Но поскольку он каждый раз рассказывал ее по-новому, взыскательные обитатели кубрика относились к ней скептически. А в остальном он варил макароны по-флотски лучше всех в Западном океане, но ничуть этим не чванился.
— Фарш, — сказал Сэм. — Я уезжаю в Англию.
— И я. Отплываем в понедельник.
— Да неужели, черт возьми! — сказал Сэм и призадумался. — Я должен уплыть на «Мавритании» в субботу, но, пожалуй, я бы отправился с вами. Шесть дней тет-а-тет с лордом Тилбери меня что-то не прельщают.
— А кто он?
— Владелец издательства «Мамонт», где я буду работать.
— Так отсюда тебя поперли?
Сэма слегка задело, что этот малообразованный человек с такой легкостью докопался до истины. Да и в тактичности Тодхантеру приходилось отказать: он мог бы по меньшей мере сделать вид, будто отставка была добровольной.
— Ну, пожалуй, можно сказать и так.
— Да не за то же, что я в его кресле сидел?
— Нет. Причин, видимо, накопилось много. Фарш, а вообще-то странно, что дядюшке пришло в голову сплавить меня в Англию. На днях гадалка сказала мне, что скоро меня ждет длинная поездка, а в ее конце я встречу белокурую девушку… Фарш!
— А?
— Я хочу показать тебе кое-что.
Сэм порылся в кармане и извлек на свет бумажник. Завершив эту операцию, он замер. Но затем, видимо преодолев временные колебания, открыл бумажник и с благоговением индийского священнослужителя, прикасающегося к бесценной реликвии, достал из него сложенный бумажный лист.
Случайный наблюдатель, обманутый веселой беззаботностью его поведения, мог бы счесть Сэма Шоттера одним из тех молодых материалистов, в чьей броне любви трудно отыскать щелочку. И случайный наблюдатель ошибся бы. Пусть Сэм весил сто семьдесят фунтов (только кости и мышцы), а когда его что-нибудь смешило — случалось же это часто, — разражался хохотом, какому позавидовала бы и гиена в своих родных джунглях, тем не менее ему были свойственны и нежные чувства. Иначе он не носил бы в бумажнике этот лист.
— Но прежде чем я покажу его тебе, — Сэм вперил глаза в Фарша, — ответь, видишь ли ты что-нибудь забавное, что-нибудь смешное в том, как человек отправляется поудить рыбу в Канаде и застревает в хижине среди первозданной глуши, где нечего читать и некого слушать, кроме дикого селезня, призывающего подругу, и глупостей франко-канадского проводника, не способного и двух слов связать по-английски…
— Нет, — сказал Фарш.
— Я еще не кончил! Видишь ли ты — я продолжаю — что-нибудь нелепое в том, что такой человек в таких обстоятельствах, найдя фотографию красивой девушки, прикнопленную к стене каким-то предыдущим обитателем хижины, и пять недель глядя на нее, так как смотреть больше не на что, влюбился в эту фотографию? Хорошенько подумай, прежде чем ответить.
— Нет, — сказал Фарш по зрелом размышлении. Он не принадлежал к тем, кто умеет находить смешную сторону в чем угодно и без труда.
— Отлично, — сказал Сэм. — И большое счастье для тебя. Хихикни ты — один-единственный разок, — и я бы обрушил могучий удар на твою сопатку. Ну, со мной как раз это и случилось.
— Что случилось?
— Я нашел вот эту фотографию, прикнопленную к стене, и влюбился в нее. Вот погляди!
Он благоговейно развернул лист, оказавшийся половиной страницы, вырванной из иллюстрированной газеты — одной из тех, что скрашивают для англичанина середину недели. Длительное пребывание на стене рыбачьей хижины на пользу ей не пошло. Она выцвела, пожелтела, один угол скрывало расползшееся темное пятно, намекая, что в тот или иной день какой-то обитатель хижины был неаккуратен с ножом. Тем не менее Сэм взирал на нее, будто юный рыцарь — на чашу Святого Грааля.
— Ну?
