Девушки не поощряют хулиганов и вообще не имеют с ними ничего общего. Для них это просто работа — тело в обмен на деньги. В разговоре они образно называют своих партнеров по постели «друзьями». Это относится ко всем, с кем им доводится заниматься сексом, кроме, пожалуй, того мужчины, с которым они живут в данный момент — если, конечно, таковой вообще имеется. Этот персонаж выполняет сразу две функции, являясь по совместительству и любовником, и сутенером. Его принято называть не иначе, как «мой старичок». Среди друзей девушек есть респектабельные бизнесмены из Нью-Рошелла или пригородов Лонг-Айленда, но они никогда не появляются в Испанском Гарлеме. Их девушки посещают в городе, заранее условившись о месте встречи. Один из друзей Луизы, книгоиздатель, снимает квартиру в Гринвич-Виллидж, подальше от своего большого дома в Рослин-Хайтс. Ему очень нравится проводить время в обществе юной, хорошенькой Луизы. Зато Терри как-то раз попала на вечеринку, устроенную на складе фабрики по производству автомобильных запчастей в Бронксе. Кровати там не было, и тогда она обслужила одного за другим двенадцать мужчин на одеяле, которое они расстелили прямо на полу.
Случайные же клиенты, те, что снимают девушек в барах, обслуживаются ими в Гарлеме, на квартирах, арендуемых ими на весь вечер или даже всего на час у какой-нибудь знакомой старухи, которая и зарабатывает на жизнь тем, что пускает к себе девочек с клиентами да еще присматривает за детьми, матери которых работают. Луиза снимает свою собственную квартиру и живет в ней одна, без «старичка». Но она боится, что однажды полиция нравов доберется и до нее. У нее никогда не было проблем с полицией, но она знает, что когда-нибудь это все-таки произойдет. Она свободно говорит о своем роде занятий в присутствии знакомых и даже не очень знакомых полицейских. Но полицейский из отдела нравов остается для нее загадочной и зловещей фигурой, и больше всего на свете она боится нарваться на такого мужчину, которого она сначала приведет к себе, а потом будет им же арестована в тот самый роковой момент, когда произойдет, выражаясь сухим языком закона, «обнажение половых органов».)
* * *
Терри. С виду он ничем не отличался от других. На нем был летний костюм и соломенная шляпа. La mera verdad, era guapo.
Луиза. И что он тебе сказал?
Терри. Сказал, что хочет хорошо провести время. А еще, что я, по его мнению, вполне для этого подхожу.
Луиза. Ну а ты что?
Терри. А я сказала, что все зависит от того, что он под этим подразумевает.
(Рафаэль Моррес сидит на нижней ступеньке крыльца, вполуха слушая болтовню Терри. На худощавом лице шестнадцатилетнего подростка темнеют незрячие глаза. Несмотря на жару, на нем спортивная рубашка из ткани с ярким гавайским рисунком и не сочетающиеся с ней по цвету вельветовые брюки. Нельзя сказать, что он одет небрежно, но, как это часто бывает со слепыми людьми, вид у него несколько несуразный, и человек зрячий запросто может принять это за отсутствие вкуса. Он чутко различает каждый звук, доносящийся с улицы. И он тоже знает, что скоро начнется дождь. Он чувствует в воздухе запах дождя и физически ощущает его приближение. Он слеп от рождения, но все остальные части тела обладают повышенной восприимчивостью ко всему, что происходит вокруг. Кое-кто утверждает, что Моррес может даже заранее предчувствовать опасность. Но беда уже на подходе к нему, а он, похоже, даже не догадывается об этом. Небо теперь сплошь затянуто черными грозовыми тучами. Скоро пойдет дождь. Это будет настоящий ливень.)
Луиза. Ну и что случилось потом?
Терри. Мы пошли на квартиру к маме Терезе. Я попросила его заплатить вперед. И он отдал мне деньги. La mera verdad, era un buen tipo. Пока я не сняла платье.
Луиза. И что он сделал?
