Заметка была старая, бумага пожелтела, хотя книжка новая — вышла всего год назад. Миссис Анвен Майер чудесным образом уцелела в автокатастрофе на шоссе 195, когда ее автомобиль разбился всмятку. Она ехала с превышением скорости, машина потеряла управление, слетела с дороги и врезалась в столб эстакады. Миссис Анвен перенесла легкий шок, но ей оказали помощь и позже отпустили из больницы. На полях заметки Лили написала: «Анвен — по-валлийски „очень красивая“». Значит, они друзья, вместе учились в школе? Я подумал, что все дело в Грегори. Иначе зачем Лили смотреть в словаре значение имени другой женщины?
Третьим материалом о Майерах оказалась еще одна газетная вырезка, тоже пожелтевшая. Похоже, из той же газеты; там просто сообщалось, что супружеская пара покидает Фаулер и возвращается домой, в Нью-Джерси. Цитировались слова Грегори Майера, что они прекрасно прожили тут четыре года, но почувствовали, что пора вернуться домой, «чтобы осуществить мечту всей своей жизни — разводить породистых собак».
У Лили хранились и другие вырезки и фотографии, но немного: групповой снимок всей их ресторанной братии, еще один — пожилой пары, как я предположил, ее родителей, несколько незнакомцев (ни один не подходил под описание Рика), но Майеры выиграли конкурс с тремя очками. Интересно.
Мне было неловко снова идти к Мэри со своими подозрениями, поэтому я навел справки и нашел другое хорошее детективное агентство. Словно пробираясь тайком на порнографический фильм, торопливо зашел внутрь и объяснил, что мне нужно, доброжелательному человеку средних лет с рыболовными трофеями на стенах: Анвен и Грегори Майер. Вот адрес в Нью-Джерси. Пожалуйста, узнайте о них все, что сможете. Разговор вышел короткий и спокойный. Но когда он закончился, и я ехал на следующую встречу, меня вдруг поразили две вещи. Во-первых, детектив, некто мистер Гофф, ни разу не спросил, зачем мне сведения о Майерах. Кто я такой, откуда я взялся, чтобы разнюхивать об их жизни? Что, если я преступник и собираю информацию, чтобы использовать ее против них? Гоффа это не интересовало. Только факты, приятель. Ты хочешь знать об их причудах и интрижках, недостатках, скрытых шрамах, что они едят на завтрак, оставшись наедине, как занимаются любовью? Заплати — и я выясню.
Я не чувствовал себя негодяем, скорее этот поступок меня чем-то запятнал. Иногда разузнавать о чужой жизни приходится, и все же такой поступок, сколь угодно правильный, унижает нас. Осознав это, я уяснил себе еще кое-что, и моя решимость раскрыть тайну поубавилась: что бы я ни узнал о Лили Аарон через Майеров, я разрушаю доверие между нами. Даже если выяснится, что Лили скрывает что-то странное или подозрительное, вина будет на мне. Положим, я уже перерыл дом в поисках следов, но то касалось только нас двоих. Мы оба там живем. Теперь же я пересек черту — «вышел» на поиски, и наш мир изменился.
Тем временем вернулся домой Линкольн, бодрый и явно здоровый как огурчик, несмотря на большую уродливую шишку. Лили позволила продержать его сутки в больнице, но не прошло и секунды после выписки, как она уже напяливала на сына кроссовки и куртку. Нам велели пристально наблюдать за рефлексами мальчика, за тем, как он реагирует на мир и ориентируется в пространстве. Если что-то будет не в порядке, срочно везти его обратно. Мы три дня продержали Линкольна дома, не пуская в школу, но под конец он так рвался вернуться к обычной жизни, что мы уступили, попросив учителей тоже за ним понаблюдать.
Почувствовав, что беда миновала, Лили стала вести себя, как ни в чем не бывало, хотя кое-что меня озадачило. Например, она не попросила извинения, да и вообще ни словом не упомянула свое поведение в больнице. Держалась так, будто ничего не случилось. Даже происшествие с Линкольном стало чем-то вроде старого-престарого чернильного пятнышка на белом носовом платке: да, если присмотреться, еще можно что-то различить, но зачем вглядываться, если его почитай что и нет?
Как-то в воскресенье мы втроем сели в машину и поехали на пляж Венис — людей посмотреть и пообедать. Скейтбордисты, попрошайки, пляжные киски, растаманы на роликовых коньках, откровенные психи и прочие чудики собрались там во множестве, и мы шли средь них, словно через сюрреалистический парк с подстриженными деревьями и статуями великих чокнутых в Бомарцо или Диснейленде.