Фарш внимательно изучил половину страницы.
— Баранья подливка, — сказал он, указывая на темное пятно и ставя молниеносный профессиональный диагноз. — Говяжья была бы посветлее.
Сэм устремил на своего друга взгляд, полный сконцентрированного омерзения, который, безусловно, смутил бы более чуткого человека.
— Я показываю тебе это обворожительное лицо, светящееся юностью и радостью жизни, — вскричал он, — а тебя интересует лишь то, что какой-то вандал, чью шею я с наслаждением свернул бы, обрызгал его своим гнусным обедом! Господи, смотри же на девушку! Ты когда-нибудь видел подобную красавицу?
— Да, она ничего.
— Ничего! Неужели ты не видишь, какая она изумительная?
Сказать правду, фотография в достаточной мере оправдывала энтузиазм Сэма. Она запечатлела девушку в охотничьем костюме, стоящую рядом со своей лошадью. Стройная, с мальчишеской фигурой девушка, лет восемнадцати, чуть выше среднего роста. С фотографии глядели ясные, умные, серьезные глаза. Уголок ее рта чуть задумчиво изогнулся. Рот был очаровательным, но Сэм, досконально изучивший фотографию и считавший себя ведущим мировым специалистом по ней, твердо придерживался мнения, что, улыбаясь, он станет еще очаровательнее.
Под фотографией жирным шрифтом было напечатано:
Прекрасная дщерь Нимврода
Ниже столь поэтического заголовка, предположительно, помещались более конкретные сведения касательно личности прекрасной дщери, но грубая рука, вырвавшая страницу, к несчастью, оставила их под линией разрыва.
— Изумительная! — с чувством повторил Сэм. — Что там Теннисон накропал? Английский розовый бутон, она?
— Теннисон? Когда я плавал на «Морской птице», там был Пеннимен…
— Да заткнись ты! Ведь она чудо, Фарш! И более того, блондинка, верно?
Фарш поскреб подбородок. Он любил все хорошенько обдумать.
— Или брюнетка, — изрек он.
— Дурак! Ты еще скажешь, что эти глаза не голубые!
— Может, и так, — с неохотой допустил Фарш.
— А волосы золотистые, ну разве что светло-каштановые.
— Почем я знаю!
— Фарш, — сказал Сэм, — как только я доберусь до Англии, так сразу начну ее разыскивать.
— Плевое дело. — Фарш ткнул мундштуком трубки в заголовок. — Дщерь Нимврода. Бери телефонную книгу да и ищи. Там и адрес дают.
— И как это ты все сообразил? — заметил Сэм с восхищением. — Одна беда: что, если старина Нимврод проживаема городом? Похоже, что он любитель охоты и лисьей травли.
— А! — сказал Фарш. — Может, и так.
— Нет, надежнее будет установить, из какой газеты выдрали эту страничку, а потом просмотреть подшивки.
— Валяй, — сказал Фарш, явно утратив всякий интерес к теме.
Сэм мечтательно созерцал фотографию.
— Видишь эту ямочку у подбородка, Фарш? Бог мой, я бы дорого заплатил, лишь бы увидеть, как эта девушка улыбается! — Он вернул вновь сложенную страницу в бумажник и вздохнул. — Любовь замечательная штука, Фарш!
Объемистый рот мистера Тодхантера сардонически искривился.
— Вот когда попробуешь жизни с мое, — ответил он, — так узнаешь, что чашкой чая обойтись куда лучше.
2. Кей из Вэлли-Филдз
Безымянный индивид, вырвавший фотографию, столь восхитившую Сэма Шоттера, из ее законного окружения, проделал это, как уже упоминалось, очень неаккуратно. Прояви он хоть чуточку осмотрительности, и изнывающий влюбленный прочел бы под ней следующее: «Мисс Кей Деррик, дочь полковника Юстеса Деррика, Мидуэй-Холл, Уилтшир».
А окажись Сэм на Пикадилли-Серкес как-то днем, недели через три после своей задушевной беседы с Фаршем Тодхантером, то он мог бы узреть мисс Деррик во плоти. Ибо она стояла там на остановке и ждала автобус номер три.