Терри. Заявил, что он из полиции нравов, и сказал, что отвезет меня в тюрьму. Затем отобрал у меня свои деньги и положил их обратно в бумажник.
Луиза. А ты что, не потребовала предъявить документы?
Терри. Да показал он их, показал! No cabe duda, он был из полиции. Я жутко испугалась. La mera verdad, еще никогда в жизни мне не было так страшно. А потом он сказал, что, возможно, мы сможем договориться полюбовно.
Луиза. Как это «полюбовно»?
Терри. А ты как думаешь?
Луиза (в ужасе). И ты согласилась?
Терри. Seguro. Неужели ты думаешь, что мне хочется в тюрьму?
Луиза. Я бы такого никогда не сделала. Никогда, никогда. Nunca, nunca, nunca.
Терри. Но ведь он же меня прихватил! Что, по-твоему, мне еще оставалось делать?
Луиза. Quien sabe, но только я бы никогда не дала легавому за бесплатно. Nunca, nunca! Уж лучше сгнить в тюрьме!
(Девушки замолчали. Улица тоже затихла в предвкушении надвигающейся грозы. Рафаэль Моррес сидит на ступеньках, обратив лицо к небу, как будто к чему-то прислушиваясь. Луиза оборачивается к нему.)
Луиза. Ральфи, может быть, сыграешь нам что-нибудь?
Терри. Давай, Ральфи, сыграй.
(По просьбе девушек Ральфи сует руку в карман, и в этот момент на улице появляется трое парней. Судя по всему, они куда-то спешат и настроены весьма решительно. Луиза, будто предчувствуя недоброе, начинает спускаться с крыльца и затем понимает, что чужаки уже заметили Морреса.)
Луиза. Mira! Cuidado!
Амбал. Заткнись, вонючая шлюха!
(Рафаэль поворачивается к парням. Он резко встает, вынимает из кармана руку, и в его руке поблескивает некий предмет.)
Амбал. Он один из них!
Бэтмен. Бей его!
(Сверкает лезвие ножа, вонзаясь в тело Рафаэля, вспарывая его живот. Мелькают другие ножи, нанося все новые и новые раны, пока Моррес, подобно окруженному убийцами Цезарю, не падает на тротуар. Ножи отступают, с них капает кровь. В дальнем конце улицы показываются четверо подростков. Едва завидев чужаков, они со всех ног бросаются бежать к ним.)
Амбал. Шухер! Смываемся!
(Трое парней убегают в сторону Парк-авеню. Луиза, сбежав с крыльца, склоняется над Морресом.)
Луиза. Ральфи! Ральфи! Madre de Dios! Пресвятая Богородица!
* * *
— И что случилось потом? — спросил Хэнк.
— Я положила его голову к себе на колени. Он… он был весь в крови, она лилась отовсюду — они всего его исполосовали ножами. Потом приехала полиция. Их было много, выли сирены. Одни полицейские погнались за ними, другие остались здесь, задавали вопросы. Понаехло много полицейских. Но было уже слишком поздно.
— А у Морреса был нож? — невозмутимо спросил Хэнк.
— Нож? Нож?
— Si. Un cuchillo.
— Un cuchillo? У Ральфи? Que hace con un cuchillo? Ножик? Нет, никакого ножа у него не было. Кто вам сказал такую глупость?
— Те ребята утверждают, будто он вынул нож и первым набросился на них.
— Они все врут. Он встал, когда я закричала, и повернулся в их сторону. А они накинулись на него. Нет, никакого ножа у него не было.
— Тогда, Луиза, скажи мне еще вот что. Что он достал из кармана? Что за блестящий предмет это мог быть?
— Блестящий… Ну да! Конечно! Вы имеете в виду губную гармошку? Ту губную гармошку, на которой он играл свои песенки? Вас это интересует?