В прошлом мы не раз говорили, что надо бы как-нибудь погадать по руке или на картах Таро. Решив, что случай вполне подходящий, я предложил подойти к одному из предсказателей, расставивших карточные столы вдоль Оушен-Фронт-Уок. Лили это не заинтересовало. Я не настаивал, но Линкольн загорелся. Лили трижды сказала «нет», потом, наконец, позволила — но только при условии, что сама выберет гадателя. Им оказался хиппи, настолько обкуренный и с таким бессмысленным взглядом, что я удивился, как это он вообще сумел перетасовать и разложить карты, не рассыпав. Странный выбор.
— Ух, парень, полный улет. Твоя карта — Туз Жезлов. Я хочу сказать, тут несколько жезлов. — Сие откровение и еще несколько столь же незабываемых перлов обошлись нам в пять долларов.
Мы поели поблизости, в ресторане, объединенном с книжным магазином. После обеда пошли посмотреть книжки, каждый по своему вкусу. Минут через пятнадцать я случайно поднял глаза и увидел на улице Лили — она говорила с тем самым обкуренным прорицателем. Тот, по-прежнему сидя, указывал на что-то на столе. Я не понял, на что, но предположил, что на одну из гадальных карт. Лили слушала очень внимательно и торопливо записывала в блокнотик, который часто брала с собой. Хиппи говорил, постукивал по карте, жестикулировал, а она царапала, царапала, царапала в блокноте. Я смотрел, пока они не разошлись: Лили достала деньги и отдала гадальщику. Они обменялись рукопожатием, и Лили двинулась обратно к магазину. Я поспешно уткнулся в книгу, которую держал в руках. Не спрашивайте, как она называлась. Не знаю. Лили вошла и сразу направилась ко мне, дружелюбно улыбаясь.
— Что скажешь, любимый? Пойдем?
— Еще пять минут. Хочу кое-что посмотреть.
Она пошла искать Линкольна, а я спросил у женщины за прилавком, где лежат книги по Таро. Их оказалось две. В первой говорилось: «Жезлы. Масть указывает на живость и предприимчивость, энергию и рост. Жезлы, изображенные на картах, всегда увиты листьями, что означает непрерывное обновление жизни и рост. Ассоциируются с миром идей, а также с творчеством во всех его формах». Вторая гласила: «Жезлы — масть начинаний, бесформенной огненной энергии. Она требует четких целей и планов, требует твердой основы, чтобы энергия не сожгла саму себя. Заметьте, что рыцарь едет по пустыне, где нет ни домов, ни людей, ни деревьев, ни воды. Если ни одна субстанция не донесет энергию до цели, пустыня не откроется для жизни».
Чаще всего я делаю «Скрепку» так: сперва рисую две фигуры и то, что их окружает, потом придумываю подпись. Обычно я заранее знаю, как все должно выглядеть и звучать, но бывают случаи, когда в процессе рисования заключительные слова полностью меняются.
Строчка, которую я придумал, когда мы ехали домой с пляжа, гласила: «Правда — как кислород: глотни чуть больше, и тебе не поздоровится». Я изобразил двух своих персонажей: вот они сидят с удочками в руках, лески уходят, как в озеро, в экран позади них. Одному на крючок попалась такая огромная рыбина, что нам видно только край ее рта и гигантский глаз. Откуда взялась такая мысль? Я ведь не раскопал ничего по-настоящему дурного о Лили, никакой ужасной истины. И все же. Все же я нутром, костным мозгом чуял: надвигается что-то важное и безусловно плохое. Тяжелое предчувствие. Шепот шушукающихся бесов…
Я нарисовал двоих удильщиков, рыбину, подписал «Правда — как…» внизу и остановился.
Взял новый лист бумаги. Двое бегут от собственных гигантских изображений на экране. Подпись: «Честность — самая пугающая политика».
Новый лист.
Я сделал четыре разных варианта и нарисовал бы и пятый, если бы в комнату не вошла Лили и не позвала меня спать. Как обычно, она положила руку мне на плечо и посмотрела, что у меня на планшете. Я внутренне сжался. Что она скажет? Может ли догадаться, почему я нарисовал это?
— Ого, Макс, как цинично. Это на тебя не похоже. Или ты не в духе? Ты что, серьезно так думаешь?
— Думаю, что правда — не всегда то, что о ней болтают.
— Разве? Ты мне говорил, что редко врешь.
Мне многое хотелось сказать. Обернуться и посмотреть ей в глаза, поинтересоваться: «А ты — часто? Ведь ты напугала меня, Лили. Чем дальше я ищу, тем больше распоясывается мое воображение. Что происходит? Открой мне тайну. Скажи правду. Нет, солги. Скажи, что все хорошо. Даже если я ни на миг тебе не поверю».
