Но на Манхэттене все слишком дорого, а жить вместе с кем-то… этим я была уже сыта по горло.
— Ну, большое спасибо, — сказал Роджер.
— Но потом начальник моей сестры сказал, что у него есть сведения о доме, который нужно быстро заселить, — продолжала Ласи, проигнорировав его. — Целый этаж полностью съехал, им срочно требуются новые жильцы. Вот почему так дешево. Очень дешево. — Ее голос звучал безразлично.
— Ты не слишком рада этому, — констатировал я. — Почему?
— Мы подписали договор только на тот срок, на который он был заключен с первыми жильцами. Осталось всего два месяца. На седьмом этаже только и говорят о том, что арендную плату будут повышать, выживая нас одного за другим.
Я пожал плечами:
— А я-то чем могу помочь?
— Ты знаешь больше, чем говоришь, парень, — решительно заявила она.
Уверенность в ее глазах не позволила мне даже рта открыть — я не стал ничего отрицать. Ласи пристально на меня посмотрела; теперь она совершенно точно знала, что никакой я не потерянный давным-давно родственник.
— Здесь что-то произошло, — продолжала она. — Нечто такое, что владельцы хотят скрыть. Мне нужно знать, что именно.
— Зачем?
— Это даст мне средство для достижения своей цели. — Она наклонилась вперед, с силой вцепившись в диванные подушки, аж костяшки пальцев побелели. — Я не собираюсь возвращаться к сестре на кушетку!
В точности как я сказал: ярость дьявола не идет ни в какое сравнение.
Я вскинул руки в знак капитуляции. Чтобы узнать от нее еще что-нибудь, мне придется рассказать ей часть правды, но понадобится время на сочинение подходящей истории.
— Ладно. Я расскажу тебе, что знаю, — сказал я. — Но сначала… покажи мне ту штуку.
Она улыбнулась.
— Я как раз собиралась это сделать.
— Это такая крутая штука! — вставил Роджер.
Они явно уже делали это прежде. Не сговариваясь, две другие девушки выключили лампы около кушетки. Роджер щелкнул выключателем на кухне, вернулся к остальным и уселся со скрещенными ногами перед белым пространством стены, почти как если бы это был телевизионный экран.
Стало темно, комнату освещали только оранжевые отблески далеких уличных фонарей Нью-Джерси и голубоватая полоска света ночника из-под двери ванной. Другой парень встал с кресла, отодвинул его с нашего пути и развернулся таким образом, чтобы тоже видеть пустую белую стену.
— Это слайды, что ли? — спросил я.
— Ага. — Роджер захихикал и обхватил руками колени. — Включай проектор, Ласи.
Она заворчала, нырнула под кофейный столик, вытащила оттуда толстую свечу и коробок спичек. Осторожно — из-за темноты — пересекла комнату, опустилась на колени перед белой стеной и прислонила свечу к плинтусу.
— Чуть подальше, — посоветовал Роджер.
— Заткнись! — огрызнулась Ласи. — Я делала это чаще тебя.
В ее руке вспыхнула спичка, она поднесла ее к фитилю. Еще до того, как аромат сандалового дерева хлынул в мои ноздри, я почувствовал человеческий запах нервного предвкушения.
Стена замерцала, словно пустой киноэкран, крошечные выпуклости штукатурки отбрасывали удлиненные тени, точно миниатюрные горы на закате. Крапчатая текстура стены проявилась сильнее, и мое зрение инферна, обостряющееся в сумерках, отмечало каждый дефект. Я мог видеть, как торопливо, неровно двигались вверх и вниз валики, когда стену красили.
— На что мы смотрим? — спросил я. — На то, как неумело красили стену?
— Говорил же я! — воскликнул Роджер. — Отодвинь немного.
Ласи заворчала, но отодвинула свечу от стены. Появились слова…
Они слабо мерцали в полумраке, буквы расплывались. Чуть более темный слой краски проступал через верхнее покрытие, как часто случается, если домовладельцы не утруждаются грунтовкой стен.
К примеру, когда они сильно торопятся.
На стене появилось:
Как мИло что приДЕтся Съесть егО
Я подошел к стене, вблизи темный слой был менее заметен. Провел пальцами по буквам, дешевая краска на водной основе ощущалась сухой, как мел. Ногтем я процарапал краску на расстоянии примерно взрослой анкилостомы. Теперь темный цвет стал виден яснее. Я поднес ноготь к носу и принюхался.
— Парень, это странно, — заметил Роджер.