Узри он ее там, так тут же заключил бы, что фотография, какой бы чарующей она ни была, далеко уступала оригиналу. С момента, когда фотограф запечатлел ее, миновали четыре года, а в возрасте между восемнадцатью и двадцатью двумя годами многие девушки заметно расцветают. К ним принадлежала и Кей Деррик. И еще он убедился бы, что очень точно определил, как она выглядит в красках. Глаза у нее, как он и предсказывал, были голубые, а точнее — синие, будто небо в летний вечер, и с той же мягкой бархатистостью. Ее волосы, те, что выглядывали из-под очень ей шедшей шляпки, казались темно-золотыми с каштановым отливом. А в-третьих, он заметил бы, что выглядит она усталой. Потому что очень устала. Ежедневно она приезжала в дом некой миссис Уиннингтон-Бейтс на Тэрлоу-сквер в Южном Кенсингтоне, чтобы читать этой даме вслух и вести ее обширную корреспонденцию. И никто из тех, кто знал миссис Уиннингтон-Бейтс сколько-нибудь близко, не стал бы отрицать, что после дня подобных занятий любая девушка имела полное право выглядеть настолько усталой, насколько ей заблагорассудится.
Подошел автобус, и Кей поднялась на крышу. Перед ней предстал кондуктор с компостером в руке.
— Д’куда?
— Вэлли-Филдз, — ответила Кей.
— Хн, — сказал кондуктор.
И вручил ей билет без малейшего волнения, без следа сочувственной тревоги, которую испытывали те, кто видел юношу, несшего знамя с надписью «Эксцельсиор» , ибо давно миновали дни, когда поездка в Вэлли-Филдз приравнивалась к опасному приключению. Двести лет тому назад, когда рыцари большой дороги рыскали по Западному Кенсингтону, а на Риджент-стрит стреляли бекасов, этот приятный пригород (почтовый индекс: Ю.-В. 21) был дикой глушью, куда пресыщенные светские щеголи и дуэлянты удалялись верхом, если их тянуло побыть наедине с Природой. Но необъятное озеро кирпича и асфальта, именуемое Лондоном, успело с тех пор выйти из берегов и затопить Вэлли-Филдз, превратив пустынную долину в обширное скопление домов, куда можно кроме автобуса доехать на поезде и даже на трамвае.
Пригород этот стал для Кей таким знакомым, что порой ей чудилось, будто она прожила в нем всю жизнь, хотя миновало лишь несколько месяцев с того дня, как ее выбросило на сей брег, точно обломок погибшего корабля. Или, если изложить факты не столь красочно, — с того дня, как мистер Ренн из «Сан-Рафаэля» на Берберри-роуд явился к ней после кончины ее родителей и пригласил ее поселиться там. Этот мистер Ренн был нехорошим дядей Мэтью, который в темном прошлом, в году эдак 1905-м, гнусно запятнал герб Дерриков, бежав с Энид, приходившейся Кей тетушкой.
Кей тогда было два годика, и историю эту она узнала лишь в восемь лет от юного Уиллоуби Брэддока, толстого мальчика, который через посредство опекуна владел великолепным домом и землями, граничившими с землями Мидуэйза. История была весьма романтичной. Молодой человек приехал в Мидуэйз собирать материал для «Исторических поместий Англии» — серии, печатавшейся в тогда только-только учрежденном «Домашнем спутнике» Пайка. В процессе собирания материала он познакомился с сестрой владельца и через каких-то несколько недель понудил ее бежать с ним и выйти за него замуж, чем — с точки зрения ее родных — погубил все ее надежды в этом мире, а также упования в мире загробном.
