Сказала только: «Они придут в себя через несколько минут». Оказалось, у нее есть один из тех совершенно противозаконных разрядников, которые носят для защиты от уличных грабителей. Те, что выпускают пять триллионов вольт в любого, кто пытается на тебя напасть. Раз, раз — и они на полу, как дохлые. Тут требовалась храбрость! Не знаю, хватило бы у меня духу на такое. Я слышала, они могут причинить серьезный вред, на всю жизнь, если сделаешь что-то не так или дотронешься не там, где надо. Но твоя подружка не колебалась ни секунды. Ребята перешли черту, и она их уложила. З-з-з-з. Ты бы слышал этот звук. Вроде потрескивания статического электричества. Уф. Меня до сих пор передергивает.
— Что случилось с теми двумя?
— Ничего. Мы их отвезли на тележке на кухню, потом они пришли в себя и убрались. Им никто так и не сказал, что случилось. Они понятия не имели, почему вырубились.
— Где Лили взяла разрядник?
— Об этом она — ни слова. Даже когда я сказала, что тоже хочу такой, не ответила. Вот смелая, а? Подойти к незнакомому человеку и ткнуть. И еще кое-что — я смотрела на ее лицо, когда она это сделала. Макс, оно было совершенно невозмутимое. Не испуганное, не нервное — ничего подобного. Круто. На твоем месте я бы постаралась ее не злить. Ну, мне пора. Огромное спасибо за рисунок. Не терпится показать Мабдину.
Я сидел за опустевшим столом, доедая обед и заканчивая новый рисунок. Я нарисовал маленького мальчика и огромную собаку, стоящих бок о бок. Отгадайте кто? На следующем кадре сбоку летит бейсбольный мяч. Следующий кадр — мяч ударяет мальчика по голове. На следующем он падает. Рисовал я почти автоматически. Я не знал точно, что происходит, поэтому просто водил карандашом по листу. Мальчик лежит без движения. Собака сперва смотрит на него, потом, на следующем кадре, берет его в пасть и несет к какому-то дому. Это явно не дом мальчика, потому что, когда мужчина и женщина открывают дверь, они вскидывают руки и вопят. Собака пугается, роняет свою ношу и убегает. Люди поднимают мальчика — он все еще без сознания — и вносят в дом. Тут я остановился и посмотрел на часы. Я проработал почти два часа, но что-то определенно происходило — мой мозг вынашивал какую-то идею, свой кодовый справочник. Я рисовал и рисовал. Сначала Альберта и Салливэн заглядывали и спрашивали, не нужно ли мне чего, но после того, как я десяток раз сказал: «Нет, спасибо», — оставили меня в покое. Ресторан заполнила толпа — наступило время ленча, — и женщины занялись обслуживанием клиентов.
Пара внесла мальчика в спальню и положила на кровать. До сих пор в истории не было диалогов, подписей, слов. Я решил и дальше обойтись без них. Мужчина и женщина смотрят друг на друга и хитро улыбаются. Мужчина выбегает из комнаты и на следующей картинке возвращается с огромными ящиками инструментов и красок. Склонившись над лежащим в обмороке ребенком, они начинают его перекраивать. Шьют, красят, приколачивают, в воздухе летают вещи — одежда, кости, башмак. Руки и ноги, инструменты и вихри безумной работы. Женщина выбегает из комнаты и возвращается со странным, жутковатым инструментом. Держа его перед собой, она буквально ныряет в высокое облако пыли, поднявшееся над кроватью. На минуту двое выходят из него, чтобы передохнуть, но волшебным образом мелькание летающих предметов в пыли продолжается и без них. Они снова ныряют в облако пыли. Потом облако исчезает, но все, что мы видим, — это две спины и множество рук, то и дело взлетающих над постелью, превратившейся в операционный стол.
На следующем рисунке мальчик уже очнулся, но ничуть не похож на прежнего. Он явно все еще ошеломлен ударом по голове и операцией, которая полностью его изменила. Взяв зеркало, он смотрит на свое отражение и не узнает себя. На следующем все трое сидят за праздничным обедом с жареной индейкой. Перед мальчиком — полная тарелка, он улыбается. Кто-то стучится в дверь. Крупным планом — рука: тук-тук-тук! Крупный план — «родители» обмениваются тревожными взглядами. «Мама» открывает дверь. За дверью двое взрослых с грустными лицами стоят рядом с огромным псом, который принес сюда малыша. Начинается спор. Крупным планом — четыре одновременно говорящих рта. Но ясно, что новые родители лгут настоящим: вы с ума сошли? Это наш мальчик. Посмотрите на него, разве он похож на кого-то из вас? Нисколько. Ничего общего. Настоящие родители и собака уходят вместе, убитые горем. Пес оглядывается через плечо, пока они втроем уходят в грустный закат. Тем временем за обеденным столом тоже происходит что-то ужасное — тело и лицо мальчика распадаются и начинают таять.