— Обоняние самое чувствительное из наших ощущений, Роджер, — объяснил я, не упоминая, к чему именно оно чувствительно: к этилмеркаптану, веществу, образующемуся на гниющем мясе и испускающему резкий запах.
Сделав один-единственный вдох, ваш нос в состоянии засечь одну четырехмиллиардную долю грамма этого вещества. Мой нос был примерно в десять раз лучше. Также я не сообщил Роджеру, что, один раз понюхав, уверенно знал — надпись сделана кровью.
Хотя это была не только кровь. Отковырнув острым, как сталь, ногтем поверхностный, торопливо наложенный слой краски, я ощутил запах всех тканей человеческого тела. Железистый привкус крови смешался с мучнистым запахом костей, соленостью мышц, тухловатым запахом печени и этилмеркаптановои эманацией кожной ткани. Непрофессионалы прибегли бы к термину «хрящ».
Здесь были и другие, более резкие запахи — химических реактивов, с помощью которых пытались вывести надпись. Однако к тому времени, когда ее обнаружили, кровь уже глубоко впиталась в штукатурку, где и оставалась до сих пор. Ее закрасили, но буквы остались.
Нет, вы только подумайте: дешевая краска на водной основе? Что случилось с домовладельцами Нью-Йорка?
— Какого черта ты делаешь? — спросила Ласи.
Я повернулся и увидел, что все сидят и таращатся на меня. Надо же, я забыл, как нормальным людям не нравятся, когда кто-то принюхивается.
— Ну… — начал я, пытаясь найти приличное оправдание остатку рома в своем организме.
Что же сказать? Прозвенел звонок.
— Пицца прибыла! — Роджер вскочил и бросился к двери.
— Очень кстати, — пробормотал я.
У меня были основания чувствовать сильный голод.
6
ШАРИКИ ИЗ СЛИЗИ
У муравьев есть религия, и возникновению ее они обязаны шарикам из слизи. Все начинается с крошечного создания под названием Dicrocoelium dendriticum, но даже паразитологи не затрудняются его произносить. Мы говорим просто «ланцетовидная двуустка».
Как и большинство паразитов, двуустки зарождаются в животе. Живот — самое популярное место конечного «хозяина», как вы, может быть, заметили. А то! Что ни говори, в нем пища. В данном случае речь идет о коровьем животе.
Когда инфицированная корова откладывает «коровьи лепешки», как говорят у нас в Техасе, на пастбище вываливается множество яиц ланцетовидной двуустки. Ползет улитка и угощается коровьей лепешкой, любят они этим лакомиться. Яйца двуустки вызревают в животе незадачливой улитки и начинают буравить ее кожу, прокладывая себе путь наружу. К счастью для улитки, у нее есть способ защититься: слизь.
Слизь на коже улитки смазывает выбирающихся наружу двуусток, и таким образом улитка переживает их исход. Ко времени своего бегства двуустки оказываются заключены в шарики из слизи и неспособны самостоятельно передвигаться. Можете не сомневаться, по улиткам они не скучают.
Однако двуустки ничего не имеют против такого поворота событий. Более того, они хотят, чтобы их обволакивала слизь. Все это путешествие сквозь улитку для эволюции просто способ вымазать двуустку в слизи. Потому что теперь она готова для своего следующего хозяина — муравья.
А муравьи любят шарики из слизи. Шарики из слизи — деликатес, даже если внутри каждого несколько сотен двуусток. Поэтому раньше или позже какой-нибудь невезучий муравей наталкивается на шарик из слизи, съедает его и ползет себе дальше с полным брюшком паразитов. Оказавшись внутри муравья, ланцетовидные двуустки быстро организуются и обретают способность установить контроль над разумом своей жертвы. Возможно, вы спросите: «А что, у муравьев есть разум?» Трудно сказать. Однако у них есть крошечные пучки нервов, по сложности нечто среднее между человеческим мозгом и пультом дистанционного управления ТВ. Несколько дюжин двуусток занимают позицию в каждом из нервных пучков и начинают воздействовать на поведение.
Вот так у муравья с двуустками внутри и возникает религия. Ну, примерно так. Днем он ведет себя нормально. Бегает туда и обратно, разыскивает пищу (возможно, новые шарики из слизи), общается в среде других муравьев. Для них от него по-прежнему исходит здоровый запах, поэтому они не прогоняют его, как поступают с больными.
Однако когда наступает ночь, муравей делает нечто из ряда вон.
