Надо было рискнуть. Уже далеко за полдень Орми позвал Кулу:
– Наклонись ко мне, я шепотом буду говорить.
Но Кулу не стал наклоняться, а прилег, как бы невзначай, на мох рядом с Орми и повернулся к нему ухом.
– Слушай, Кулу. Все люди мыслят по закону Улле. И выродки тоже. Но мысли ничего не значат. Все дело в душе. У меченых Улле правит душой, как и разумом. У нас не так. А с этого дня и у тебя, Кулу, и у тех, кто с тобой остался, как у выродков, в душах живет Имир. И отличаетесь вы от меня только тем, что не знаете о себе правды. Вот это ты и проверь.
– Как проверить? Говори, – произнес Кулу еле слышно, не глядя на Орми.
– Пойди и скажи своим: кто хочет, пусть оторвет нам уши, пальцы, что угодно. Нечего, скажи, дожидаться ночи, и так все ясно. Лежат, молчат, выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им так. А потом посмотришь, что будет. Только условимся: речей их не слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.
Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:
– Срок не истек. Есть еще время до темноты. Что-то ты больно торопишься.
– А без толку ждать. Сразу все решим.
– Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь ему разрешает.
– Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?
Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.
– Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.
– Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще и не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.
– Дерьмо, – прошипел Кулу. – Падаль. Ненавижу тебя все равно, правду говоришь или врешь – все равно ненавижу. Червяк позорный. – Он помолчал и добавил: – Ладно. Я сделаю так, как будет для тебя хуже всего. Я сделаю, как ты сказал. И не надейся, что я тебе подыграю. А души никакой у меня нет. Никто надо мной не властен, понял? Ни Улле, ни Имир. Я сам себе господин.
Сказав это, Кулу встал и направился к костру.
– Ну, что приуныли? Ждать надоело? Так и быть. Кончаем. Давайте, ребята. Эти выродки умеют только языком молоть. Все, что змееныш тут говорил, – брехня. И ночи ждать ни к чему. Кто ушей свежих хочет – вперед. Поклонимся Улле.
И Кулу развалился у огня.
– Сам-то чего лег? – спросил Эрк Носатый.
– Я потом, – сказал Кулу. – Сначала вы натешьтесь. Только смотрите, чтобы у них в башке не помутилось, не перестарайтесь.
Людоеды, кряхтя, поднялись. «Ну все, – подумал Орми. – Конец. На что я надеялся, дурак? Соплянка! Червяк безмозглый! Было ведь еще время! Белолобый мог прийти!»
– А что, вождь, срок-то не истек, – сказал Хлу.
– Да плевать, – сказал Кулу.
– Я первая. – Хреса вразвалку пошла к пленникам.
– Чего это – ты? – Барг догнал ее и отпихнул. – А ну пусти!
Тут Барг схватил Эрка за уши и ударил его об колено рожей.
– Эй, вы что, сдурели? – рявкнул Кулу. – На всех хватит!
– Не хватит, – сказала Хреса. – Нас шестеро. А ушей всего четыре.
– Мне не оставляйте, – сказал Кулу. – Я на своем веку ушей нажрался.
Эрк, лежа во мху и хлюпая кровью, извернулся и вцепился зубами Баргу в пятку. Тот взвыл и кинулся душить обидчика. Кулу вскочил с хриплым ревом, подбежал к дерущимся и долбанул их лбами друг о друга. Оба обмякли и затихли.
– Ну, а вы чего встали? Вперед!
Хреса, Хлу и Курги доковыляли до пленников и сели на корточки вокруг них. Орми взглянул на их кислые рожи, и в нем затеплилась надежда. Хреса пощекотала Эйле под подбородком длинным грязным ногтем. Хлу подергал Орми за ухо.
– Это все не то, – сказал Курги мечтательно. – Я уши жа-ареные люблю. Надо бы огня притащить.
– Дело говоришь, – сказал Хлу и начал было вставать, но Хреса его опередила. Она кинулась к костру бегом, споткнулась и грохнулась лицом в огонь. Последние жидкие клочья серых волос на ее голосе вспыхнули, завоняло паленым. С диким воем Хреса вывернулась из огня и принялась кататься по земле. Погасив на себе пламя, затихла и осталась лежать, где лежала, тихо поскуливая.
