Хочешь поужинать сегодня где-нибудь? Я заказал столик у Фраскати на девять часов. Полакомимся скампи, а? Марис, если ты еще там, не слушай.
Она покачала головой, но откатилась на другой край постели и стала ласкать забравшегося на подушку Орландо. – Она в порядке, Уокер?
– Она изумительна. Сегодня у нас был большой день.
– Ну и отлично. Давай закончим его хорошим ужином.
«Ристоранте Фраскати» был одним из немногих подарков, что мне удалось сделать Николасу без того, чтобы он рассердился. Интерьер там несколько подкачал: скверно намалеванные венецианские сцены и неудобные стулья. Зато – лучшая итальянская кухня во всем городе, и Николас стал завсегдатаем этого места.
Мы с Марис прибыли на несколько минут раньше и устало болтали, когда ворвался он. Николас Сильвиан был в Вене знаменитостью. Когда он входил в ресторан, официанты пресмыкались, по залу проносилось шушуканье, а хорошенькие женщины и ревнивые мужчины исподтишка следили за ним, пока он шел к столу.
– Я уже заказал сотню скампи и две бутылки «Орвьето». Марис, ты сегодня выглядишь гораздо счастливее. Ты уже познакомилась с его котом? Только Уокер мог купить паршивого слепого кота!
Он оглядел зал, высматривая знакомых. В углу с группой людей сидел художник Грдличка. Увидев Николаса, он состроил смешную рожу и отсалютовал нам бокалом.
Николас в ответ помахал рукой.
– Я только что купил у Грдлички бронзовую статую стоимостью с дом. Чтобы поставить ее ко мне в комнату, потребуется пять человек. И убрать ее оттуда я уже никогда не смогу. Величайший шедевр, так что пришлось приобрести. Впрочем, хватит разговоров. Где вино?
– Слышал еще что-нибудь про Люка?
– Ничего. Он только изображает из себя мачо. Что вы вдвоем сегодня делали?
Марис рассказала ему обо всем, кроме своего столкновения с женщиной и того, как мы провели время у меня дома. Он внимательно смотрел на нее и, казалось, наслаждался ее обществом. Ее недавняя усталость прошла, она выглядела счастливой и оживленной.
И снова меня кольнуло, что у них все-таки была общая история, в которой я не играл никакой роли. Когда всерьез влюбишься, сразу хочешь знать о женщине все: кого она любила раньше и почему, чем восторгалась, какое место занял ты в ее душе… Николас был, наверное, моим самым близким другом. Он помог мне пережить худшие дни, когда я оступился с разводом и после него. Но в тот вечер в ресторане он вызывал тревогу: сильный, привлекательный мужчина, знавший об этой женщине гораздо больше меня. Будь мы одни, я бы расспросил его о том, о чем не решался спросить прямо у Марис. Раньше, в постели, она рассказала мне о себе много интимного. Но какие из этих интимных подробностей знал также и Николас? Оба утверждали, что у них не было романа. И все же, несмотря на эти заявления, порой они бросали друг на друга через стол густые и масленые, как взбитые сливки, взгляды. Паранойя зачастую въезжает в город сразу вслед за любовью и бьет в те же уязвимые точки. Николас «подарил» мне Марис, и я чувствовал огромную благодарность, но это было давно, вчера. Сегодня же я мечтал быть единственным, с кем бы ей хотелось красть лошадей.
– Ты еще не решила, что будешь делать?
– Думаю, лучше пока остаться здесь и все обдумать. Понимаешь?
– Я говорил с Уши. Она сказала, что ты можешь оставаться у нее сколько хочешь.
– Очень любезно с ее стороны. Но я хочу поскорее снять себе квартиру. Нет ли у тебя чего на примете?
Николас покачал головой.
– Прямо сейчас нет, но я поспрашиваю. Всегда что-нибудь найдется. А как твои вещи в Мюнхене? Ты собираешься их забрать?
