Бабушка молчит.
И добавляет просительно:
– Я ценный заложник.
– О! – отзывается террорист с интонациями почти куртуазными. – Вы хотите обменять себя на детей?
Алентипална прикрывает глаза. Касается пальцами подбородка. Хмурится.
– Нет. Дети нуждаются в медицинской помощи. Им нужно регулярно принимать лекарства, иначе неизбежны приступы. Возможны летальные исходы. Пожалуйста, пустите меня к детям.
И, обернувшись к дрожащей Стелле, совершенно другим, жестким и властным голосом:
– Шприц-пистолет, насадки, четыреста доз эфарилемина, двести – иммуномодулятора. Быстро!
Одна из медсестер уже бежит к процедурному корпусу.
– Интересно, – говорит местер Эмиз. – Очень интересно, любезнейшая местра Надеждина. Вы даже не поинтересовались нашими требованиями.
– Прежде всего – жизнь, уважаемый местер. О политике можно позаботиться потом.
– Мне нравятся нестандартно мыслящие люди.
– Если бы вы хотели выполнения требований, вы бы не стали держать их в тайне так долго, – мягко объясняет Алентипална. – Поэтому я думаю, что цель вашей акции – устрашение.
– Мне нравятся мыслящие люди, – Эмиз смеется. – Буду рад побеседовать с вами. Идите.
Алентипална берет из рук подоспевшей медсестры серую сумку с жесткими боками. Осторожным, плавным движением снимает с плеч главврача белый халат – Стелла только рот успевает открыть – перекидывает через руку.
Трогается с места.
Туки-тук – стучат каблуки: женщина в сером деловом костюме идет по аллее вдоль скверика, через площадь перед столовой, под сотнями взглядов со всех сторон – в лицо, в спину, со спутников в небесах. В руке у нее маленький чемоданчик, серый, как ее костюм, серый, как ее глаза.
В чемоданчике – две сотни жизней.
Эмиз встречает ее у дверей.
Кайман, наблюдающий за встречей, глухо, злобно шипит: с боков ублюдка защищают колонны крыльца, точно перед собой он держит Алентипалну. Лучше амортизаторов стреляют только корректоры, но этого снять не удастся…
Его лицо – странное, неподвижное, с белесой кожей. Маска из биопластиковой ленты, под которой никакой сканер не прочтет истинные черты.
Полетаев едва успевает остановить соратника: Этцер невольно рвется ближе к цели. Отсюда перехватить контроль над чужим биопластиком невозможно, а как неплохо было бы поглядеть на сцену пожирания гнусной рожи ее собственной маской…
– Не надо, – ровно говорит Солнце. – Он не один. И там мины.
Эмиз Флорес смотрит Алентипалне в лицо. Его глаза чуть сужаются: под маской улыбка.
И стреляет.
– Успокой сердце, Ми-тян, – говорит Терадзава, показываясь в дверях тясицу. – Ты не совершила никакой ошибки.
Минако-химэ, глядя в сторону, сжимает кимоно у горла.
– Из-за меня тебе пришлось приносить извинения, ото-сан. Я была так себялюбива. Так слаба. – Она пытается взглянуть на отца, но из-за стыда не находит сил, и смотрит лишь на тень Сигэру. Принцесса стоит возле большого валуна с выемкой, похожей на естественную чашу. В ней еще осталась вода. Зеленеет лишайник, камень слегка поблескивает, пригоршня дождевой влаги кажется восхитительно холодной. Нестерпимо хочется опустить в нее руку.
Отец улыбается. Минако чувствует это, даже не видя.
– Ми-тян, я наслаждался этой беседой. Поверь мне. Она позабавила меня, я ведь предвидел то, что случится потом. Сейчас мои извинения служат уральцам не слишком большим утешением.
Он подходит ближе и кладет руку ей на плечо.
Минако закрывает глаза. В ее сердце по-прежнему бьется тревога.
Все не так, как прежде.
С тех пор, как семейство Терадзава покинуло Дикий Порт и поселилось на Фурусато, течения времени как бы не существовало. Ни отец, ни Ми-тян не старели, благодаря душевному покою и биопластику; все те же верные и привычные слуги сопровождали их, своей чередой шли развлечения и дела, в деталях сберегался древний уклад. Они жили подобно богам на Равнине Высоких Небес, в безвременье, в вечности.
И вот – отец улыбается, просит ее быть спокойной, но сам далеко не так безмятежен, как прежде. Он точно опустел, как опустела сейчас ниша-токонома в чайном домике. В его руках – лист электронной бумаги, ордер на казнь Начальника Дикого Порта. Одна из любимых вещей.
