? — с улыбкой спросил Кейсуэлл.
— Наигрался, — пропел Уотсон, — ваша Доллорес кого угодно доведёт до седьмого пота.
— Это Генри Мейседон, Чарльз. Он не обижается, — Кейсуэлл легонько сжал предплечье полковника, — когда его называют просто Генри.
Мейседон счёл нужным утвердительно склонить голову.
— Очень приятно. А я в восторге, когда меня называют просто Чарльзом. Именем, которое носил этот великий и неповторимый актёр-коротышка. — Уотсон ещё раз прошёлся полотенцем по лицу, шее и полюбопытствовал: — А где же этот меднолобый солдафон из Пентагона, которого вам приспичило ввести в дело?
Кейсуэлл тихонько, почти беззвучно рассмеялся и снова легонько сжал предплечье Мейседона.
— Генри Мейседон и есть тот самый полковник, Чарльз.
Мейседон ещё раз поклонился, теперь уже с очевидной насмешкой. Уотсон удивился, но ничуть не смутился. Бесцеремонно оглядывая Мейседона с головы до ног, он спросил:
— Вы и правда полковник? Черт знает что! А где же ваш мундир? Где ваши аксельбанты, эполеты и ордена? Где ваш кольт, из которого вы без промаха попадаете в подброшенную десятицентовую монету?
— Чтобы удовлетворить ваше любопытство, я в следующий раз захвачу его с собой.
— Ради Бога не надо! Вдруг я рассержу вас ненароком, и вы мигом превратите меня в решето. Вам приходилось убивать людей, полковник?
— Я боевой офицер, мистер Уотсон.
— Надо же! Первый раз вижу живого боевого полковника. И все-таки отсутствие мундира сбивает меня с толку, шокирует, что ли, не пойму. Мне почему-то представлялось, что полковники даже спят в форме, застёгнутые на все пуговицы и затянутые в ремни. И это обстоятельство наводило меня на серьёзнейшие размышления об особенностях их интимной семейной жизни!
Покачивая головой, Кейсуэлл положил руку на плечо Уотсона, прикрытое полотенцем.
— Хватит паясничать, Чарльз. Генри может подумать о вас черт знает что.
— Завидую вам, Джон. Вы называете полковника запросто — Генри, как будто перед вами не пентагоновский офицер, а простой смертный. У меня язык не повернётся сказать такое!
— А вы попробуйте, — мягко посоветовал Мейседон.
— Как? Вы не сердитесь на меня? Или все это тонкая ловушка, а стоит нашему патрону удалиться, как вы придушите меня каким-нибудь изощрённым приёмом каратэ или джиу-джитсу?
Кейсуэлл поморщился.
— Хватит, Чарльз, — в его голосе прозвучали холодноватые нотки, — надо же знать меру! Введите, пожалуйста, Генри в курс дела, как вы это умеете — коротко, ясно, сообщите о самой сути наших затруднений. К сожалению, я должен ненадолго отлучиться. Надеюсь, вы не подерётесь?
Провожая взглядом статную фигуру советника, Уотсон тяжело вздохнул и завистливо пропел тенорком:
— Отправился к своей Долли.
— А кто она, эта Долли? — не удержался от вопроса Мейседон.
Уотсон внимательно взглянул на него.
— Прежде всего это женщина, полковник. Молодая, здоровая, красивая самка. Вы видели её на корте и не могли не обратить внимания на её несомненные женские достоинства. Кроме того, Долли — подружка Джона, в известном смысле на неё наложено табу, поэтому я не рекомендовал бы вам смотреть на неё слишком жадными глазами.
Мейседон закусил губу — этот книжный червь не был лишён наблюдательности. Впрочем, в этой специфической области человеческих взаимоотношений многие обнаруживают совершенно неожиданную наблюдательность. Тем не менее, следуя своему правилу всегда доводить до конца начатое дело, Мейседон спросил:
— А что это значит — подружка?
— Это значит — подружка, — сварливо пропел Уотсон. — Иначе говоря, дорогой генштабист, потаскушка.
Он покосился на медальное лицо Мейседона, на котором вместе с тенью огорчения появилась этакая снисходительная барская надменность, я очень довольный, злорадно расхохотался. И тут же вздохнул.
— Не надо думать о ней плохо, полковник — Долли — вполне приличная девка. Она учится в университете и мечтает стать археологом, помимо тенниса вполне при лично играет в крикет и гольф, отлично стреляет. Если бы она занимала в обществе более весомое место, то и называлась бы более благопристойно — любовница, возлюбленная, а может быть, и невеста. Равно, спустись она по общественной лестнице пониже, как получила бы романтичную кличку галл, бар-герл или что-нибудь в этом роде. А ныне Долли именно подружка! — И, резко меняя тему спросил: — Вы не страдаете водобоязнью полковник?
Мейседон взглянул на него удивлённо.
— Я имею в виду не бешенство, — снисходительно и ехидно пояснил Уотсон, — а самую заурядную воду, точнее говоря — бассейн. В конце концов, какая разница, где решать дела — на суше или на море? Германия подписала капитуляцию на суше, Япония — на море а что от этого изменилось? И белокурые бестии и косоглазые камикадзе заново вооружаются и во всех смыслах наступают нам на пятки.
— Насколько я понял, вы предлагаете выкупаться в бассейне, а заодно и поговорить о делах? — вежливо уточнил Мейседон.
— Вы удивительно догадливы, полковник!
— Я не против. — И уже на ходу Мейседон полюбопытствовал: — Скажите, мистер Уотсон, а вы всегда выражаете свои мысли столь сложным образом?
Уотсон одобрительно мотнул своей рыжей башкой.