Уходит от остальных муравьев и лезет вверх по травяной былинке, стараясь забраться как можно выше. И там, под звездами, в полном одиночестве, он ждет. «О чем он думает в это время?» — всегда спрашиваю я себя.
Может, муравьи вообще не думают. Однако если они думают, может, им являются видения странных созданий, которые вот-вот появятся и унесут их в другой мир, приблизительно как помешанные из «Секретных материалов» ждут в пустыне космический корабль, который увезет их с собой. Или, может, Dicrocoelium dendriticum действительно религия, и муравей думает, что, если проведет достаточно много ночей на былинке травы, к нему придет великое озарение. Почти даос, медитирующий на горе, или монах, постящийся в крошечной келье.
Мне хочется думать, что в свои последние мгновения муравей счастлив или по крайней мере испытывает облегчение, когда корова сжевывает былинку, на которой он сидит. И я точно знаю, что двуустки счастливы. В конце концов они снова вернулись в коровий живот.
Рай для паразитов.
7
ОПТИМАЛЬНАЯ ВИРУЛЕНТНОСТЬ
Той ночью я совсем не спал. Такого со мной еще никогда не бывало.
Конечно, я разделся, лег в постель и закрыл глаза, однако полностью бессознательного состояния не наступило. Разум продолжал гудеть — так бывает, когда заболеваешь, но еще не болен: голова немного кружится и медленно поднимается температура; это болезнь гудит на краю сознания, словно комар в темноте.
Шринк говорит, что я слышу звук борьбы иммунной системы с паразитом. Каждое мгновение в моем теле идет война: тысячи Т-клеточных и Б-клеточных антигенов атакуют рогатую голову зверя, высматривая его шипы в моих мышцах и позвоночнике, находят и уничтожают его споры, прячущиеся внутри видоизмененных красных кровяных телец. Паразит, естественно, отвечает ударами на удары, перепрограммируя мои ткани таким образом, чтобы питаться ими, запутывая иммунную защиту ложными сигналами тревоги и появлением фальшивых врагов. И эта партизанская война никогда не прекращается, но только лежа в тишине, я слышу ее.
Вы можете подумать, что постоянное сражение может разорвать меня на части или, по крайней мере, заставит днем чувствовать себя измотанным, однако для этого паразит слишком хорошо устроен. Он не желает моей смерти. В конце концов, я носитель и должен оставаться живым, чтобы обеспечить его распространение. Как и всякий паразит, он сумел внутри меня найти непрочное равновесие, которое называется оптимальной вирулентностью. И берет столько, сколько может безнаказанно взять, высасывая питательные вещества, необходимые для создания новых отпрысков. Однако ни один паразит не хочет слишком быстро истощить «хозяина», пока тот носит его в себе. Поэтому, наевшись, он отступает. Я могу есть, как парень в четыреста фунтов весом, но никогда не растолстею. Паразит использует питательные вещества, чтобы распылять свои споры в кровь, слюну и сперму, оставляя и мне достаточно, чтобы иметь силу хищника и все чувства на пределе.
Оптимальная вирулентность — вот причина того, что смерть от паразита долгая и томительная. В случае такого носителя, как я, время, потребное для умирания, дольше срока нормальной человеческой жизни. Вот как более старые охотники на инфернов говорят об этом: не столь1 ко бессмертие, сколько нисходящая спираль, которая длится столетия. Может, поэтому они используют слово «не-мертвые».
Итак, я лежу без сна каждую ночь, прислушиваясь к разъедающей, сжигающей калории борьбе внутри, и изредка поднимаюсь, чтобы перекусить.
Казалось, эта ночь тянулась особенно долго. Я думал о Ласи, вспоминал ее запах и множество других деталей, которые, оказывается, заметил, даже не осознавая этого. Когда она говорила, то иногда сжимала правую руку в кулак, а брови слегка двигались под скрывающей их челкой, и — в отличие от техасских девушек — она не повышала голоса в конце предложения, если только это не был вопрос, а иногда даже и в этом случае.
На следующий день мы договорились встретиться в моем любимом бистро после утренних занятий. Ни она, ни я не хотели продолжать разговор в присутствии ее приятелей, да и пицца во рту как-то не располагала обсуждать надпись, сделанную хрящом на стене.
Обычно я стараюсь не мучить себя, встречаясь с привлекательными девушками своего возраста, но, в конце концов, тут была замешана работа. Кроме того, немного мучений не помешает.