Гаргантюа дожидался Хэнка внизу. Но на этот раз он был не один. На его приятеле были темные очки и узкополая шляпа с высокой тульей. Над верхней губой топорщились редкие усики. Такая же жиденькая поросль образовывала треугольник на подбородке. Он был очень светлым, и этот белый, почти алебастровый оттенок кожи придавал ему некую аристократичность, делая его похожим на испанца благородных кровей. На нем была белая рубашка с коротким рукавом, дополненная узким синим галстуком, и темно-синие брюки. На предплечье правой руки темнела татуировка. Мускулистые руки, на левом запястье поблескивали часы. Он стоял, заложив руки за спину, с хозяйским видом оглядывая улицу, и даже не обернулся, когда Хэнк подошел к ним.
— Фрэнки, вот он, окружной прокурор, — сказал Гаргантюа, но его спутник не обернулся. — Ну так как, вы с ней уже поговорили?
— Поговорил, — подтвердил Хэнк. — И она мне очень помогла. — Он остановился перед двумя подростками. Тот, которого звали Фрэнки, по-прежнему продолжал обозревать улицу, пряча глаза за темными стеклами очков.
— Это Фрэнки Анарильес, — представил его Гаргантюа. — Он — президент Всадников. Это он сам придумал для клуба такое название. А вы мистер… кажется, своего имени вы так и не назвали?
— Белл, — подсказал Хэнк.
— Фрэнки, а это мистер Белл.
Фрэнки кивнул.
— Приятно познакомиться, приятель-, — сказал он. — И каким ветром тебя занесло в наши края?
— Меня интересует Рафаэль Моррес. Я выступаю обвинителем по этому делу, — ответил Хэнк.
— Да ну! Круто. Удачи тебе. Пусть этих гадов замочат. Всех до одного.
— Мы вам такого можем порассказать об этих чертовых Громовержцах, — поддакнул Гаргантюа, — что вы будете просто в отпаде. Точно-точно, уж можете мне поверить.
— Послушайте, не знаю, как вы двое, — сказал Фрэнки, — а я бы выпил пива. Пойдем. Я угощаю.
Подростки направились в сторону Пятой авеню. Они вальяжно вышагивали, засунув руки в карманы, расправив плечи, гордо подняв голову и глядя перед собой. Эта спокойная уверенность делала их похожими на голливудских кинозвезд. Они знали себе цену и к своей известности относились спокойно, неся бремя дурной славы с надменным безразличием, но в душе все же тайно восторгаясь собственной доблестью.
— А тебе нравится Гарлем? — спросил Хэнк, пытаясь завязать разговор.
Фрэнки неопределенно пожал плечами:
— Ага. Мне здесь нравится.
— Правда? — переспросил Хэнк, дивясь такому ответу.
— Конечно. Здесь клево.
— Почему?
— То есть как это почему? Я тут живу. И все меня здесь знают.
— Разве тебя знают только здесь?
— Вообще-то нет, — усмехнулся он. — Особенно когда мне там случается кому-нибудь башку проломить. С этой стороны макаронники меня знают очень хорошо. Но я имею в виду совсем другое. Ну, типа здесь, когда я иду по улице, все знают, кто я такой, и мне это нравится, врубаешься? Я — Фрэнки, и этим все сказано. Все знают, что я Фрэнки, президент Всадников.
— Но это, наверное, не только почетно, но и небезопасно? — предположил Хэнк.
— А то! — с гордым видом подтвердил Фрэнки. — То есть дело-то, в общем, обычное. Когда приобретаешь определенную известность и репутацию, то тут уж не зевай, гляди в оба.
— В каком смысле?
— В самом прямом. Ведь это самое обычное дело, не так ли? Стоит только кому-нибудь выбиться в люди и стать крутым, как тут же находится много желающих спихнуть его оттуда. Врубаешься, о чем речь? Не то чтобы я считал себя чересчур крутым, нет. Но я — президент Всадников, очень многим это не нравится, и им хотелось бы смешать меня с дерьмом. Вот и все. Ведь куда ни сунься, что ни возьми, это же самое обычное дело, разве нет?