– Да, но не скоро. Люк, если он еще там, будет следить за моим домом. Лучше я подожду несколько недель и приеду как-нибудь среди ночи на грузовике. Может быть, попрошу твоего друга Голдстара проводить меня.
Она встала, чтобы пойти в туалет, и, проходя, коснулась плеча Николаса. Когда она ушла, он ткнул в мою сторону вилкой и скосил глаза.
– Давай, выкладывай все.
– Она великолепна.
– Успокоилась? В порядке?
– Думаю, да. Услышав, что Люк появился здесь, она, конечно, понервничала, но в общем она в порядке.
– Ты должен позаботиться о ней, Уокер. Обещай, что сделаешь это.
– Это не трудно. Я давно уже не чувствовал себя с женщиной так хорошо. Это действительно счастливый день.
– Я заметил! Когда я вошел, вы выглядели как, птички в мультике Уолта Диснея. Знаешь, где они сдвинули головки и вылетают тысячи красных сердечек… Она рассказывала тебе о городах, которые строит? Это потрясающе. Ты не видел ничего подобного. Кто-то из Голливуда увидел в Гамбурге ее выставку и попросил спроектировать целый космический город для «Звездных войн».
– Правда? Который? Она ничего мне не рассказывала.
– Потому что не согласилась! Ей предложили денег, на которые можно жить целый год, но она заявила, что эти фильмы – тупые.
– Кто тупые?
Мы оба не заметили, как Марис вернулась.
– Я рассказывал Уокеру, почему ты не сделала город для «Звездных войн».
– Почему? Потому что они ужасно изобразили науку и космос. Ненавижу такую пропаганду! Вся идея их фильма – пусть наука творит что угодно, и вскоре мы будем счастливо гоняться на собственных ракетах. И все будут носить розовые костюмы из алюминиевой фольги. Разве не чудесно? Не думаю, что дети должны радоваться таким костюмам, или лазерным пушкам, или ошеломляющим ружьям. И мне кажется, наука сама не знает, какой ужас устроила в наши дни. Это меня пугает.
– Привет, Николас, старая задница!
К нему размашистой походкой подошла блондинка лет сорока с хвостиком, разряженная в шедевры десяти разных дизайнеров. Ее взгляд излучал кило-ваттную злобу и обиду, будто Николас что-то ей задолжал. Он посмотрел на нее и мужественно улыбнулся.
– Servus , Эвелин. Как поживаешь?
– Не очень, Николас. Можно тебя на минутку, поговорить?
Он встал и пошел с ней к выходу из ресторана. Я посмотрел на Марис, как она это воспринимает. Проводив их взглядом, она тихо проговорила:
– Должно быть, в городе многие женщины злятся на Николаса. У него дурная привычка позволять женщинам влюбиться, а потом забывать о них.
– Тебя это беспокоит?
– Когда я романтически любила его, это разрывало мне сердце. Теперь же мне грустно за него. Он так хочет, чтобы все его любили.
– И что же в этом плохого? Я тоже хочу, чтобы люди меня любили.
Она склонилась над столом и тронула меня за руку.
– Это не то же самое, и ты это знаешь. Мы всегда пытаемся как-то разобраться со своей одинокостью. Завоевывать любовь окружающих – это для Николаса его способ разбираться. И все бы ничего, если бы он не отшвыривал ее, завоевав.
– Что ты имеешь в виду, говоря «разобраться со своей одинокостью»?
– Все говорят: «Я не так счастлив, как хотелось бы, потому-то или потому-то. Вот если я справлюсь с этим, мне будет хорошо». А Николас думает, что его недостаточно любили. И потому его цель – заставлять интересных ему людей любить его, и он верит, что тогда ему будет не так страшно и одиноко ложиться спать и смотреть в темноту. И вот он завоевывает их любовь, но этого всегда оказывается мало. Всегда. Это озадачивает его, но он по-прежнему думает, что на правильном пути, и продолжает в том же духе… Разве ты сам не разбирался со своей одинокостью, Уокер?