– Дура косолапая! – заорал Курги с неожиданной яростью. – Ходить не умеет!
Курги встал и направился к костру. Нагнулся, стал выбирать головешку. Полез зачем-то руками в самый жар. Обжегся, запрыгал, на ладони стал плевать. Тогда Кулу поднялся и с размаху ударил его кулаком в висок. Курги рухнул беззвучно и замер.
– Болван! Соплянка!
Кулу подошел к пленникам. Хлу все еще сидел на корточках рядом с Орми и рассеянно дергал его за ухо.
– Рви, – сказал Кулу. Хлу поднял голову.
– Рви!
Хлу сжался в комок и пробормотал:
– Ну – оторву. Чего орать-то. Оторву. А что потом? Ты мне скажи, потом-то что?
– Ничего. Рви.
– Что, жить будем?
– Не понял.
– Жить, говорю, потом будем, что ли? Слышь, вождь… Надоело мне все… уши рвать руками. Ты мне ножик дай. Я ножиком люблю.
Кулу протянул ему каменный нож. Хлу вскочил. Глаза его горели ненавистью.
– Ты, вождь… падаль! Ты сам выродок! Я давно заметил! Первым сдохнешь!
Хлу замахнулся, и тогда вождь точным ударом в челюсть уложил его на мох рядом с Орми. Подобрав нож, Кулу молча разрезал ремни на руках и ногах пленников. А потом бросился на землю лицом вниз и завыл.
Отряд двигался на восток – восемь всадников на двух мамонтах. Белолобый потерял резвость: рваная рана в боку не позволяла ему бежать так же легко и быстро, как раньше. Поэтому его подруга, горбатая и косматая мамонтиха Мама то и дело забегала вперед и останавливалась, поджидая своего спутника. На Белолобом ехали Эйле, Орми, Хреса и Хлу. На шее Мамы восседал Кулу с длинным копьем и железным мечом – Орми уже не надеялся получить назад свое оружие. За спиной Кулу тряслись на мохнатом горбу мамонтихи Барг, Курги и Эрк.
Мамонты нагнали их на другой день после того, как Кулу, мрачно выслушав рассказ Орми о Зерне Имира, кивнул ядозубам, буркнул «пошли» и побрел на восток, никого не дожидаясь и не оборачиваясь.
Путешествие проходило в молчании. Ядозубы были подавленны и угрюмы.
Лес остался позади. Они ехали по сухой каменистой равнине, отличавшейся от Мертвых земель лишь стелющимися кустами можжевельника и редкими пятнами лишайников на серых валунах. Гутанская стена однообразно и бесконечно тянулась по левую руку. Часовых не было видно. По стене и у ее подножия, перебирая толстыми щупальцами, как серые тени, ползали змееноги. Их кожа, принявшая цвет камня, делала их почти невидимыми, когда они замирали, повиснув бесформенными мешками на гладко отесанных плитах.
Местность понижалась. Впереди, в низине, клубилась бурая хмарь. Почва стала влажной и топкой. Вскоре пропала всякая растительность, а потом не стало и змееногов. Мамонты брели, проваливаясь на два локтя в вязкую жижу.
Они вошли в туман. Мгла стелилась по земле тонким слоем, так что всадники могли видеть верхнюю часть стены, торчащую из зыбкого моря, и серое небо; пешими они бы видели не дальше, чем на пять шагов. Здесь негде и не из чего было развести костер. Люди спали на мамонтах, а мамонты спали стоя или дремали на ходу. Люди ели сырое мясо, отрезая тонкие ломти от туши оленя, уже начавшей разлагаться. Мамонты копали бивнями в болоте, изредка отправляя в рот какие-то вонючие черно-бурые пучки – то ли водоросли, то ли гнилые корни.