Двадцать лет Мэтью Ренн пребывал семейным парией, и вот время отомстило в лучшем своем стиле. Кончина полковника Деррика, последовавшая через несколько месяцев после кончины его супруги, обнаружила, что вдобавок к голубой нормандской крови он обладал и той безыскусной верой, которую поэт поставил гораздо выше. А безыскусно он веровал в прельстительные рекламные проспекты, неспособные обмануть и ребенка, и, пытаясь восполнить потери от уменьшения доходов с земли, пустился в спекуляции, причем каждая оказывалась еще более разорительным мыльным пузырем, чем предыдущая. Капитал его рассеялся по ветру, Мидуэйз достался кредиторам, Кей обо всем этом сочувственно поведал семейный нотариус, и она приняла приглашение мистера Мэтью Ренна, который, начав свою карьеру простым сотрудником, уже много лет был главным редактором «Домашнего спутника» Пайка.
Автобус остановился на углу Берберри-роуд, Кей сошла и направилась к «Сан-Рафаэлю». Берберри-роуд не принадлежит к наиболее фешенебельным и богатым кварталам Вэлли-Филдз и состоит в основном из полуособнячков, каковым был и «Сан-Рафаэль», подобно сиамскому близнецу составляя неотделимую половину дома, вторая половина которого в подтверждение своей независимости носила название «Мон-Репо». От фасада песчаная дорожка вела мимо двух виноватого вида цветочных клумб с лаврами к ограде с калиткой в стиле деревенских ворот из пяти жердей, выходившей на Берберри-роуд.
Из этой калитки навстречу Кей вышел пожилой джентльмен, высокий, седовласый, отмеченный сутулостью от умственных занятий.
— Добрый вечер, милый, — сказала Кей. — Куда собрался?
Она нежно поцеловала дядю, потому что за месяцы их общения успела горячо к нему привязаться.
— Забегу поболтать с Корнелиусом, — ответил мистер Ренн. — И может, сыграем партию-другую в шахматы.
В реальном летосчислении Мэтью Ренн еще не достиг пятидесятилетнего рубежа, но, как это водится за главными редакторами газет типа «Домашнего спутника» Пайка, он выглядел старше своего возраста. Внешность его дышала кротостью и рассеянной мечтательностью, а потому Кей, не в силах вообразить его в роли пылкого рыцаря, пришла к выводу, что необходимые огонь и энергию в знаменитое бегство внесла исключительно ее тетушка Энид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Фарш, — сказал Сэм. — Я уезжаю в Англию.
— И я. Отплываем в понедельник.
— Да неужели, черт возьми! — сказал Сэм и призадумался. — Я должен уплыть на «Мавритании» в субботу, но, пожалуй, я бы отправился с вами. Шесть дней тет-а-тет с лордом Тилбери меня что-то не прельщают.
— А кто он?
— Владелец издательства «Мамонт», где я буду работать.
— Так отсюда тебя поперли?
Сэма слегка задело, что этот малообразованный человек с такой легкостью докопался до истины. Да и в тактичности Тодхантеру приходилось отказать: он мог бы по меньшей мере сделать вид, будто отставка была добровольной.
— Ну, пожалуй, можно сказать и так.
— Да не за то же, что я в его кресле сидел?
— Нет. Причин, видимо, накопилось много. Фарш, а вообще-то странно, что дядюшке пришло в голову сплавить меня в Англию. На днях гадалка сказала мне, что скоро меня ждет длинная поездка, а в ее конце я встречу белокурую девушку… Фарш!
— А?
— Я хочу показать тебе кое-что.
Сэм порылся в кармане и извлек на свет бумажник. Завершив эту операцию, он замер. Но затем, видимо преодолев временные колебания, открыл бумажник и с благоговением индийского священнослужителя, прикасающегося к бесценной реликвии, достал из него сложенный бумажный лист.
Случайный наблюдатель, обманутый веселой беззаботностью его поведения, мог бы счесть Сэма Шоттера одним из тех молодых материалистов, в чьей броне любви трудно отыскать щелочку. И случайный наблюдатель ошибся бы. Пусть Сэм весил сто семьдесят фунтов (только кости и мышцы), а когда его что-нибудь смешило — случалось же это часто, — разражался хохотом, какому позавидовала бы и гиена в своих родных джунглях, тем не менее ему были свойственны и нежные чувства. Иначе он не носил бы в бумажнике этот лист.