– Старый дурак, – едва слышно, разочарованно цедит отец. – Зачем ты?.. это было очень глупо с твоей стороны…
Ему одиноко.
Это похоже на холод. На долгий выдох близящейся зимы.
Уже почти две недели никто не желал местеру Терадзава поскорее сдохнуть.
И никогда более не пожелает.
У него по-прежнему есть враги, но ни один из них не имеет ценности. Не с кем вспомнить былое. Те, кто сейчас правит миром, годятся Сигэру во внуки, а то и в правнуки. Его время, его эпоха – в прошлом.
– Идем, милая, – окликает он, и Минако приоткрывает губы. – Ты готова?
Она невольно смотрит на свой веер.
Пышные перья метут камни дорожки: веер принцессы – единственный предмет, выпадающий из эстетики Фурусато. Громоздкий, с бисером, стразами, лебяжьим пухом, такими обмахивались европейские дамы в восемнадцатом веке. Минако редко берет его в руки. Есть легенда, что Ифе Никас пела под гитару; говорят, что Алентипална Надеждина вяжет; по слухам, Данг-Сети Ратна смотрит дешевые сериалы. У Терадзава Минако есть веер, оскорбляющий ее чувство прекрасного.
Не так давно она с треском закрыла его, предварительно досчитав до пяти. Через какое-то время выяснится, достигла ли песня цели…
Невзирая на неудачи и упущения, на робость принцессы и осторожность Флореса, на ум и силу противника – подготовлено было все. Предусмотрительность отца издавна восхищала Минако, внушала глубочайшее уважение к его мудрости, но сейчас он кажется ей поистине божеством. До сих пор она не решалась всерьез воздействовать на вероятности, опасаясь, что ее почувствуют. Столкновение разом с тремя Птицами из семитерранской золотой четверки окончилось бы для принцессы большой скорбью.
Теперь это не страшно.
Некоторые вещи неизбежны. Самый сильный корректор не реализует другого сценария, потому что альтернативы просто не существует. Создать такую ситуацию – вот задача для умного стратега.
Откровенно говоря, Минако долго не верила, что отцу это удастся.
Ей бесконечно стыдно из-за того, что она думала по поводу Тихорецкой. Приказа об убийстве девочки отец не отдавал вовсе не из страха перед последней песней. Он знал, что умный, хорошо осведомленный Флорес не поднимет руки на Черную Птицу. Цель похищения была крайне проста: напуганная девчонка оказывалась не в состоянии выполнить единственное, для чего она летела на Терру-без-номера, единственное, для чего она вообще существовала – не в состоянии спеть безопасность и успех будущего визита. Секретность прибытия особистов обернулась их беспомощностью.
Самым слабым местом плана был последний этап. Принцесса полагала, что если уральская правительница разумна, она никогда не пойдет на такое. В конце концов, синдром Мура слишком часто приводит к смерти больного. Даже если принять гипотезу Флореса, основанную на том, что «уникальные методики» «Ласкового берега» в официальных документах описываются слишком туманно…
«Надеждина кинется на помощь потому, что это дети, – сказал он; лицо гайдзина исказилось, и принцессу посетило смутное удивление: отчего в нем такая ненависть?.. – Кхин – потому что это дети Седьмой Терры. Ценкович – потому что это сверхполноценники. Их новая раса. Пост-люди».
Но, даже если и так, большая их часть все равно не доживет до пятнадцати лет. Стоит ли рисковать?
Теперь Минако почти сочувствует семитерранам. Она не понимает, чем руководствуется Надеждина, но ее поступок в любом случае опрометчив и глуп.
Под конец принцессу изумил сам Флорес.
Рё-сан позволил себе сдержанное возмущение, но старый король с улыбкой объяснил, что семья Иноуэ, давние и преданные сотрудники, слишком дороги ему, чтобы подвергать опасности не только их жизни, но и честь. Таким образом, под началом Флореса оказалась разведка Терадзавы, часть боевых отрядов «Независимости» – радикалы, неподконтрольные никому, кроме своих полубезумных вождей – и агенты Особого отдела Минколоний Земли.
Люди со специальными сертификатами, с ограничением в правах.
Официальные смертники Центра. Расходный материал.
И при этом Флорес, этот расчетливый, разумный, рассудочный человек отправился на смертельно опасную операцию лично.
«То, что мы сделаем, – сказал он перед отбытием, – ничего не решит. Просто не даст кому-то решить за нас». В этот момент он напоминал фанатика, а не наемного убийцу с холодной кровью…
– Идем, милая, – повторяет отец. Его голос всегда ласков, когда он обращается к дочери, он всегда полон любви, когда смотрит на нее, но сейчас такая необычайная нежность звучит в словах, что Минако замирает в растерянности.