Ядозубы не знали, как называется эта гиблая страна, а Орми и Эйле помалкивали. В голове у Орми бесконечно крутились смутные слова с Веоровой шкуры: «На востоке страна Каар-Гун – бескрайняя топь, где у людей меняются лица и души, страна Клыкачей, где сгнившее время тяжелыми пузырями поднимается со дна трясины». Эйле шептала, прижимаясь лицом к мохнатому, затылку Белолобого:
– Беги быстрее, пожалуйста, милый, я знаю, как тебе трудно. Но здесь очень опасно, я чувствую, мне страшно…
Потом налетел южный ветер и развеял туман. Путники увидели бескрайнюю унылую равнину, сплошь залитую бурой жижей. Это было совсем не похоже на озеро. Ветер не в силах был разогнать здесь даже небольшие волны и поднимал лишь сонную рябь. И только стена нарушала мрачное однообразие этого мертвого болота, убегая по прямой, как стрела, каменной насыпи на восток, за горизонт. Огромные белые птицы с длинными и узкими, как мечи, крыльями неслись над водой и громоздились на стену, гортанно вскрикивая: «Каар! Ка-ар! Гун! Гун!»
Орми вздрогнул. «О Имир, смилуйся над нами!»
Три долгих дня мамонты брели по болоту, с трудом вытаскивая ноги из вязкой трясины. Туман снова поднялся над равниной – на этот раз даже стена пропала из виду, и день стал похож на сумерки.
На четвертый день Орми почувствовал боль во всем теле – странную боль, одновременно тупую и резкую, как будто болело сильно, но немного в стороне и не совсем у него. Он посмотрел на свои руки и вскрикнул от ужаса. Руки были изрезаны, изгрызены, сожжены – кровавое горелое месиво. Но он мог шевелить пальцами, и они сохранили осязание. Потом он почувствовал, как выдавленные глаза стекают по щекам тягучей массой… Но он не ослеп, он видел. Он весь как бы разделился надвое – одно тело истязали невидимые существа, другое же оставалось невредимым. Его охватила дрожь. Он позвал Эйле и не узнал собственного голоса – таким он стал хриплым, жалким, чужим.
Эйле сидела впереди. Не оборачиваясь, она сказала глухо, как будто издалека:
– Мужайся, Орми. Тень иного времени упала на нас. Главное время разорвано. Это перекресток миров.
– Я весь в крови… Глаза вытекли… Меня пытают невидимые призраки!
– Будет хуже. – Голос Эйле доносился словно из глубокой пещеры. – Все миры, все пузыри и петли встречаются здесь. Время стало совсем мягким, оно расщепилось и расползлось…
– Откуда ты знаешь? Повернись!
Эйле повернулась… Нет, не Эйле! Изуродованный труп со следами ужасных пыток. Лицо было обезображено до неузнаваемости. У Орми перехватило дыхание. Страх, холодный и липкий, как туман над болотом, пронизал все его тело. Труп Эйле приоткрыл ссохшийся, окровавленный рот и произнес:
– Я знаю все. В миллиардах миров моя душа обитает по ту сторону жизни. Мертвым все видно. Я знаю. Сейчас мы расстанемся, Орми. Мы уйдем в разные стороны и вряд ли найдем дорогу назад. Вот куда мы попали, милый мой друг. Тени всех миров и времен – на нас. Страна-оборотень, мир-оборотень, время-оборотень.
– Иные миры, все эти петли, ведь они выпадают из вселенной, как же они оказались здесь?
– Они есть. Они не исчезали. Сейчас мы просто видим больше. Верь всему, что увидишь, Орми. Это не сон.
Туман сгустился, и говорящий труп исчез. Потом Орми почувствовал, как лопается под ним шкура Белолобого. Ноги погрузились в мертвое и холодное. Мамонт тоже был мертв, он сгнил и развалился на части.
И вдруг туман рассеялся, и вместе с ним исчезли и люди, и мамонты. Не было больше ни стены, ни болота. Орми стоял посреди бескрайней каменистой равнины. Без деревьев, травы и мха. Только сухой ветер и пыль на камнях.
Орми бесцельно побрел вперед. Боль прошла. Тело стало легким. Куда-то пропала одежда, оружие. Он был наг, и душа опустела. Он шел долго и вдруг увидел людей. Таких же нагих и прозрачных. Они шли ему навстречу. Первой приблизилась женщина с волчьей головой. Орми узнал ее. Это была Ильг, его мать.
– Вот и ты, Орми, – сказала она.
– Мать…
– Ты думал, я исчезла? Посмотри вокруг. Какая пустота! Это та пустота, в которую мы все ушли. Ничто не исчезло, Орми. В том-то и дело. Ничто и нигде не может исчезнуть. Теперь ты поймешь это сам. В этом – смысл. А печаль – в том, что нигде ничего не появится. Мы прошли сквозь время. Отсюда нам видно. Мир недвижен. Он мертв. И поэтому лучше всего быть в пустоте. Здесь нет обмана и не кажется, будто что-то можно изменить.