— Но прежде чем я покажу его тебе, — Сэм вперил глаза в Фарша, — ответь, видишь ли ты что-нибудь забавное, что-нибудь смешное в том, как человек отправляется поудить рыбу в Канаде и застревает в хижине среди первозданной глуши, где нечего читать и некого слушать, кроме дикого селезня, призывающего подругу, и глупостей франко-канадского проводника, не способного и двух слов связать по-английски…
— Нет, — сказал Фарш.
— Я еще не кончил! Видишь ли ты — я продолжаю — что-нибудь нелепое в том, что такой человек в таких обстоятельствах, найдя фотографию красивой девушки, прикнопленную к стене каким-то предыдущим обитателем хижины, и пять недель глядя на нее, так как смотреть больше не на что, влюбился в эту фотографию? Хорошенько подумай, прежде чем ответить.
— Нет, — сказал Фарш по зрелом размышлении. Он не принадлежал к тем, кто умеет находить смешную сторону в чем угодно и без труда.
— Отлично, — сказал Сэм. — И большое счастье для тебя. Хихикни ты — один-единственный разок, — и я бы обрушил могучий удар на твою сопатку. Ну, со мной как раз это и случилось.
— Что случилось?
— Я нашел вот эту фотографию, прикнопленную к стене, и влюбился в нее. Вот погляди!
Он благоговейно развернул лист, оказавшийся половиной страницы, вырванной из иллюстрированной газеты — одной из тех, что скрашивают для англичанина середину недели. Длительное пребывание на стене рыбачьей хижины на пользу ей не пошло. Она выцвела, пожелтела, один угол скрывало расползшееся темное пятно, намекая, что в тот или иной день какой-то обитатель хижины был неаккуратен с ножом. Тем не менее Сэм взирал на нее, будто юный рыцарь — на чашу Святого Грааля.
— Ну?
Фарш внимательно изучил половину страницы.
— Баранья подливка, — сказал он, указывая на темное пятно и ставя молниеносный профессиональный диагноз. — Говяжья была бы посветлее.
Сэм устремил на своего друга взгляд, полный сконцентрированного омерзения, который, безусловно, смутил бы более чуткого человека.
— Я показываю тебе это обворожительное лицо, светящееся юностью и радостью жизни, — вскричал он, — а тебя интересует лишь то, что какой-то вандал, чью шею я с наслаждением свернул бы, обрызгал его своим гнусным обедом! Господи, смотри же на девушку! Ты когда-нибудь видел подобную красавицу?
— Да, она ничего.
— Ничего! Неужели ты не видишь, какая она изумительная?
Сказать правду, фотография в достаточной мере оправдывала энтузиазм Сэма. Она запечатлела девушку в охотничьем костюме, стоящую рядом со своей лошадью. Стройная, с мальчишеской фигурой девушка, лет восемнадцати, чуть выше среднего роста. С фотографии глядели ясные, умные, серьезные глаза. Уголок ее рта чуть задумчиво изогнулся. Рот был очаровательным, но Сэм, досконально изучивший фотографию и считавший себя ведущим мировым специалистом по ней, твердо придерживался мнения, что, улыбаясь, он станет еще очаровательнее.
Под фотографией жирным шрифтом было напечатано:
Прекрасная дщерь Нимврода
Ниже столь поэтического заголовка, предположительно, помещались более конкретные сведения касательно личности прекрасной дщери, но грубая рука, вырвавшая страницу, к несчастью, оставила их под линией разрыва.
— Изумительная! — с чувством повторил Сэм. — Что там Теннисон накропал? Английский розовый бутон, она?
— Теннисон? Когда я плавал на «Морской птице», там был Пеннимен…
— Да заткнись ты! Ведь она чудо, Фарш! И более того, блондинка, верно?
Фарш поскреб подбородок. Он любил все хорошенько обдумать.
— Или брюнетка, — изрек он.
— Дурак! Ты еще скажешь, что эти глаза не голубые!
— Может, и так, — с неохотой допустил Фарш.