Когда она ушла, я начал еще один рисунок. Двое смотрят на читателя. Из экрана за ними поднимается большая волосатая лапа чудовища. Ясно, что в следующий миг оно схватит их и сожрет на обед. Не замечая надвигающейся гибели, один говорит другому: «Поверь, паранойя — единственная надежная отрасль индустрии девяностых».
— Мистер Фишер? Это Тони Гофф.
— Простите?
— Тони Гофф из агентства «Известное — неизвестное».
— Ах да, конечно. Извините.
— Я собрал для вас досье. Хотел бы договориться о встрече в любое удобное для вас время.
— Там много?
— Да, оно довольно основательное. У меня… сейчас посмотрим… почти сто страниц материала.
— Сто?!
— Да, ну, в федеральных делах неизбежно очень много писанины.
— Федеральных? Господи, хорошо. Сегодня мы можем встретиться?
— Я в вашем распоряжении.
— Боже, какие они оба красивые! — Я вскинул глаза, чтобы увидеть, как отреагировал Гофф на мой порыв. Но, впервые увидев Майеров, нельзя было удержаться от восхищения. Сыщик показал мне три фотографии. Фотографии порой вводят в заблуждение, свет или ракурс могут сделать человека красивее или уродливее, чем на самом деле. Но выстройте в ряд три фотографии, и узнаете правду. Анвен и Грегори Майеры были красивы. Таким место на торжественных открытиях, на страницах глянцевых журналов, рекламирующих масло для загара и кружевное белье. Если вы увидите такую пару на улице, то почувствуете к ним и любовь, и зависть — пополам. Счастливчики. Золотая молодежь. Ничего еще о них не зная, сразу предполагаешь, что они богаты, удачливы, настоящие боги секса и вообще живут замечательно.
— Подождите, самое интересное — потом. — Гофф нашел в толстой папке листок и толкнул его по столу ко мне. — Немного изменилась, а?
— Это другая женщина!
— Та самая.
— Невероятно. Она выглядит на пятьдесят и так, словно умирает от рака.
— Ей сейчас всего тридцать три, а снимок сделан несколько лет назад. Но скажу вам, я видел, как из людей уходила жизнь по менее веской причине, чем у нее. Не хотите чашечку кофе?
— Нет, спасибо. Рассказывайте, мистер Гофф. Сыщик потер затылок и несколько долгих мгновений пристально на меня смотрел.
— Вы журналист, мистер Фишер?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Из-за этого. — Он показал на папку. — Я знаю, сейчас очень популярны документальные детективы. Читали Майкла Мьюшоу? Мой любимый автор. Помните ту историю про мальчика, который убил своих родителей? Выдающаяся вещь.
— При чем здесь Майеры?
Он, похоже, не торопился. Отодвинул стул от стола, сцепил руки за головой, широко развернув локти, и уставился в потолок.
— Сейчас в Америке пропадает миллион детей в год. Миллион. По последним данным. Мы уже к этому привыкли. По-моему, все пошло кувырком еще в шестидесятые, когда дети стали исчезать, а потом оказывались в коммунах. Знаменитости вдруг тоже начали баловаться наркотиками, а не только всякие психи-битники. А свободная любовь! Раз девственность больше ничего не значила, ребята творили с собой что хотели и чувствовали себя взрослыми с момента, как достигали половой зрелости. Что могут родители рассказать ребенку такого, чего он еще не знает? Мгновенная независимость. А теперь еще, ко всем прочим бедам, пятьдесят процентов разводов, что означает: каждый второй ребенок — из неполной семьи. Появляется реальная статистика — дети подвергаются насилию дома. А тут еще новые, дешевые наркотики-убийцы… А, да что я завожусь. Мы ведь сейчас даже не о подростках говорим. Убегают дети лет пятнадцати-шестнадцати, они вполне взрослые. Может быть, и глуповатые, но о себе позаботиться могут… А у Майеров украли ребенка. Двухмесячного. Они тогда жили в Гарамонде, штат Пенсильвания. Грегори Майер был банкиром в Филадельфии. Он окончил колледж Хейвер-форд, а его жена — Брин-Маур, по соседству. Оба родом из Нью-Джерси. Насколько я понял, они полюбили друг друга еще в колледже. Были женаты два года, когда родился ребенок. Мальчик. Его назвали Брендан. Брендан Уэйд Майер.
— Мальчик. Сколько с тех пор прошло? Гофф заглянул в бумаги.
— Девять лет. Девять лет и… три месяца.
— Продолжайте.
Но он замолк. И уставился на меня.
— Вы ведь ничего об этом не знаете, так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36