Я слегка вздрогнул. Мы весь день говорили очень откровенно, в постели и вне постели. И все же этот вопрос как-то странно тронул и одновременно резанул меня, как бы процарапав длинными когтями след на грифельной доске души.
– Не знаю, что и ответить. – Я попытался улыбнуться, но улыбка погасла.
Марис снова коснулась моей руки и покачала головой.
– Не пойми меня превратно. Я ничего такого не имела в виду.
К счастью, официант подошел принять заказ, и мне не пришлось больше ничего говорить. Вместо этого я наблюдал, как Марис спрашивает его мнение о разных блюдах. Ее маленький рот двигался, как цветное пятнышко.
Почему ее вопрос так взволновал меня? Каково было подлинное имя моей одинокости? Неясность насчет моих настоящих родителей? Желание иметь партнера на всю жизнь, но потом бессмысленное предательство? Не влюбился ли я так быстро в Марис Йорк, потому что где-то в глубинах моей жизни было слишком много пустоты, одна большая пустота, которую нужно было поскорее заполнить?
– Господи боже мой, ты знаешь, кто это был? Эвелин Хекклер! Я не узнал ее. Она меняет прически так же часто, как я туфли. – Николас стоял у стола с бокалом вина в руке, очевидно еще не собираясь садиться.
– Чего ей нужно? Похоже, она была готова тебя растерзать.
– Точно, была! Ее муж Пьер снял этот жуткий фильм, «Аншлаг». Видели? Хуже некуда! Не знаю, что в нем ужаснее, режиссура или сценарий. И в одном интервью несколько недель назад я сказал это. Мои слова напечатали в журнале, и Пьер больше со мной не разговаривает, но Эвелин я увидел с тех пор впервые… А еще я сделал большую ошибку, закрутив с ней в свое время роман. Каждый раз, когда мы ложились в постель у нее дома, я видел рисунки ее детей на стенах спальни. Знаете, как угнетает, когда занимаешься этим делом, глядя на Фреда Флинтстоуна?
Он нагнулся к Марис и, прежде чем, наконец, сесть, поцеловал ее в макушку.
Через несколько минут принесли ужин, и мы все набросились на еду. У бедных креветок не осталось ни малейшего шанса на спасение. Пока мы ели, я рассказывал длинную глупую историю про Лос-Анджелес, отчего Марис и Николас хохотали на протяжении почти всего ужина.
Я ходил в колледж в Лос-Анджелесе и был там счастлив, загорая на солнышке. Но четыре года в этом городе убедили меня, что с меня хватит, хотя это действительно подходящее место для актеров.
Все умное и не очень про эту блестящую часть Соединенных Штатов уже рассказано. Но я уверен, что разговоры об этом штате будут продолжаться, пока в один прекрасный день он не расколется и не рухнет в море. Ведь будь то красивая женщина с тайной манией к убийствам или чудеснейшее место, изобилующее интересными, творческими людьми и возможностями, они, я думаю, именно тем и притягивают к себе внимание, что никогда не оправдывают наших ожиданий – лучших или худших – и потому вечно остаются обманчивой загадкой.
Ужин закончился кофе-эспрессо, граппой и сердечными рукопожатиями с руководством ресторана. Оказавшись снова на улице у своего автомобиля, Николас обнял нас обоих.
– Мне нужно посмотреть кассету одного актера, мне предлагают взять его для нового фильма. А я знаю о нем только, что у него длинный нос. Марис, я поспрашиваю насчет квартиры для тебя завтра. Уокер, позвони мне, ладно?
Мы смотрели, как он выруливает со стоянки и медленно удаляется по узкой улочке.
Я повернулся к Марис.
– Хочешь вернуться к Уши?
– Пожалуй, да. Знаешь, это был длинный день.
– Но хороший! Два изумительных дня подряд. Часто ли такое выпадает?
Взяв меня под руку, она положила голову мне на плечо.
– Хочу посмотреть все фильмы с твоим участием. У тебя есть копии? Ты посмотришь их со мной? Завтра снова сможем вместе повалять дурака? Можно взять твой номер телефона? Ты будешь моим другом?