Орми узнал и других умерших: болотного выродка – своего отца, погибших ядозубов. Полчища мертвых окружили его. Толпа призраков покрыла равнину до горизонта.
– Выведи меня отсюда, о мать моя, собакоголовая Ильг! – взмолился Орми. – Я попал сюда по ошибке. Я еще жив. Я еще должен так много сделать!
– Жив? Жив?! Жив?!! – заголосили мертвые, отступая от Орми, погружаясь в землю, взмахивая сухими руками.
Ильг-волчица покачала головой:
– Отсюда нет возврата. Но ты оскорбил нас глупыми и жалкими речами. Пустота исторгает тебя. Ты пойдешь еще глубже. Вон!!!
Ильг взмахнула когтистыми лапами и завыла по-волчьи, вытянув морду по ветру.
Мертвецы исчезли. Не было больше ни камней, ни пыли. Земля стала розовой и теплой. Круглые ямы – все одинаковые, с ровными пологими краями – испещряли ее поверхность, образуя правильные ряды. Кое-где торчали толстые, изогнутые деревья без ветвей и листьев – одни лишь черные стволы. «Это место я знаю, – усмехнулся про себя Орми. – Это живая земля, мешок с горячей кровью, из моей упыриной петли. Ямы – поры на коже, деревья – волоски».
Упыри, с раздутыми красными животами, похожие на насосавшихся комаров, валялись повсюду. Они цеплялись когтями за упругую кожу земли. Вдруг один из них пошевелился, встал и пошел к Орми. Его брюхо зыбко качалось, задевая колени. Это был Имро. Из оставленной им дырочки в земле сочилась кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Наклонись ко мне, я шепотом буду говорить.
Но Кулу не стал наклоняться, а прилег, как бы невзначай, на мох рядом с Орми и повернулся к нему ухом.
– Слушай, Кулу. Все люди мыслят по закону Улле. И выродки тоже. Но мысли ничего не значат. Все дело в душе. У меченых Улле правит душой, как и разумом. У нас не так. А с этого дня и у тебя, Кулу, и у тех, кто с тобой остался, как у выродков, в душах живет Имир. И отличаетесь вы от меня только тем, что не знаете о себе правды. Вот это ты и проверь.
– Как проверить? Говори, – произнес Кулу еле слышно, не глядя на Орми.
– Пойди и скажи своим: кто хочет, пусть оторвет нам уши, пальцы, что угодно. Нечего, скажи, дожидаться ночи, и так все ясно. Лежат, молчат, выдумать ничего не могут, онемели от страху, под себя наложили. Скажи им так. А потом посмотришь, что будет. Только условимся: речей их не слушать. Сказать они могут все. Но нас никто не тронет.
Кулу ответил не сразу. Подумал, покряхтел. И сказал наконец:
– Срок не истек. Есть еще время до темноты. Что-то ты больно торопишься.
– А без толку ждать. Сразу все решим.
– Не видано такое, чтобы ядозуб отказался пленника пытать, если вождь ему разрешает.
– Я это знаю не хуже тебя. Ну, давай, Кулу. Или ты боишься?
Кулу повернул голову и посмотрел на Орми с ненавистью.
– Боюсь, говоришь? Чего же мне бояться? Пытать не меня будут.
– Боишься, что я наврал. Веру потерять боишься, которая в тебе еще и не родилась, а ты без нее жить уже не сможешь.
– Дерьмо, – прошипел Кулу. – Падаль. Ненавижу тебя все равно, правду говоришь или врешь – все равно ненавижу. Червяк позорный. – Он помолчал и добавил: – Ладно. Я сделаю так, как будет для тебя хуже всего. Я сделаю, как ты сказал. И не надейся, что я тебе подыграю. А души никакой у меня нет. Никто надо мной не властен, понял? Ни Улле, ни Имир. Я сам себе господин.
Сказав это, Кулу встал и направился к костру.