— Кла-а-а-асс, Макс! Просто улет! — Линкольн сбросил школьную сумку на стул рядом со мной и, опираясь на мое плечо, перегнулся, чтобы лучше разглядеть рисунок. В руке он держал сэндвич, который ему, вероятно, сделали на кухне. — Элвис, посмотри.
Элвис Паккард, лучший друг Линкольна, приблизился и снизошел до того, чтобы бросить взгляд на рисунок, поглощая один из пышных ресторанных эклеров. Мне захотелось вырвать пирожное у него из рук. Я настолько не любил Элвиса, что всякий раз, как он входил в зону радаров, у меня пересыхало в горле и я едва мог поздороваться с маленьким мерзавцем. Сын киноагентов, он набрасывался на еду голодным шакалом и вообще вел себя как избалованный сопляк, которому все позволено. Еще хуже то, что ему еще только десять, а он уже способен на настоящие гнусности. И что еще хуже — Линкольн очарован им и они неразлучны.
— Привет, Линк. Элвис, как поживаешь? — Элвис жевал, пялился на меня и молчат. — Ты не разучился говорить, Эл-Визг? Ну, например, вот так: «Привет, Макс, рад вас видеть»? — Мы с Линкольном смотрели на него в ожидании ответа. Молчание. — Элвис, допустим, мы не любим друг друга. Но я тебя не люблю по веским причинам — ты груб и подл. Ты меня не любишь, потому что никого не любишь, и потому, что я, вероятно, единственный, кто так с тобой разговаривает. Поэтому давай заключим сделку: мы не любим друг друга, но будем друг с другом вежливы. Знаешь, что это означает? Мы говорим «здравствуйте», «до свидания», «пожалуйста» и «спасибо». Вот и все. Таковы правила отныне и впредь. Если ты не станешь им следовать, я имею право таскать тебя за уши, пока ты снова не научишься вежливости.
Линкольн захихикал, Элвис — нет.
— Почему вы всегда ко мне придираетесь?
— Потому что ты бросил хомяка об стену. Потому что ударил моего сына по голове фонариком. Потому что наступаешь нашей собаке на хвост всякий раз, когда думаешь, что никто не видит. И по многим другим причинам. Однако Линкольну ты нравишься, поэтому я буду тебя терпеть. Но со мной веди себя прилично, мой пончик. Я больше тебя.
Наши взгляды скрестились, но спустя мгновение маленький трус отвел глаза. Я уверен, что он планировал устроить мне какую-нибудь пакость, но пока что я победил, и победа была сладка.
— Ну, Линкольн, что случилось?
— Ничего. Что ты рисуешь? Можно я посмотрю все?
Я придвинул к себе альбом и медленно закрыл.
— Еще нет. Может быть, если что-нибудь получится. Ты же меня знаешь — не люблю, когда смотрят, пока я не закончу.
Он повернулся и перевел для своего приятеля:
— Макс чудной, когда дело касается рисунков. Не показывает, пока не решит, что готово. Ты бы видел, какие классные штуки он выкидывает!
— Мой папа говорит, что ваши рисунки не смешные.
— Скажи ему, что в устах отца Элвиса Паккарда это комплимент.
— Эй, Макс, чем займемся?
— Чем же?
— Не знаю. Элвису надо домой, и я думал, мы можем пойти пошататься. Согласен?
— Хорошо. Что ты предлагаешь?
— Где мама?
— Что-то обсуждает с Ибрагимом и Гасом.
— Как думаешь, может быть, сходить в кино? Помнишь, мы хотели посмотреть про роботов?
— Точно. Конечно. Давай.
Он бросил на Элвиса победный взгляд, говоривший: «Ну разве мой папа не молодей?», и я почувствовал себя пуленепробиваемым. Линкольн очень милый парень. Обычно его так легко порадовать. Глядя на мальчиков, я не мог себе представить, каково это — жить с Элвисом Паккардом. Если он не хныкал, то грубил. Он врал на каждом шагу, но, когда его ловили на лжи, отрицал, что когда-либо говорил что-то подобное. Я изображаю его самой что ни на есть гнусной тварью, но ведь он таким и был. Уверен, большинству родителей знаком такой Элвис П. Обычно сии Детки из Ада живут по соседству (то есть совсем близко, и могут по сто раз на дню навещать ваше чадо) и по какой-то необъяснимой причине пользуются любовью вашего собственного нормального, разумного, уравновешенного отпрыска. Вы сотни раз спрашиваете себя, что они находят в этих пролазах, в этих паршивых ничтожествах, которые всякий раз входят в ваш дом, как малолетние преступники, присматривающие притон, или снобы, в высшей степени изумленные тем, что видят.