— А волосы золотистые, ну разве что светло-каштановые.
— Почем я знаю!
— Фарш, — сказал Сэм, — как только я доберусь до Англии, так сразу начну ее разыскивать.
— Плевое дело. — Фарш ткнул мундштуком трубки в заголовок. — Дщерь Нимврода. Бери телефонную книгу да и ищи. Там и адрес дают.
— И как это ты все сообразил? — заметил Сэм с восхищением. — Одна беда: что, если старина Нимврод проживаема городом? Похоже, что он любитель охоты и лисьей травли.
— А! — сказал Фарш. — Может, и так.
— Нет, надежнее будет установить, из какой газеты выдрали эту страничку, а потом просмотреть подшивки.
— Валяй, — сказал Фарш, явно утратив всякий интерес к теме.
Сэм мечтательно созерцал фотографию.
— Видишь эту ямочку у подбородка, Фарш? Бог мой, я бы дорого заплатил, лишь бы увидеть, как эта девушка улыбается! — Он вернул вновь сложенную страницу в бумажник и вздохнул. — Любовь замечательная штука, Фарш!
Объемистый рот мистера Тодхантера сардонически искривился.
— Вот когда попробуешь жизни с мое, — ответил он, — так узнаешь, что чашкой чая обойтись куда лучше.
2. Кей из Вэлли-Филдз
Безымянный индивид, вырвавший фотографию, столь восхитившую Сэма Шоттера, из ее законного окружения, проделал это, как уже упоминалось, очень неаккуратно. Прояви он хоть чуточку осмотрительности, и изнывающий влюбленный прочел бы под ней следующее: «Мисс Кей Деррик, дочь полковника Юстеса Деррика, Мидуэй-Холл, Уилтшир».
А окажись Сэм на Пикадилли-Серкес как-то днем, недели через три после своей задушевной беседы с Фаршем Тодхантером, то он мог бы узреть мисс Деррик во плоти. Ибо она стояла там на остановке и ждала автобус номер три.
Узри он ее там, так тут же заключил бы, что фотография, какой бы чарующей она ни была, далеко уступала оригиналу. С момента, когда фотограф запечатлел ее, миновали четыре года, а в возрасте между восемнадцатью и двадцатью двумя годами многие девушки заметно расцветают. К ним принадлежала и Кей Деррик. И еще он убедился бы, что очень точно определил, как она выглядит в красках. Глаза у нее, как он и предсказывал, были голубые, а точнее — синие, будто небо в летний вечер, и с той же мягкой бархатистостью. Ее волосы, те, что выглядывали из-под очень ей шедшей шляпки, казались темно-золотыми с каштановым отливом. А в-третьих, он заметил бы, что выглядит она усталой. Потому что очень устала. Ежедневно она приезжала в дом некой миссис Уиннингтон-Бейтс на Тэрлоу-сквер в Южном Кенсингтоне, чтобы читать этой даме вслух и вести ее обширную корреспонденцию. И никто из тех, кто знал миссис Уиннингтон-Бейтс сколько-нибудь близко, не стал бы отрицать, что после дня подобных занятий любая девушка имела полное право выглядеть настолько усталой, насколько ей заблагорассудится.
Подошел автобус, и Кей поднялась на крышу. Перед ней предстал кондуктор с компостером в руке.
— Д’куда?
— Вэлли-Филдз, — ответила Кей.
— Хн, — сказал кондуктор.
И вручил ей билет без малейшего волнения, без следа сочувственной тревоги, которую испытывали те, кто видел юношу, несшего знамя с надписью «Эксцельсиор» , ибо давно миновали дни, когда поездка в Вэлли-Филдз приравнивалась к опасному приключению. Двести лет тому назад, когда рыцари большой дороги рыскали по Западному Кенсингтону, а на Риджент-стрит стреляли бекасов, этот приятный пригород (почтовый индекс: Ю.-В. 21) был дикой глушью, куда пресыщенные светские щеголи и дуэлянты удалялись верхом, если их тянуло побыть наедине с Природой. Но необъятное озеро кирпича и асфальта, именуемое Лондоном, успело с тех пор выйти из берегов и затопить Вэлли-Филдз, превратив пустынную долину в обширное скопление домов, куда можно кроме автобуса доехать на поезде и даже на трамвае.