Она повернулась и встала передо мной, нос к носу, продолжая задавать вопросы. Я нежно приложил руку к ее губам и кивнул в знак согласия на все.
Когда я вышел из дома Уши, вечер почти угас. Улицы были пусты, если не считать случайного такси, медленно кружившего, как одинокий волк. В Вене большинство жителей ложится спать в десять часов. Редко увидишь кого-нибудь на улице за полночь, а кого увидишь, те обычно идут домой. Я стоял у дверей, подняв воротник. Я устал как собака и хотел только одного – поскорее лечь спать. Но какая-то часть во мне продолжала колобродить и требовала чего-то еще, прежде чем закончить день. Кафе поодаль еще не закрылось, и я решил, до того как пойти домой, опрокинуть стопку бренди.
Когда я направился туда, на улице впереди вдруг возникла какая-то фигура. Я не сразу различил человека на велосипеде. Велосипед был весь разукрашен блестящими вымпелами, зеркалами, сумками, наклейками, антеннами и прочим. У человека была длинная, как у Румпельштильцхена, борода, а на голове – круглая меховая шапка с «ушами», как у лесорубов с Аляски. Налегая на педали так, что велосипед вихлялся из стороны в сторону, этот человек несся ко мне, словно спасался от смерти – или от рассудка. Улица была тиха, если не считать шуршания велосипедных колес и тяжелого дыхания велосипедиста. Я так устал, что не соображал, в какую сторону отойти, чтобы пропустить его. Он все приближался, а я все стоял. И по мере его приближения я все лучше различал его черты. Его лицо было изрезано глубокими морщинами. Надо ртом с темными, торчащими во все стороны зубами (он как будто улыбался) нависал длинный, узкий сталактит носа. Я так и не двинулся, когда странный человек был уже в десяти футах от меня и продолжал быстро приближаться.
– Реднаскела! Добро пожаловать! – крикнул он, проехав в дюйме от моих ног, так близко, что я ощутил запах чеснока, пота и безумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Она покачала головой, но откатилась на другой край постели и стала ласкать забравшегося на подушку Орландо. – Она в порядке, Уокер?
– Она изумительна. Сегодня у нас был большой день.
– Ну и отлично. Давай закончим его хорошим ужином.
«Ристоранте Фраскати» был одним из немногих подарков, что мне удалось сделать Николасу без того, чтобы он рассердился. Интерьер там несколько подкачал: скверно намалеванные венецианские сцены и неудобные стулья. Зато – лучшая итальянская кухня во всем городе, и Николас стал завсегдатаем этого места.
Мы с Марис прибыли на несколько минут раньше и устало болтали, когда ворвался он. Николас Сильвиан был в Вене знаменитостью. Когда он входил в ресторан, официанты пресмыкались, по залу проносилось шушуканье, а хорошенькие женщины и ревнивые мужчины исподтишка следили за ним, пока он шел к столу.
– Я уже заказал сотню скампи и две бутылки «Орвьето». Марис, ты сегодня выглядишь гораздо счастливее. Ты уже познакомилась с его котом? Только Уокер мог купить паршивого слепого кота!
Он оглядел зал, высматривая знакомых. В углу с группой людей сидел художник Грдличка. Увидев Николаса, он состроил смешную рожу и отсалютовал нам бокалом.
Николас в ответ помахал рукой.
– Я только что купил у Грдлички бронзовую статую стоимостью с дом. Чтобы поставить ее ко мне в комнату, потребуется пять человек. И убрать ее оттуда я уже никогда не смогу. Величайший шедевр, так что пришлось приобрести. Впрочем, хватит разговоров. Где вино?
– Слышал еще что-нибудь про Люка?
– Ничего. Он только изображает из себя мачо. Что вы вдвоем сегодня делали?