– Мы возвращаемся домой, – объясняет Терадзава, не дожидаясь вопроса.
– Домой… – удивленно шепчет Минако. Что отец называет домом? Разве есть у них дом кроме Фурусато, ожерелья чудесных зеленых островов, подобных каплям, упавшим с божественного копья?
– На Дикий Порт? – предполагает она, и встречает нестерпимо ясный взор отрекшегося короля.
– Нет, Ми-тян, – отвечает он. Улыбка нисходит на тонкие губы, – на Древнюю Землю.
– Но…
…даже после Второй космической, когда Терадзава двинул свои войска в помощь флоту Земли, когда он нарушил законы Порта, нарушил нейтралитет пиратской планеты ради выгоды собственной расы – даже после этого он не получил права жить на Земле. Он, пожалуй, добился бы возможности жить там не под своим именем, но не пожелал. На Земле он не смог бы приобрести архипелага и установить на том свои порядки. Кроме того, поселиться на Земле означало отдать себя в руки дорогого врага Чарли, а на такое Терадзава никак не мог пойти.
Но сейчас – Чарльз Айлэнд мертв… а местер Флорес держит в перекрестье прицела уральского триумвира.
– Теперь, – мягко говорит Сигэру, – Древняя Земля ничего не знает о моих преступлениях. Мы поедем в Осаку, Ми-тян, в Киото, увидим Фудзи и Токийский залив. Это последнее, что я хочу сделать в жизни.
– Ты бросаешь Флореса?
– Разумеется. Он знает, что я так поступлю. Он сводит собственные счеты. Не думай больше об этом гайдзине, Ми-тян. Он закончился для нас, как и Фурусато, как и Терра, как вся прошлая жизнь. Идем, милая. Корабль ждет.
Эмиз Флорес стреляет.
Долго.
Гораздо дольше, чем нужно.
До тех пор, пока от чемоданчика с лекарствами не остаются только клочья, разлетевшиеся по земле; темная влага раствора быстро испаряется под жарким солнцем.
Бабушка стоит невредимая, только пальцы чуть оцарапаны: ручку чемоданчика выбило из них.
– Как же вы умирать будете? – потрясенно говорит Алентипална, ища глазами чужие глаза; в ее чертах недоумение и жалость. – Ведь вы же столько зла сделали…
– А вот это вы зря, местра корректор, – Эмиз торжествует. – Хочу предупредить. Если мои люди начнут умирать по необъяснимым причинам – немедленно по вполне объяснимым причинам начнут умирать ваши дети. Идите внутрь. Они ждут. У меня еще есть патроны, вы же не хотите оставить малышей на произвол судьбы?..
Алентипална покорно идет за ним.
У нее остается только один способ сберечь две сотни жизней. Позволить невинным и беззащитным дождаться помощи.
Она не колеблется.
Кажется, здесь все осталось таким же, как считанные часы назад. Выглядывает из-за колонны Баба-Яга, трепещут под потолком хвосты и крылья деревянных птиц счастья. Журчит вода в игрушечном водопаде, окна светлы, и белое дерево кружева кажется льном. На столах неубранная посуда. Волшебную Бабушку вновь встречают глаза, полные надежды.
Если несколько сотен человек уверенно считают тебя всесильной…
Тень у стены чуть колышется, переминается с ноги на ногу.
Немного одаль стоит еще одна тень.
И еще.
Люди в маскировочных плащах – безликие, безмолвные, похожие на привидения, но стократ страшнее. Их много. Зачем все они делают это? Кто они?..
Неважно.
Черной Птице легче петь смерть, чем жизнь. Человеческий организм уязвим. Пусть рядом нет энергетика, пусть усталость накатывает тяжкой волной, но куратор Райского Сада сумела бы сделать так, чтобы ни один злобный призрак не смог надавить на спуск.
Ни один?
Она не знает, сколько их здесь.
Зато знает, сколько заложников.
Остается лишь ожидание.
«Простите, ребята, – мысленно шепчет Алентипална, проходя меж столами; кто-то подвигается, освобождая для нее край скамьи, – простите меня, Элик, Ваня. Вы же все можете, я знаю. Я жду. Я верю». На ней белый халат Стеллы Ароян, неновый, не очень чистый, и на кармане нарисован оранжевым маркером кривоватый робкий цветок. Кто-то из пациентов решил сделать подарок ласковой тете-доктору…
Молчание.
Дети устали сидеть, им давно пора прилечь, по режиму уже на исходе тихий час. Многие дремлют, прикорнув на столах, кто-то уселся на пол, как хорошо, что он теплый…
Столовая «Ласкового берега» никогда не бывает так полна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73