Пригород этот стал для Кей таким знакомым, что порой ей чудилось, будто она прожила в нем всю жизнь, хотя миновало лишь несколько месяцев с того дня, как ее выбросило на сей брег, точно обломок погибшего корабля. Или, если изложить факты не столь красочно, — с того дня, как мистер Ренн из «Сан-Рафаэля» на Берберри-роуд явился к ней после кончины ее родителей и пригласил ее поселиться там. Этот мистер Ренн был нехорошим дядей Мэтью, который в темном прошлом, в году эдак 1905-м, гнусно запятнал герб Дерриков, бежав с Энид, приходившейся Кей тетушкой.
Кей тогда было два годика, и историю эту она узнала лишь в восемь лет от юного Уиллоуби Брэддока, толстого мальчика, который через посредство опекуна владел великолепным домом и землями, граничившими с землями Мидуэйза. История была весьма романтичной. Молодой человек приехал в Мидуэйз собирать материал для «Исторических поместий Англии» — серии, печатавшейся в тогда только-только учрежденном «Домашнем спутнике» Пайка. В процессе собирания материала он познакомился с сестрой владельца и через каких-то несколько недель понудил ее бежать с ним и выйти за него замуж, чем — с точки зрения ее родных — погубил все ее надежды в этом мире, а также упования в мире загробном.
Двадцать лет Мэтью Ренн пребывал семейным парией, и вот время отомстило в лучшем своем стиле. Кончина полковника Деррика, последовавшая через несколько месяцев после кончины его супруги, обнаружила, что вдобавок к голубой нормандской крови он обладал и той безыскусной верой, которую поэт поставил гораздо выше. А безыскусно он веровал в прельстительные рекламные проспекты, неспособные обмануть и ребенка, и, пытаясь восполнить потери от уменьшения доходов с земли, пустился в спекуляции, причем каждая оказывалась еще более разорительным мыльным пузырем, чем предыдущая. Капитал его рассеялся по ветру, Мидуэйз достался кредиторам, Кей обо всем этом сочувственно поведал семейный нотариус, и она приняла приглашение мистера Мэтью Ренна, который, начав свою карьеру простым сотрудником, уже много лет был главным редактором «Домашнего спутника» Пайка.
Автобус остановился на углу Берберри-роуд, Кей сошла и направилась к «Сан-Рафаэлю». Берберри-роуд не принадлежит к наиболее фешенебельным и богатым кварталам Вэлли-Филдз и состоит в основном из полуособнячков, каковым был и «Сан-Рафаэль», подобно сиамскому близнецу составляя неотделимую половину дома, вторая половина которого в подтверждение своей независимости носила название «Мон-Репо». От фасада песчаная дорожка вела мимо двух виноватого вида цветочных клумб с лаврами к ограде с калиткой в стиле деревенских ворот из пяти жердей, выходившей на Берберри-роуд.
Из этой калитки навстречу Кей вышел пожилой джентльмен, высокий, седовласый, отмеченный сутулостью от умственных занятий.
— Добрый вечер, милый, — сказала Кей. — Куда собрался?
Она нежно поцеловала дядю, потому что за месяцы их общения успела горячо к нему привязаться.
— Забегу поболтать с Корнелиусом, — ответил мистер Ренн. — И может, сыграем партию-другую в шахматы.
В реальном летосчислении Мэтью Ренн еще не достиг пятидесятилетнего рубежа, но, как это водится за главными редакторами газет типа «Домашнего спутника» Пайка, он выглядел старше своего возраста. Внешность его дышала кротостью и рассеянной мечтательностью, а потому Кей, не в силах вообразить его в роли пылкого рыцаря, пришла к выводу, что необходимые огонь и энергию в знаменитое бегство внесла исключительно ее тетушка Энид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34