— Наверное, так. До некоторой степени, — вежливо согласился Хэнк.
— Но против тебя, Фрэнки, у них кишка тонка, — заверил Гаргантюа.
— Можешь повторить это еще раз, приятель. Этим ублюдкам придется основательно попотеть, чтобы справиться с таким парнем. Оба-на, ну как, может, завалим сюда? — спросил Фрэнки.
Миновав Сто одиннадцатую улицу, они подошли к небольшому бару на Пятой авеню. На зеркальных стеклах витрины гордо красовались золотые буквы: «Las Tres Guitaras».
— «Три гитары», — пояснил Фрэнки. — А мы называем это место «Las Tres Putas». To есть «Три шлюхи», потому что здесь всегда можно снять телку. Но все равно тут клево. Здесь подают отличное пиво. Ты любишь пиво?
— Люблю, — подтвердил Хэнк.
— Хорошо. Тогда пошли.
Они вошли в заведение. Слева вдоль стены протянулась стойка бара. У стены напротив были расставлены столы, а в дальнем углу комнаты, рядом с подогревательным шкафом, находился стол с доской и набором фишек для игры в шафлборд. Когда Хэнк в сопровождении подростков переступил порог бара, у стойки сшивались, лениво потягивая выпивку, трое мужчин. Они тут же отставили стаканы и, бочком скользнув мимо вновь пришедших, поспешно вышли на улицу.
— Они приняли тебя за фараона — пояснил Фрэнки. — В Гарлеме все озабочены насчет наркоты. В каждом чужаке им мерещится федерал, который только и занимается тем, что рыщет по всей округе и вынюхивает, кого бы ему сцапать и посадить за наркотики. Наших местных легавых они знают всех наперечет. Но вот чужак в хорошем костюме — оба-на! По-ихнему, он обязательно должен быть федеральным агентом. А если уж дело и в самом деле касается наркоты, то им даже рядом стоять и то не в кайф. Потому что иногда случается так, что пацан, которого прихватили за наркоту, успевает скинуть товар, просекаешь расклад? Ну там все, что у него есть. Дозы. Героин. Слышь, друг, ты хоть врубаешься, о чем идет речь, или, может быть, я напрасно сотрясаю воздух?
— Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Хэнк.
— Ну вот, он-то, значит, наркоту выбросил, а она может запросто упасть тебе под ноги или где-то рядом. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как тебя загребут в участок за хранение, возможно, даже с целью сбыта, если, конечно, в дозах окажется достаточно дури. Так что уж коль скоро ты заметил незнакомого фараона, то бери поскорее ноги в руки и дуй подальше от того места. Давайте сядем здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Случайные же клиенты, те, что снимают девушек в барах, обслуживаются ими в Гарлеме, на квартирах, арендуемых ими на весь вечер или даже всего на час у какой-нибудь знакомой старухи, которая и зарабатывает на жизнь тем, что пускает к себе девочек с клиентами да еще присматривает за детьми, матери которых работают. Луиза снимает свою собственную квартиру и живет в ней одна, без «старичка». Но она боится, что однажды полиция нравов доберется и до нее. У нее никогда не было проблем с полицией, но она знает, что когда-нибудь это все-таки произойдет. Она свободно говорит о своем роде занятий в присутствии знакомых и даже не очень знакомых полицейских. Но полицейский из отдела нравов остается для нее загадочной и зловещей фигурой, и больше всего на свете она боится нарваться на такого мужчину, которого она сначала приведет к себе, а потом будет им же арестована в тот самый роковой момент, когда произойдет, выражаясь сухим языком закона, «обнажение половых органов».)
* * *
Терри. С виду он ничем не отличался от других. На нем был летний костюм и соломенная шляпа. La mera verdad, era guapo.
Луиза. И что он тебе сказал?
Терри. Сказал, что хочет хорошо провести время. А еще, что я, по его мнению, вполне для этого подхожу.
Луиза. Ну а ты что?
Терри. А я сказала, что все зависит от того, что он под этим подразумевает.