Марис рассказала ему обо всем, кроме своего столкновения с женщиной и того, как мы провели время у меня дома. Он внимательно смотрел на нее и, казалось, наслаждался ее обществом. Ее недавняя усталость прошла, она выглядела счастливой и оживленной.
И снова меня кольнуло, что у них все-таки была общая история, в которой я не играл никакой роли. Когда всерьез влюбишься, сразу хочешь знать о женщине все: кого она любила раньше и почему, чем восторгалась, какое место занял ты в ее душе… Николас был, наверное, моим самым близким другом. Он помог мне пережить худшие дни, когда я оступился с разводом и после него. Но в тот вечер в ресторане он вызывал тревогу: сильный, привлекательный мужчина, знавший об этой женщине гораздо больше меня. Будь мы одни, я бы расспросил его о том, о чем не решался спросить прямо у Марис. Раньше, в постели, она рассказала мне о себе много интимного. Но какие из этих интимных подробностей знал также и Николас? Оба утверждали, что у них не было романа. И все же, несмотря на эти заявления, порой они бросали друг на друга через стол густые и масленые, как взбитые сливки, взгляды. Паранойя зачастую въезжает в город сразу вслед за любовью и бьет в те же уязвимые точки. Николас «подарил» мне Марис, и я чувствовал огромную благодарность, но это было давно, вчера. Сегодня же я мечтал быть единственным, с кем бы ей хотелось красть лошадей.
– Ты еще не решила, что будешь делать?
– Думаю, лучше пока остаться здесь и все обдумать. Понимаешь?
– Я говорил с Уши. Она сказала, что ты можешь оставаться у нее сколько хочешь.
– Очень любезно с ее стороны. Но я хочу поскорее снять себе квартиру. Нет ли у тебя чего на примете?
Николас покачал головой.
– Прямо сейчас нет, но я поспрашиваю. Всегда что-нибудь найдется. А как твои вещи в Мюнхене? Ты собираешься их забрать?
– Да, но не скоро. Люк, если он еще там, будет следить за моим домом. Лучше я подожду несколько недель и приеду как-нибудь среди ночи на грузовике. Может быть, попрошу твоего друга Голдстара проводить меня.
Она встала, чтобы пойти в туалет, и, проходя, коснулась плеча Николаса. Когда она ушла, он ткнул в мою сторону вилкой и скосил глаза.
– Давай, выкладывай все.
– Она великолепна.
– Успокоилась? В порядке?
– Думаю, да. Услышав, что Люк появился здесь, она, конечно, понервничала, но в общем она в порядке.
– Ты должен позаботиться о ней, Уокер. Обещай, что сделаешь это.
– Это не трудно. Я давно уже не чувствовал себя с женщиной так хорошо. Это действительно счастливый день.
– Я заметил! Когда я вошел, вы выглядели как, птички в мультике Уолта Диснея. Знаешь, где они сдвинули головки и вылетают тысячи красных сердечек… Она рассказывала тебе о городах, которые строит? Это потрясающе. Ты не видел ничего подобного. Кто-то из Голливуда увидел в Гамбурге ее выставку и попросил спроектировать целый космический город для «Звездных войн».
– Правда? Который? Она ничего мне не рассказывала.
– Потому что не согласилась! Ей предложили денег, на которые можно жить целый год, но она заявила, что эти фильмы – тупые.
– Кто тупые?
Мы оба не заметили, как Марис вернулась.
– Я рассказывал Уокеру, почему ты не сделала город для «Звездных войн».
– Почему? Потому что они ужасно изобразили науку и космос. Ненавижу такую пропаганду! Вся идея их фильма – пусть наука творит что угодно, и вскоре мы будем счастливо гоняться на собственных ракетах. И все будут носить розовые костюмы из алюминиевой фольги. Разве не чудесно? Не думаю, что дети должны радоваться таким костюмам, или лазерным пушкам, или ошеломляющим ружьям. И мне кажется, наука сама не знает, какой ужас устроила в наши дни. Это меня пугает.
– Привет, Николас, старая задница!