– Ну, что приуныли? Ждать надоело? Так и быть. Кончаем. Давайте, ребята. Эти выродки умеют только языком молоть. Все, что змееныш тут говорил, – брехня. И ночи ждать ни к чему. Кто ушей свежих хочет – вперед. Поклонимся Улле.
И Кулу развалился у огня.
– Сам-то чего лег? – спросил Эрк Носатый.
– Я потом, – сказал Кулу. – Сначала вы натешьтесь. Только смотрите, чтобы у них в башке не помутилось, не перестарайтесь.
Людоеды, кряхтя, поднялись. «Ну все, – подумал Орми. – Конец. На что я надеялся, дурак? Соплянка! Червяк безмозглый! Было ведь еще время! Белолобый мог прийти!»
– А что, вождь, срок-то не истек, – сказал Хлу.
– Да плевать, – сказал Кулу.
– Я первая. – Хреса вразвалку пошла к пленникам.
– Чего это – ты? – Барг догнал ее и отпихнул. – А ну пусти!
Тут Барг схватил Эрка за уши и ударил его об колено рожей.
– Эй, вы что, сдурели? – рявкнул Кулу. – На всех хватит!
– Не хватит, – сказала Хреса. – Нас шестеро. А ушей всего четыре.
– Мне не оставляйте, – сказал Кулу. – Я на своем веку ушей нажрался.
Эрк, лежа во мху и хлюпая кровью, извернулся и вцепился зубами Баргу в пятку. Тот взвыл и кинулся душить обидчика. Кулу вскочил с хриплым ревом, подбежал к дерущимся и долбанул их лбами друг о друга. Оба обмякли и затихли.
– Ну, а вы чего встали? Вперед!
Хреса, Хлу и Курги доковыляли до пленников и сели на корточки вокруг них. Орми взглянул на их кислые рожи, и в нем затеплилась надежда. Хреса пощекотала Эйле под подбородком длинным грязным ногтем. Хлу подергал Орми за ухо.
– Это все не то, – сказал Курги мечтательно. – Я уши жа-ареные люблю. Надо бы огня притащить.
– Дело говоришь, – сказал Хлу и начал было вставать, но Хреса его опередила. Она кинулась к костру бегом, споткнулась и грохнулась лицом в огонь. Последние жидкие клочья серых волос на ее голосе вспыхнули, завоняло паленым. С диким воем Хреса вывернулась из огня и принялась кататься по земле. Погасив на себе пламя, затихла и осталась лежать, где лежала, тихо поскуливая.
– Дура косолапая! – заорал Курги с неожиданной яростью. – Ходить не умеет!
Курги встал и направился к костру. Нагнулся, стал выбирать головешку. Полез зачем-то руками в самый жар. Обжегся, запрыгал, на ладони стал плевать. Тогда Кулу поднялся и с размаху ударил его кулаком в висок. Курги рухнул беззвучно и замер.
– Болван! Соплянка!
Кулу подошел к пленникам. Хлу все еще сидел на корточках рядом с Орми и рассеянно дергал его за ухо.
– Рви, – сказал Кулу. Хлу поднял голову.
– Рви!
Хлу сжался в комок и пробормотал:
– Ну – оторву. Чего орать-то. Оторву. А что потом? Ты мне скажи, потом-то что?
– Ничего. Рви.
– Что, жить будем?
– Не понял.
– Жить, говорю, потом будем, что ли? Слышь, вождь… Надоело мне все… уши рвать руками. Ты мне ножик дай. Я ножиком люблю.
Кулу протянул ему каменный нож. Хлу вскочил. Глаза его горели ненавистью.
– Ты, вождь… падаль! Ты сам выродок! Я давно заметил! Первым сдохнешь!
Хлу замахнулся, и тогда вождь точным ударом в челюсть уложил его на мох рядом с Орми. Подобрав нож, Кулу молча разрезал ремни на руках и ногах пленников. А потом бросился на землю лицом вниз и завыл.
Отряд двигался на восток – восемь всадников на двух мамонтах. Белолобый потерял резвость: рваная рана в боку не позволяла ему бежать так же легко и быстро, как раньше. Поэтому его подруга, горбатая и косматая мамонтиха Мама то и дело забегала вперед и останавливалась, поджидая своего спутника. На Белолобом ехали Эйле, Орми, Хреса и Хлу. На шее Мамы восседал Кулу с длинным копьем и железным мечом – Орми уже не надеялся получить назад свое оружие. За спиной Кулу тряслись на мохнатом горбу мамонтихи Барг, Курги и Эрк.