Мне совсем не хотелось кончить, как Шринк, — собирать старых кукол или делать что-нибудь еще более странное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Ну, большое спасибо, — сказал Роджер.
— Но потом начальник моей сестры сказал, что у него есть сведения о доме, который нужно быстро заселить, — продолжала Ласи, проигнорировав его. — Целый этаж полностью съехал, им срочно требуются новые жильцы. Вот почему так дешево. Очень дешево. — Ее голос звучал безразлично.
— Ты не слишком рада этому, — констатировал я. — Почему?
— Мы подписали договор только на тот срок, на который он был заключен с первыми жильцами. Осталось всего два месяца. На седьмом этаже только и говорят о том, что арендную плату будут повышать, выживая нас одного за другим.
Я пожал плечами:
— А я-то чем могу помочь?
— Ты знаешь больше, чем говоришь, парень, — решительно заявила она.
Уверенность в ее глазах не позволила мне даже рта открыть — я не стал ничего отрицать. Ласи пристально на меня посмотрела; теперь она совершенно точно знала, что никакой я не потерянный давным-давно родственник.
— Здесь что-то произошло, — продолжала она. — Нечто такое, что владельцы хотят скрыть. Мне нужно знать, что именно.
— Зачем?
— Это даст мне средство для достижения своей цели. — Она наклонилась вперед, с силой вцепившись в диванные подушки, аж костяшки пальцев побелели. — Я не собираюсь возвращаться к сестре на кушетку!
В точности как я сказал: ярость дьявола не идет ни в какое сравнение.
Я вскинул руки в знак капитуляции. Чтобы узнать от нее еще что-нибудь, мне придется рассказать ей часть правды, но понадобится время на сочинение подходящей истории.
— Ладно. Я расскажу тебе, что знаю, — сказал я. — Но сначала… покажи мне ту штуку.
Она улыбнулась.
— Я как раз собиралась это сделать.
— Это такая крутая штука! — вставил Роджер.
Они явно уже делали это прежде. Не сговариваясь, две другие девушки выключили лампы около кушетки. Роджер щелкнул выключателем на кухне, вернулся к остальным и уселся со скрещенными ногами перед белым пространством стены, почти как если бы это был телевизионный экран.
Стало темно, комнату освещали только оранжевые отблески далеких уличных фонарей Нью-Джерси и голубоватая полоска света ночника из-под двери ванной. Другой парень встал с кресла, отодвинул его с нашего пути и развернулся таким образом, чтобы тоже видеть пустую белую стену.
— Это слайды, что ли? — спросил я.
— Ага. — Роджер захихикал и обхватил руками колени. — Включай проектор, Ласи.
Она заворчала, нырнула под кофейный столик, вытащила оттуда толстую свечу и коробок спичек. Осторожно — из-за темноты — пересекла комнату, опустилась на колени перед белой стеной и прислонила свечу к плинтусу.
— Чуть подальше, — посоветовал Роджер.
— Заткнись! — огрызнулась Ласи. — Я делала это чаще тебя.
В ее руке вспыхнула спичка, она поднесла ее к фитилю. Еще до того, как аромат сандалового дерева хлынул в мои ноздри, я почувствовал человеческий запах нервного предвкушения.
Стена замерцала, словно пустой киноэкран, крошечные выпуклости штукатурки отбрасывали удлиненные тени, точно миниатюрные горы на закате. Крапчатая текстура стены проявилась сильнее, и мое зрение инферна, обостряющееся в сумерках, отмечало каждый дефект. Я мог видеть, как торопливо, неровно двигались вверх и вниз валики, когда стену красили.
— На что мы смотрим? — спросил я. — На то, как неумело красили стену?
— Говорил же я! — воскликнул Роджер. — Отодвинь немного.
Ласи заворчала, но отодвинула свечу от стены. Появились слова…
Они слабо мерцали в полумраке, буквы расплывались. Чуть более темный слой краски проступал через верхнее покрытие, как часто случается, если домовладельцы не утруждаются грунтовкой стен.
К примеру, когда они сильно торопятся.
На стене появилось:
Как мИло что приДЕтся Съесть егО
Я подошел к стене, вблизи темный слой был менее заметен. Провел пальцами по буквам, дешевая краска на водной основе ощущалась сухой, как мел. Ногтем я процарапал краску на расстоянии примерно взрослой анкилостомы. Теперь темный цвет стал виден яснее. Я поднес ноготь к носу и принюхался.
— Парень, это странно, — заметил Роджер.