(Рафаэль Моррес сидит на нижней ступеньке крыльца, вполуха слушая болтовню Терри. На худощавом лице шестнадцатилетнего подростка темнеют незрячие глаза. Несмотря на жару, на нем спортивная рубашка из ткани с ярким гавайским рисунком и не сочетающиеся с ней по цвету вельветовые брюки. Нельзя сказать, что он одет небрежно, но, как это часто бывает со слепыми людьми, вид у него несколько несуразный, и человек зрячий запросто может принять это за отсутствие вкуса. Он чутко различает каждый звук, доносящийся с улицы. И он тоже знает, что скоро начнется дождь. Он чувствует в воздухе запах дождя и физически ощущает его приближение. Он слеп от рождения, но все остальные части тела обладают повышенной восприимчивостью ко всему, что происходит вокруг. Кое-кто утверждает, что Моррес может даже заранее предчувствовать опасность. Но беда уже на подходе к нему, а он, похоже, даже не догадывается об этом. Небо теперь сплошь затянуто черными грозовыми тучами. Скоро пойдет дождь. Это будет настоящий ливень.)
Луиза. Ну и что случилось потом?
Терри. Мы пошли на квартиру к маме Терезе. Я попросила его заплатить вперед. И он отдал мне деньги. La mera verdad, era un buen tipo. Пока я не сняла платье.
Луиза. И что он сделал?
Терри. Заявил, что он из полиции нравов, и сказал, что отвезет меня в тюрьму. Затем отобрал у меня свои деньги и положил их обратно в бумажник.
Луиза. А ты что, не потребовала предъявить документы?
Терри. Да показал он их, показал! No cabe duda, он был из полиции. Я жутко испугалась. La mera verdad, еще никогда в жизни мне не было так страшно. А потом он сказал, что, возможно, мы сможем договориться полюбовно.
Луиза. Как это «полюбовно»?
Терри. А ты как думаешь?
Луиза (в ужасе). И ты согласилась?
Терри. Seguro. Неужели ты думаешь, что мне хочется в тюрьму?
Луиза. Я бы такого никогда не сделала. Никогда, никогда. Nunca, nunca, nunca.
Терри. Но ведь он же меня прихватил! Что, по-твоему, мне еще оставалось делать?
Луиза. Quien sabe, но только я бы никогда не дала легавому за бесплатно. Nunca, nunca! Уж лучше сгнить в тюрьме!
(Девушки замолчали. Улица тоже затихла в предвкушении надвигающейся грозы. Рафаэль Моррес сидит на ступеньках, обратив лицо к небу, как будто к чему-то прислушиваясь. Луиза оборачивается к нему.)
Луиза. Ральфи, может быть, сыграешь нам что-нибудь?
Терри. Давай, Ральфи, сыграй.
(По просьбе девушек Ральфи сует руку в карман, и в этот момент на улице появляется трое парней. Судя по всему, они куда-то спешат и настроены весьма решительно. Луиза, будто предчувствуя недоброе, начинает спускаться с крыльца и затем понимает, что чужаки уже заметили Морреса.)
Луиза. Mira! Cuidado!
Амбал. Заткнись, вонючая шлюха!
(Рафаэль поворачивается к парням. Он резко встает, вынимает из кармана руку, и в его руке поблескивает некий предмет.)
Амбал. Он один из них!
Бэтмен. Бей его!
(Сверкает лезвие ножа, вонзаясь в тело Рафаэля, вспарывая его живот. Мелькают другие ножи, нанося все новые и новые раны, пока Моррес, подобно окруженному убийцами Цезарю, не падает на тротуар. Ножи отступают, с них капает кровь. В дальнем конце улицы показываются четверо подростков. Едва завидев чужаков, они со всех ног бросаются бежать к ним.)
Амбал. Шухер! Смываемся!
(Трое парней убегают в сторону Парк-авеню. Луиза, сбежав с крыльца, склоняется над Морресом.)