— А с вами можно иметь дело, полковник. — Он по молчал и сердито, с резкими, писклявыми нотками в голосе добавил: — Я говорю заумно, когда сержусь!
— Вы считаете, что Долли заслуживает лучшей участи, — Уотсон поморщился.
— Не пытайтесь строить из себя Порфирия Порфирьевича.
— Простите?
— Это один из героев произведения Достоевского, судебный следователь. — Учёный покосился на идущего рядом собеседника. — Большой любитель копаться в чужих душах.
— Упаси Бог! Я и в своей-то боюсь копаться.
— Естественно Вы же боевой офицер, вам есть что вспомнить. — Уотсон ещё раз скользнул взглядом по лицу Мейседона и круто сменил тему разговора: — Кстати, вы напрасно думаете, что Долли мечтает о лучшей доле. Она прекрасно чувствует себя в своём нынешнем положении и вряд ли согласится променять его на какое-либо другое.
Мейседон взглянул на него недоверчиво. Уотсон усмехнулся.
— Уверяю вас! Время белолилейных скромниц кануло в Лету. Нынешние девы мечтают не о нежной любви и не о детях, а о сногсшибательных нарядах, дорогих машинах и экзотических развлечениях. Вообще-то женщины лучше мужчин! Они добрее, терпимее, многограннее, сбалансированнее. Они более люди, ближе к будущему! — Уотсон покосился на Мейседона. — Да-да! Что из того, что женщины в своей массе глуповаты? Развитый интеллект — болезнь вроде флюса, калечащая человеческую душу. Уродство вроде отвислого брюха штангиста-тяжеловеса или рекордных титек какой-нибудь там мисс Вселенной! Развитый интеллект подминает под себя все христианские идеалы, на которых с трудом балансирует наша ублюдочная цивилизация. Остаётся голый расчёт — дело, деньги, власть. Тьфу! Вспомните Гиммлера и сразу поймёте, куда может завести человека голый интеллект.
— Мистер Уотсон, — проговорил наконец Мейседон, — вы говорите любопытные вещи, но, по-моему, вы сами себе противоречите.
Учёный остановился, явно оскорблённый.
— Это почему же? Извольте объяснить!
Мейседон улыбнулся.
— Очень просто. Говоря о Долли, вы утверждали одно, а о женщинах вообще — нечто совсем другое.
Уотсон с очевидной снисходительностью взглянул на полковника.
— Разве Долли женщина? Она же потаскушка! Я и начал с констатации этого очевидного факта. А возвеличивал я женщину, понимаете? Женщину!
— Понимаю. Но, простите, как вы отличаете презираемых потаскушек от уважаемых женщин?
— Как? — Пожалуй, впервые за время общения с полковником Уотсон несколько растерялся, но уже через секунду на его лице появилась хитроватая улыбочка. — А как наши доблестные воины отличают свои самолёты от вражеских?
Мейседон пожал плечами.
— Существует масса самых разнородных признаков.
— Вот-вот, — с торжеством перебил Уотсон. — Масса самых разнородных признаков! Опознание самолётов возможно лишь при тщательном изучении техники и длительной кропотливой тренировке, не так ли? Ну, а самый процесс опознания происходит подсознательно, и говорить о нем нет никакого смысла.
Плавал Уотсон примерно в том же стиле, что играл в теннис. Словно мельница крыльями, размахивая руками и подымая тучи брызг, он с каким-то остервенением плавал плохо поставленным кролем до тех пор, пока совершенно не выбился из сил. Настоящих поворотов он, видимо, делать не умел. Уотсон предпочитал попросту хвататься руками за край бассейна и изо всех сил толкаться ногами, выполняя в воздухе нечто вроде полувинта. С трамплина Уотсон прыгать отказался, сказав, что презирает обезьянье занятие. Мейседону подумалось, что позиция эта определяется прежде всего тем, что Уотсон и без прыжков напоминает обезьяну — гиббона, несколько укоротившего передние конечности и научившегося довольно ловко ходить на задних. В пику этому зазнайке-учёному Мейседон несколько раз прыгнул, и довольно удачно, хотя каждый его прыжок вызывал серию язвительных и довольно остроумных замечаний Уотсона. Но замечания замечаниями, а поглядывал Уотсон на полковника явно одобрительно. Мейседон, решив, так сказать, окончательно «добить» его, попытался выполнить полуторное сальто с винтом, но перекрутил и смачно хлопнулся на плечи и спину, хорошо ещё, не плашмя. Уотсон пришёл в восторг — и расхохотался и развеселился так, что чуть не захлебнулся. В его радости по поводу неудачи коллеги было столько ребяческой непосредственности, что Мейседон не обиделся, а поэтому отшучивался добродушно и довольно ловко.
На территории бассейна была небольшая зона отдыха, прикрытая высоко расположенным тентом, а в этой зоне — бар с секретом, который был известен Уотсону. Было приятно, развалясь в прогретом, теплом шезлонге, тянуть понемногу прохладный грейпфрутовый сок, в который Уотсон добавил немного джина.
— Приступим к делам, полковник?
— Приступим, мистер Уотсон.
— С меморандумом, разумеется, вы познакомиться не удосужились?
— Просто не успел, — мягко поправил Мейседон.
— Узнаю стиль Джона, — вздохнул Уотсон, — сразу в седло и в дорогу, не проверив, хорошо ли подкован конь и крепко ли затянута подпруга. Ну да ладно, это не боль тая беда. Но впоследствии вы непременно должны познакомиться с меморандумом основательно, не пропуская ни страниц, ни параграфов — программу разрабатывала очень авторитетная комиссия: физики, химики, математики, инженеры, экономисты, политики, криминалисты, даже служители церкви. И все это учёные с именами.
Привлечение в комиссию профессиональных разведчиков Мейседона не удивило, но служители церкви?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41