— Обоняние самое чувствительное из наших ощущений, Роджер, — объяснил я, не упоминая, к чему именно оно чувствительно: к этилмеркаптану, веществу, образующемуся на гниющем мясе и испускающему резкий запах.
Сделав один-единственный вдох, ваш нос в состоянии засечь одну четырехмиллиардную долю грамма этого вещества. Мой нос был примерно в десять раз лучше. Также я не сообщил Роджеру, что, один раз понюхав, уверенно знал — надпись сделана кровью.
Хотя это была не только кровь. Отковырнув острым, как сталь, ногтем поверхностный, торопливо наложенный слой краски, я ощутил запах всех тканей человеческого тела. Железистый привкус крови смешался с мучнистым запахом костей, соленостью мышц, тухловатым запахом печени и этилмеркаптановои эманацией кожной ткани. Непрофессионалы прибегли бы к термину «хрящ».
Здесь были и другие, более резкие запахи — химических реактивов, с помощью которых пытались вывести надпись. Однако к тому времени, когда ее обнаружили, кровь уже глубоко впиталась в штукатурку, где и оставалась до сих пор. Ее закрасили, но буквы остались.
Нет, вы только подумайте: дешевая краска на водной основе? Что случилось с домовладельцами Нью-Йорка?
— Какого черта ты делаешь? — спросила Ласи.
Я повернулся и увидел, что все сидят и таращатся на меня. Надо же, я забыл, как нормальным людям не нравятся, когда кто-то принюхивается.
— Ну… — начал я, пытаясь найти приличное оправдание остатку рома в своем организме.
Что же сказать? Прозвенел звонок.
— Пицца прибыла! — Роджер вскочил и бросился к двери.
— Очень кстати, — пробормотал я.
У меня были основания чувствовать сильный голод.
6
ШАРИКИ ИЗ СЛИЗИ
У муравьев есть религия, и возникновению ее они обязаны шарикам из слизи. Все начинается с крошечного создания под названием Dicrocoelium dendriticum, но даже паразитологи не затрудняются его произносить. Мы говорим просто «ланцетовидная двуустка».
Как и большинство паразитов, двуустки зарождаются в животе. Живот — самое популярное место конечного «хозяина», как вы, может быть, заметили. А то! Что ни говори, в нем пища. В данном случае речь идет о коровьем животе.
Когда инфицированная корова откладывает «коровьи лепешки», как говорят у нас в Техасе, на пастбище вываливается множество яиц ланцетовидной двуустки. Ползет улитка и угощается коровьей лепешкой, любят они этим лакомиться. Яйца двуустки вызревают в животе незадачливой улитки и начинают буравить ее кожу, прокладывая себе путь наружу. К счастью для улитки, у нее есть способ защититься: слизь.
Слизь на коже улитки смазывает выбирающихся наружу двуусток, и таким образом улитка переживает их исход. Ко времени своего бегства двуустки оказываются заключены в шарики из слизи и неспособны самостоятельно передвигаться. Можете не сомневаться, по улиткам они не скучают.
Однако двуустки ничего не имеют против такого поворота событий. Более того, они хотят, чтобы их обволакивала слизь. Все это путешествие сквозь улитку для эволюции просто способ вымазать двуустку в слизи. Потому что теперь она готова для своего следующего хозяина — муравья.
А муравьи любят шарики из слизи. Шарики из слизи — деликатес, даже если внутри каждого несколько сотен двуусток. Поэтому раньше или позже какой-нибудь невезучий муравей наталкивается на шарик из слизи, съедает его и ползет себе дальше с полным брюшком паразитов. Оказавшись внутри муравья, ланцетовидные двуустки быстро организуются и обретают способность установить контроль над разумом своей жертвы. Возможно, вы спросите: «А что, у муравьев есть разум?» Трудно сказать. Однако у них есть крошечные пучки нервов, по сложности нечто среднее между человеческим мозгом и пультом дистанционного управления ТВ. Несколько дюжин двуусток занимают позицию в каждом из нервных пучков и начинают воздействовать на поведение.
Вот так у муравья с двуустками внутри и возникает религия. Ну, примерно так. Днем он ведет себя нормально. Бегает туда и обратно, разыскивает пищу (возможно, новые шарики из слизи), общается в среде других муравьев. Для них от него по-прежнему исходит здоровый запах, поэтому они не прогоняют его, как поступают с больными.
Однако когда наступает ночь, муравей делает нечто из ряда вон.