По счастью, прикончив эклер, Элвис удалился. Он сказал Линкольну «пока!», а мне — ничего, пока я многозначительно не почесал ухо и не показал, что я с ним сделаю, если он не будет вежлив. Он едва слышно выжал из себя «пока» — впору разве что уловить с помощью прослушивающего оборудования.
— Ты его ненавидишь, а, Макс?
— Ну, есть люди, которые мне нравятся больше. Пошли в кино.
Мы оба любили ходить на четырехчасовой сеанс. Кинотеатры в это время пусты, и весь зал ваш.
Хотя Лили постоянно предупреждала нас, что мы портим себе аппетит, я купил самый большой пакет попкорна с двойным маслом, и мы уселись смотреть новейший высокотехнологичный научно-фантастический фильм про роботов, где все лучшие реплики принадлежали машинам, а люди бестолково носились по коридорам или палили друг в друга. Линкольн переживал новый этап: теперь он обожал не только монстров, но и роботов. Стены его комнаты украшали фотографии Робокопов первого и второго, R2D2, робота Джокса и прочих. Он старался ходить и есть как робот, рисовал их и всякие механизмы. В детстве у меня тоже были увлечения, в том числе комиксы и автографы, так что я отлично понимал, как функционируют навязчивые идеи. Поэтому именно я обычно ходил с Линкольном на его кошмарные фильмы и тому подобное.
Выйдя из кино в теплые ранние сумерки, мы обсуждали, что лучше — сделать робота с пулеметами Гатлинга или с традиционными суперклещами вместо рук.
— Линкольн, я хочу тебя кое о чем спросить. Может быть, это прозвучит странно, но ты все равно постарайся ответить.
— Ладно. О роботах?
— Нет, о тебе. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о своих самых ранних воспоминаниях. Что ты помнишь с тех пор, как был совсем-совсем малышом. Но не придумывай. Не сочиняй ничего, ладно? Только правду.
— Не знаю… А разве память работает, когда ты такой маленький?
— Еще как. Попробуй.
— Ладно. Помню, как вылез из кроватки и вошел в комнату с телевизором. Мама смотрела телевизор и ела овсяные хлопья. Она взяла меня на колени и угостила. Она очень удивилась, что я выбрался. Было весело. Я помню овсяные хлопья.
— Здорово. А еще что-нибудь? — Мы медленно шли по улице. Он взял меня за руку и не отпускал.
— Я думаю. А что ты вдруг спросил?
— Потому что мне интересно. Думаешь, не любопытно узнать, какие у человека первые воспоминания? Вроде самого первого, что ты помнишь о мире?
— Еще бы. А твои какие?
— Как я еду в такси отца и пахнет его сигаретами. Потолок такси обит чем-то серым. Я очень хорошо помню цвет.
По-видимому, ответ его удовлетворил.
— Я помню те овсяные хлопья. Еще, как мы взяли Кобба. Помню, я очень маленький, а в дом вошел такой большой, огромный пес и испугал меня. Мама все твердила, что все в порядке, он добрый, но я не хотел к нему подходить. Но знаешь, что самое смешное, он ведь боялся меня еще больше. Ты ведь знаешь, как Кобб не любит, когда его трогают и все такое. Все оттого, что парень, у которого он жил прежде, бил его и держал в страхе. Мама говорила, когда мы его взяли, Кобб из дверей выходил, а входить не хотел. Вниз по лестнице шел, а вверх — нет… Ах да, а еще я помню папу.
— Не может быть, Линк. Ты же никогда не видел отца.
— А вот и видел! Я знаю, я видел его однажды, совсем маленьким. Помню его лицо и как он тронул меня пальцем за нос, вот так. Один раз. — Он легонько ткнул себе в нос указательным пальцем. — Правда, Макс, клянусь.
— Я верю. Просто это расходится с тем, что рассказывала твоя мама. Она говорила, что ты никогда не видел отца. И он умер, когда тебе был всего год.
Но что, если мальчик видел своего настоящего отца? Что, если мужчина, который притронулся к его носу, был Грегори Майер, а не таинственный Рик Аарон, который с течением времени становился все более и более призрачным? Похоже на правду.
— Расскажи подробней.
— Я помню, мама держит меня на руках и лицо этого большого мужчины, как воздушный шарик, нависает надо мной. А потом он дотронулся до моего носа, я же сказал. Вот и все, но я знал, что это мой папа.
— Он что-нибудь сказал тогда?
— Не знаю. Не помню. Макс, можно теперь с тобой серьезно поговорить?
Линкольн остановился и повернулся ко мне. Я тоже остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36