Луиза. Ральфи! Ральфи! Madre de Dios! Пресвятая Богородица!
* * *
— И что случилось потом? — спросил Хэнк.
— Я положила его голову к себе на колени. Он… он был весь в крови, она лилась отовсюду — они всего его исполосовали ножами. Потом приехала полиция. Их было много, выли сирены. Одни полицейские погнались за ними, другие остались здесь, задавали вопросы. Понаехло много полицейских. Но было уже слишком поздно.
— А у Морреса был нож? — невозмутимо спросил Хэнк.
— Нож? Нож?
— Si. Un cuchillo.
— Un cuchillo? У Ральфи? Que hace con un cuchillo? Ножик? Нет, никакого ножа у него не было. Кто вам сказал такую глупость?
— Те ребята утверждают, будто он вынул нож и первым набросился на них.
— Они все врут. Он встал, когда я закричала, и повернулся в их сторону. А они накинулись на него. Нет, никакого ножа у него не было.
— Тогда, Луиза, скажи мне еще вот что. Что он достал из кармана? Что за блестящий предмет это мог быть?
— Блестящий… Ну да! Конечно! Вы имеете в виду губную гармошку? Ту губную гармошку, на которой он играл свои песенки? Вас это интересует?
Гаргантюа дожидался Хэнка внизу. Но на этот раз он был не один. На его приятеле были темные очки и узкополая шляпа с высокой тульей. Над верхней губой топорщились редкие усики. Такая же жиденькая поросль образовывала треугольник на подбородке. Он был очень светлым, и этот белый, почти алебастровый оттенок кожи придавал ему некую аристократичность, делая его похожим на испанца благородных кровей. На нем была белая рубашка с коротким рукавом, дополненная узким синим галстуком, и темно-синие брюки. На предплечье правой руки темнела татуировка. Мускулистые руки, на левом запястье поблескивали часы. Он стоял, заложив руки за спину, с хозяйским видом оглядывая улицу, и даже не обернулся, когда Хэнк подошел к ним.
— Фрэнки, вот он, окружной прокурор, — сказал Гаргантюа, но его спутник не обернулся. — Ну так как, вы с ней уже поговорили?
— Поговорил, — подтвердил Хэнк. — И она мне очень помогла. — Он остановился перед двумя подростками. Тот, которого звали Фрэнки, по-прежнему продолжал обозревать улицу, пряча глаза за темными стеклами очков.
— Это Фрэнки Анарильес, — представил его Гаргантюа. — Он — президент Всадников. Это он сам придумал для клуба такое название. А вы мистер… кажется, своего имени вы так и не назвали?
— Белл, — подсказал Хэнк.
— Фрэнки, а это мистер Белл.
Фрэнки кивнул.
— Приятно познакомиться, приятель-, — сказал он. — И каким ветром тебя занесло в наши края?
— Меня интересует Рафаэль Моррес. Я выступаю обвинителем по этому делу, — ответил Хэнк.
— Да ну! Круто. Удачи тебе. Пусть этих гадов замочат. Всех до одного.
— Мы вам такого можем порассказать об этих чертовых Громовержцах, — поддакнул Гаргантюа, — что вы будете просто в отпаде. Точно-точно, уж можете мне поверить.
— Послушайте, не знаю, как вы двое, — сказал Фрэнки, — а я бы выпил пива. Пойдем. Я угощаю.
Подростки направились в сторону Пятой авеню. Они вальяжно вышагивали, засунув руки в карманы, расправив плечи, гордо подняв голову и глядя перед собой. Эта спокойная уверенность делала их похожими на голливудских кинозвезд. Они знали себе цену и к своей известности относились спокойно, неся бремя дурной славы с надменным безразличием, но в душе все же тайно восторгаясь собственной доблестью.
— А тебе нравится Гарлем? — спросил Хэнк, пытаясь завязать разговор.
Фрэнки неопределенно пожал плечами:
— Ага. Мне здесь нравится.
— Правда? — переспросил Хэнк, дивясь такому ответу.