К нему размашистой походкой подошла блондинка лет сорока с хвостиком, разряженная в шедевры десяти разных дизайнеров. Ее взгляд излучал кило-ваттную злобу и обиду, будто Николас что-то ей задолжал. Он посмотрел на нее и мужественно улыбнулся.
– Servus , Эвелин. Как поживаешь?
– Не очень, Николас. Можно тебя на минутку, поговорить?
Он встал и пошел с ней к выходу из ресторана. Я посмотрел на Марис, как она это воспринимает. Проводив их взглядом, она тихо проговорила:
– Должно быть, в городе многие женщины злятся на Николаса. У него дурная привычка позволять женщинам влюбиться, а потом забывать о них.
– Тебя это беспокоит?
– Когда я романтически любила его, это разрывало мне сердце. Теперь же мне грустно за него. Он так хочет, чтобы все его любили.
– И что же в этом плохого? Я тоже хочу, чтобы люди меня любили.
Она склонилась над столом и тронула меня за руку.
– Это не то же самое, и ты это знаешь. Мы всегда пытаемся как-то разобраться со своей одинокостью. Завоевывать любовь окружающих – это для Николаса его способ разбираться. И все бы ничего, если бы он не отшвыривал ее, завоевав.
– Что ты имеешь в виду, говоря «разобраться со своей одинокостью»?
– Все говорят: «Я не так счастлив, как хотелось бы, потому-то или потому-то. Вот если я справлюсь с этим, мне будет хорошо». А Николас думает, что его недостаточно любили. И потому его цель – заставлять интересных ему людей любить его, и он верит, что тогда ему будет не так страшно и одиноко ложиться спать и смотреть в темноту. И вот он завоевывает их любовь, но этого всегда оказывается мало. Всегда. Это озадачивает его, но он по-прежнему думает, что на правильном пути, и продолжает в том же духе… Разве ты сам не разбирался со своей одинокостью, Уокер?
Я слегка вздрогнул. Мы весь день говорили очень откровенно, в постели и вне постели. И все же этот вопрос как-то странно тронул и одновременно резанул меня, как бы процарапав длинными когтями след на грифельной доске души.
– Не знаю, что и ответить. – Я попытался улыбнуться, но улыбка погасла.
Марис снова коснулась моей руки и покачала головой.
– Не пойми меня превратно. Я ничего такого не имела в виду.
К счастью, официант подошел принять заказ, и мне не пришлось больше ничего говорить. Вместо этого я наблюдал, как Марис спрашивает его мнение о разных блюдах. Ее маленький рот двигался, как цветное пятнышко.
Почему ее вопрос так взволновал меня? Каково было подлинное имя моей одинокости? Неясность насчет моих настоящих родителей? Желание иметь партнера на всю жизнь, но потом бессмысленное предательство? Не влюбился ли я так быстро в Марис Йорк, потому что где-то в глубинах моей жизни было слишком много пустоты, одна большая пустота, которую нужно было поскорее заполнить?
– Господи боже мой, ты знаешь, кто это был? Эвелин Хекклер! Я не узнал ее. Она меняет прически так же часто, как я туфли. – Николас стоял у стола с бокалом вина в руке, очевидно еще не собираясь садиться.
– Чего ей нужно? Похоже, она была готова тебя растерзать.
– Точно, была! Ее муж Пьер снял этот жуткий фильм, «Аншлаг». Видели? Хуже некуда! Не знаю, что в нем ужаснее, режиссура или сценарий. И в одном интервью несколько недель назад я сказал это. Мои слова напечатали в журнале, и Пьер больше со мной не разговаривает, но Эвелин я увидел с тех пор впервые… А еще я сделал большую ошибку, закрутив с ней в свое время роман. Каждый раз, когда мы ложились в постель у нее дома, я видел рисунки ее детей на стенах спальни. Знаете, как угнетает, когда занимаешься этим делом, глядя на Фреда Флинтстоуна?
Он нагнулся к Марис и, прежде чем, наконец, сесть, поцеловал ее в макушку.