Мамонты нагнали их на другой день после того, как Кулу, мрачно выслушав рассказ Орми о Зерне Имира, кивнул ядозубам, буркнул «пошли» и побрел на восток, никого не дожидаясь и не оборачиваясь.
Путешествие проходило в молчании. Ядозубы были подавленны и угрюмы.
Лес остался позади. Они ехали по сухой каменистой равнине, отличавшейся от Мертвых земель лишь стелющимися кустами можжевельника и редкими пятнами лишайников на серых валунах. Гутанская стена однообразно и бесконечно тянулась по левую руку. Часовых не было видно. По стене и у ее подножия, перебирая толстыми щупальцами, как серые тени, ползали змееноги. Их кожа, принявшая цвет камня, делала их почти невидимыми, когда они замирали, повиснув бесформенными мешками на гладко отесанных плитах.
Местность понижалась. Впереди, в низине, клубилась бурая хмарь. Почва стала влажной и топкой. Вскоре пропала всякая растительность, а потом не стало и змееногов. Мамонты брели, проваливаясь на два локтя в вязкую жижу.
Они вошли в туман. Мгла стелилась по земле тонким слоем, так что всадники могли видеть верхнюю часть стены, торчащую из зыбкого моря, и серое небо; пешими они бы видели не дальше, чем на пять шагов. Здесь негде и не из чего было развести костер. Люди спали на мамонтах, а мамонты спали стоя или дремали на ходу. Люди ели сырое мясо, отрезая тонкие ломти от туши оленя, уже начавшей разлагаться. Мамонты копали бивнями в болоте, изредка отправляя в рот какие-то вонючие черно-бурые пучки – то ли водоросли, то ли гнилые корни.
Ядозубы не знали, как называется эта гиблая страна, а Орми и Эйле помалкивали. В голове у Орми бесконечно крутились смутные слова с Веоровой шкуры: «На востоке страна Каар-Гун – бескрайняя топь, где у людей меняются лица и души, страна Клыкачей, где сгнившее время тяжелыми пузырями поднимается со дна трясины». Эйле шептала, прижимаясь лицом к мохнатому, затылку Белолобого:
– Беги быстрее, пожалуйста, милый, я знаю, как тебе трудно. Но здесь очень опасно, я чувствую, мне страшно…
Потом налетел южный ветер и развеял туман. Путники увидели бескрайнюю унылую равнину, сплошь залитую бурой жижей. Это было совсем не похоже на озеро. Ветер не в силах был разогнать здесь даже небольшие волны и поднимал лишь сонную рябь. И только стена нарушала мрачное однообразие этого мертвого болота, убегая по прямой, как стрела, каменной насыпи на восток, за горизонт. Огромные белые птицы с длинными и узкими, как мечи, крыльями неслись над водой и громоздились на стену, гортанно вскрикивая: «Каар! Ка-ар! Гун! Гун!»
Орми вздрогнул. «О Имир, смилуйся над нами!»
Три долгих дня мамонты брели по болоту, с трудом вытаскивая ноги из вязкой трясины. Туман снова поднялся над равниной – на этот раз даже стена пропала из виду, и день стал похож на сумерки.
На четвертый день Орми почувствовал боль во всем теле – странную боль, одновременно тупую и резкую, как будто болело сильно, но немного в стороне и не совсем у него. Он посмотрел на свои руки и вскрикнул от ужаса. Руки были изрезаны, изгрызены, сожжены – кровавое горелое месиво. Но он мог шевелить пальцами, и они сохранили осязание. Потом он почувствовал, как выдавленные глаза стекают по щекам тягучей массой… Но он не ослеп, он видел. Он весь как бы разделился надвое – одно тело истязали невидимые существа, другое же оставалось невредимым. Его охватила дрожь. Он позвал Эйле и не узнал собственного голоса – таким он стал хриплым, жалким, чужим.
Эйле сидела впереди. Не оборачиваясь, она сказала глухо, как будто издалека:
– Мужайся, Орми. Тень иного времени упала на нас. Главное время разорвано. Это перекресток миров.
– Я весь в крови… Глаза вытекли… Меня пытают невидимые призраки!