— Конечно. Здесь клево.
— Почему?
— То есть как это почему? Я тут живу. И все меня здесь знают.
— Разве тебя знают только здесь?
— Вообще-то нет, — усмехнулся он. — Особенно когда мне там случается кому-нибудь башку проломить. С этой стороны макаронники меня знают очень хорошо. Но я имею в виду совсем другое. Ну, типа здесь, когда я иду по улице, все знают, кто я такой, и мне это нравится, врубаешься? Я — Фрэнки, и этим все сказано. Все знают, что я Фрэнки, президент Всадников.
— Но это, наверное, не только почетно, но и небезопасно? — предположил Хэнк.
— А то! — с гордым видом подтвердил Фрэнки. — То есть дело-то, в общем, обычное. Когда приобретаешь определенную известность и репутацию, то тут уж не зевай, гляди в оба.
— В каком смысле?
— В самом прямом. Ведь это самое обычное дело, не так ли? Стоит только кому-нибудь выбиться в люди и стать крутым, как тут же находится много желающих спихнуть его оттуда. Врубаешься, о чем речь? Не то чтобы я считал себя чересчур крутым, нет. Но я — президент Всадников, очень многим это не нравится, и им хотелось бы смешать меня с дерьмом. Вот и все. Ведь куда ни сунься, что ни возьми, это же самое обычное дело, разве нет?
— Наверное, так. До некоторой степени, — вежливо согласился Хэнк.
— Но против тебя, Фрэнки, у них кишка тонка, — заверил Гаргантюа.
— Можешь повторить это еще раз, приятель. Этим ублюдкам придется основательно попотеть, чтобы справиться с таким парнем. Оба-на, ну как, может, завалим сюда? — спросил Фрэнки.
Миновав Сто одиннадцатую улицу, они подошли к небольшому бару на Пятой авеню. На зеркальных стеклах витрины гордо красовались золотые буквы: «Las Tres Guitaras».
— «Три гитары», — пояснил Фрэнки. — А мы называем это место «Las Tres Putas». To есть «Три шлюхи», потому что здесь всегда можно снять телку. Но все равно тут клево. Здесь подают отличное пиво. Ты любишь пиво?
— Люблю, — подтвердил Хэнк.
— Хорошо. Тогда пошли.
Они вошли в заведение. Слева вдоль стены протянулась стойка бара. У стены напротив были расставлены столы, а в дальнем углу комнаты, рядом с подогревательным шкафом, находился стол с доской и набором фишек для игры в шафлборд. Когда Хэнк в сопровождении подростков переступил порог бара, у стойки сшивались, лениво потягивая выпивку, трое мужчин. Они тут же отставили стаканы и, бочком скользнув мимо вновь пришедших, поспешно вышли на улицу.
— Они приняли тебя за фараона — пояснил Фрэнки. — В Гарлеме все озабочены насчет наркоты. В каждом чужаке им мерещится федерал, который только и занимается тем, что рыщет по всей округе и вынюхивает, кого бы ему сцапать и посадить за наркотики. Наших местных легавых они знают всех наперечет. Но вот чужак в хорошем костюме — оба-на! По-ихнему, он обязательно должен быть федеральным агентом. А если уж дело и в самом деле касается наркоты, то им даже рядом стоять и то не в кайф. Потому что иногда случается так, что пацан, которого прихватили за наркоту, успевает скинуть товар, просекаешь расклад? Ну там все, что у него есть. Дозы. Героин. Слышь, друг, ты хоть врубаешься, о чем идет речь, или, может быть, я напрасно сотрясаю воздух?
— Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Хэнк.
— Ну вот, он-то, значит, наркоту выбросил, а она может запросто упасть тебе под ноги или где-то рядом. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как тебя загребут в участок за хранение, возможно, даже с целью сбыта, если, конечно, в дозах окажется достаточно дури. Так что уж коль скоро ты заметил незнакомого фараона, то бери поскорее ноги в руки и дуй подальше от того места. Давайте сядем здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35