Через несколько минут принесли ужин, и мы все набросились на еду. У бедных креветок не осталось ни малейшего шанса на спасение. Пока мы ели, я рассказывал длинную глупую историю про Лос-Анджелес, отчего Марис и Николас хохотали на протяжении почти всего ужина.
Я ходил в колледж в Лос-Анджелесе и был там счастлив, загорая на солнышке. Но четыре года в этом городе убедили меня, что с меня хватит, хотя это действительно подходящее место для актеров.
Все умное и не очень про эту блестящую часть Соединенных Штатов уже рассказано. Но я уверен, что разговоры об этом штате будут продолжаться, пока в один прекрасный день он не расколется и не рухнет в море. Ведь будь то красивая женщина с тайной манией к убийствам или чудеснейшее место, изобилующее интересными, творческими людьми и возможностями, они, я думаю, именно тем и притягивают к себе внимание, что никогда не оправдывают наших ожиданий – лучших или худших – и потому вечно остаются обманчивой загадкой.
Ужин закончился кофе-эспрессо, граппой и сердечными рукопожатиями с руководством ресторана. Оказавшись снова на улице у своего автомобиля, Николас обнял нас обоих.
– Мне нужно посмотреть кассету одного актера, мне предлагают взять его для нового фильма. А я знаю о нем только, что у него длинный нос. Марис, я поспрашиваю насчет квартиры для тебя завтра. Уокер, позвони мне, ладно?
Мы смотрели, как он выруливает со стоянки и медленно удаляется по узкой улочке.
Я повернулся к Марис.
– Хочешь вернуться к Уши?
– Пожалуй, да. Знаешь, это был длинный день.
– Но хороший! Два изумительных дня подряд. Часто ли такое выпадает?
Взяв меня под руку, она положила голову мне на плечо.
– Хочу посмотреть все фильмы с твоим участием. У тебя есть копии? Ты посмотришь их со мной? Завтра снова сможем вместе повалять дурака? Можно взять твой номер телефона? Ты будешь моим другом?
Она повернулась и встала передо мной, нос к носу, продолжая задавать вопросы. Я нежно приложил руку к ее губам и кивнул в знак согласия на все.
Когда я вышел из дома Уши, вечер почти угас. Улицы были пусты, если не считать случайного такси, медленно кружившего, как одинокий волк. В Вене большинство жителей ложится спать в десять часов. Редко увидишь кого-нибудь на улице за полночь, а кого увидишь, те обычно идут домой. Я стоял у дверей, подняв воротник. Я устал как собака и хотел только одного – поскорее лечь спать. Но какая-то часть во мне продолжала колобродить и требовала чего-то еще, прежде чем закончить день. Кафе поодаль еще не закрылось, и я решил, до того как пойти домой, опрокинуть стопку бренди.
Когда я направился туда, на улице впереди вдруг возникла какая-то фигура. Я не сразу различил человека на велосипеде. Велосипед был весь разукрашен блестящими вымпелами, зеркалами, сумками, наклейками, антеннами и прочим. У человека была длинная, как у Румпельштильцхена, борода, а на голове – круглая меховая шапка с «ушами», как у лесорубов с Аляски. Налегая на педали так, что велосипед вихлялся из стороны в сторону, этот человек несся ко мне, словно спасался от смерти – или от рассудка. Улица была тиха, если не считать шуршания велосипедных колес и тяжелого дыхания велосипедиста. Я так устал, что не соображал, в какую сторону отойти, чтобы пропустить его. Он все приближался, а я все стоял. И по мере его приближения я все лучше различал его черты. Его лицо было изрезано глубокими морщинами. Надо ртом с темными, торчащими во все стороны зубами (он как будто улыбался) нависал длинный, узкий сталактит носа. Я так и не двинулся, когда странный человек был уже в десяти футах от меня и продолжал быстро приближаться.
– Реднаскела! Добро пожаловать! – крикнул он, проехав в дюйме от моих ног, так близко, что я ощутил запах чеснока, пота и безумия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38