Уходит от остальных муравьев и лезет вверх по травяной былинке, стараясь забраться как можно выше. И там, под звездами, в полном одиночестве, он ждет. «О чем он думает в это время?» — всегда спрашиваю я себя.
Может, муравьи вообще не думают. Однако если они думают, может, им являются видения странных созданий, которые вот-вот появятся и унесут их в другой мир, приблизительно как помешанные из «Секретных материалов» ждут в пустыне космический корабль, который увезет их с собой. Или, может, Dicrocoelium dendriticum действительно религия, и муравей думает, что, если проведет достаточно много ночей на былинке травы, к нему придет великое озарение. Почти даос, медитирующий на горе, или монах, постящийся в крошечной келье.
Мне хочется думать, что в свои последние мгновения муравей счастлив или по крайней мере испытывает облегчение, когда корова сжевывает былинку, на которой он сидит. И я точно знаю, что двуустки счастливы. В конце концов они снова вернулись в коровий живот.
Рай для паразитов.
7
ОПТИМАЛЬНАЯ ВИРУЛЕНТНОСТЬ
Той ночью я совсем не спал. Такого со мной еще никогда не бывало.
Конечно, я разделся, лег в постель и закрыл глаза, однако полностью бессознательного состояния не наступило. Разум продолжал гудеть — так бывает, когда заболеваешь, но еще не болен: голова немного кружится и медленно поднимается температура; это болезнь гудит на краю сознания, словно комар в темноте.
Шринк говорит, что я слышу звук борьбы иммунной системы с паразитом. Каждое мгновение в моем теле идет война: тысячи Т-клеточных и Б-клеточных антигенов атакуют рогатую голову зверя, высматривая его шипы в моих мышцах и позвоночнике, находят и уничтожают его споры, прячущиеся внутри видоизмененных красных кровяных телец. Паразит, естественно, отвечает ударами на удары, перепрограммируя мои ткани таким образом, чтобы питаться ими, запутывая иммунную защиту ложными сигналами тревоги и появлением фальшивых врагов. И эта партизанская война никогда не прекращается, но только лежа в тишине, я слышу ее.
Вы можете подумать, что постоянное сражение может разорвать меня на части или, по крайней мере, заставит днем чувствовать себя измотанным, однако для этого паразит слишком хорошо устроен. Он не желает моей смерти. В конце концов, я носитель и должен оставаться живым, чтобы обеспечить его распространение. Как и всякий паразит, он сумел внутри меня найти непрочное равновесие, которое называется оптимальной вирулентностью. И берет столько, сколько может безнаказанно взять, высасывая питательные вещества, необходимые для создания новых отпрысков. Однако ни один паразит не хочет слишком быстро истощить «хозяина», пока тот носит его в себе. Поэтому, наевшись, он отступает. Я могу есть, как парень в четыреста фунтов весом, но никогда не растолстею. Паразит использует питательные вещества, чтобы распылять свои споры в кровь, слюну и сперму, оставляя и мне достаточно, чтобы иметь силу хищника и все чувства на пределе.
Оптимальная вирулентность — вот причина того, что смерть от паразита долгая и томительная. В случае такого носителя, как я, время, потребное для умирания, дольше срока нормальной человеческой жизни. Вот как более старые охотники на инфернов говорят об этом: не столь1 ко бессмертие, сколько нисходящая спираль, которая длится столетия. Может, поэтому они используют слово «не-мертвые».
Итак, я лежу без сна каждую ночь, прислушиваясь к разъедающей, сжигающей калории борьбе внутри, и изредка поднимаюсь, чтобы перекусить.
Казалось, эта ночь тянулась особенно долго. Я думал о Ласи, вспоминал ее запах и множество других деталей, которые, оказывается, заметил, даже не осознавая этого. Когда она говорила, то иногда сжимала правую руку в кулак, а брови слегка двигались под скрывающей их челкой, и — в отличие от техасских девушек — она не повышала голоса в конце предложения, если только это не был вопрос, а иногда даже и в этом случае.
На следующий день мы договорились встретиться в моем любимом бистро после утренних занятий. Ни она, ни я не хотели продолжать разговор в присутствии ее приятелей, да и пицца во рту как-то не располагала обсуждать надпись, сделанную хрящом на стене.
Обычно я стараюсь не мучить себя, встречаясь с привлекательными девушками своего возраста, но, в конце концов, тут была замешана работа. Кроме того, немного мучений не помешает.
Мне совсем не хотелось кончить, как Шринк, — собирать старых кукол или делать что-нибудь еще более странное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35