– Будет хуже. – Голос Эйле доносился словно из глубокой пещеры. – Все миры, все пузыри и петли встречаются здесь. Время стало совсем мягким, оно расщепилось и расползлось…
– Откуда ты знаешь? Повернись!
Эйле повернулась… Нет, не Эйле! Изуродованный труп со следами ужасных пыток. Лицо было обезображено до неузнаваемости. У Орми перехватило дыхание. Страх, холодный и липкий, как туман над болотом, пронизал все его тело. Труп Эйле приоткрыл ссохшийся, окровавленный рот и произнес:
– Я знаю все. В миллиардах миров моя душа обитает по ту сторону жизни. Мертвым все видно. Я знаю. Сейчас мы расстанемся, Орми. Мы уйдем в разные стороны и вряд ли найдем дорогу назад. Вот куда мы попали, милый мой друг. Тени всех миров и времен – на нас. Страна-оборотень, мир-оборотень, время-оборотень.
– Иные миры, все эти петли, ведь они выпадают из вселенной, как же они оказались здесь?
– Они есть. Они не исчезали. Сейчас мы просто видим больше. Верь всему, что увидишь, Орми. Это не сон.
Туман сгустился, и говорящий труп исчез. Потом Орми почувствовал, как лопается под ним шкура Белолобого. Ноги погрузились в мертвое и холодное. Мамонт тоже был мертв, он сгнил и развалился на части.
И вдруг туман рассеялся, и вместе с ним исчезли и люди, и мамонты. Не было больше ни стены, ни болота. Орми стоял посреди бескрайней каменистой равнины. Без деревьев, травы и мха. Только сухой ветер и пыль на камнях.
Орми бесцельно побрел вперед. Боль прошла. Тело стало легким. Куда-то пропала одежда, оружие. Он был наг, и душа опустела. Он шел долго и вдруг увидел людей. Таких же нагих и прозрачных. Они шли ему навстречу. Первой приблизилась женщина с волчьей головой. Орми узнал ее. Это была Ильг, его мать.
– Вот и ты, Орми, – сказала она.
– Мать…
– Ты думал, я исчезла? Посмотри вокруг. Какая пустота! Это та пустота, в которую мы все ушли. Ничто не исчезло, Орми. В том-то и дело. Ничто и нигде не может исчезнуть. Теперь ты поймешь это сам. В этом – смысл. А печаль – в том, что нигде ничего не появится. Мы прошли сквозь время. Отсюда нам видно. Мир недвижен. Он мертв. И поэтому лучше всего быть в пустоте. Здесь нет обмана и не кажется, будто что-то можно изменить.
Орми узнал и других умерших: болотного выродка – своего отца, погибших ядозубов. Полчища мертвых окружили его. Толпа призраков покрыла равнину до горизонта.
– Выведи меня отсюда, о мать моя, собакоголовая Ильг! – взмолился Орми. – Я попал сюда по ошибке. Я еще жив. Я еще должен так много сделать!
– Жив? Жив?! Жив?!! – заголосили мертвые, отступая от Орми, погружаясь в землю, взмахивая сухими руками.
Ильг-волчица покачала головой:
– Отсюда нет возврата. Но ты оскорбил нас глупыми и жалкими речами. Пустота исторгает тебя. Ты пойдешь еще глубже. Вон!!!
Ильг взмахнула когтистыми лапами и завыла по-волчьи, вытянув морду по ветру.
Мертвецы исчезли. Не было больше ни камней, ни пыли. Земля стала розовой и теплой. Круглые ямы – все одинаковые, с ровными пологими краями – испещряли ее поверхность, образуя правильные ряды. Кое-где торчали толстые, изогнутые деревья без ветвей и листьев – одни лишь черные стволы. «Это место я знаю, – усмехнулся про себя Орми. – Это живая земля, мешок с горячей кровью, из моей упыриной петли. Ямы – поры на коже, деревья – волоски».
Упыри, с раздутыми красными животами, похожие на насосавшихся комаров, валялись повсюду. Они цеплялись когтями за упругую кожу земли. Вдруг один из них пошевелился, встал и пошел к Орми. Его брюхо зыбко качалось, задевая колени. Это был Имро. Из оставленной им дырочки в земле сочилась кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45