– Хорошо, пусть будет библиотека. Вы меня проводите?
– Сочту, ваше сиятельство, за особую честь!
– Зачем вы меня всё титулуете, зовите по-простому Алексей Григорьевич, – снисходительно разрешил я, продолжая потешаться над забавным брянским дворянином с рязанской физиономией.
Александр Александрович сделал ножками балетное па, вроде антраша, после чего, скользя по паркету, и взмахивая руками, как птица, поспешил в угол залы, откуда мы попали во внутренние покои. Библиотека занимала просторную комнату с книжными шкафами вдоль стен и диванами в свободных простенках. Здесь, как и везде, было очень чисто и пахло духами. Навстречу нам вышел пожилой человек в очках и поклонился.
– Иван Иванович, – сказал ему мажордом, – к вам посетитель. А мне извольте позволить откланяться!
– Здравствуйте, сударь, не позволите мне взглянуть на ваши богатства? – вежливо спросил я, разглядывая редкого в эту эпоху специалиста по книгам.
Библиотекарь внимательно посмотрел на меня сквозь стекла очков.
– Voulez, – кратко сказал он, делая международный приглашающий жест.
– Изволите говорить по-русски? – поинтересовался я, чтобы избежать, как это сплошь и рядом бывало при общении с местными полиглотами, путаницы в языках.
– О, да! Изволю! – подтвердил библиотекарь с сильным немецким акцентом. – Я изрядно говорить по-рюски.
– Sehr gut! – сказал я, демонстрируя, что определил его национальную принадлежность. – Можно мне посмотреть вашу библиотеку?
– Ошень можно, – ответил он, делая приглашающий жест.
– Где у вас тут русские книги?
Немец подвел меня к одному из шкафов и показал несколько полок заставленных книгами на кириллице. В основном это была литература религиозного содержания, на чтение которой у меня никак не хватало времени.
Книг современных писателей не было, как и журналов вроде тех, что издавались при матушке нынешнего императора: «Трудолюбивая Пчела», «Полезное увеселение», «Свободные часы», «Невинное упражнение», «Доброе намерение», «Адская почта», «Парнасский Щепетильник», «Пустомеля» – одни названия чего стоили. Павел Петрович, судя по всему, нынешнюю книжную культуру не баловал, опасаясь ее тлетворного влияния. Зато литературой на европейских языках остальные шкафы были набиты доверху.
Пока я рассматривал корешки, библиотекарь, стоя неподалеку, ревниво наблюдал, какое впечатление производит на меня его коллекция книг. Пришлось разочаровать цивилизованного немца, и сознаться, что, по незнанию языков, в его книгах я могу только смотреть картинки. После чего он тотчас потерял ко мне всякий интерес и, увы, уважение.
– А нет ли у вас биографии Иоганна Гуттенберга, – спросил я, уже собираясь уходить.
– Откуда вы знать про этот человек? – удивился он.
– Ну, мало ли что я знаю, – со скромной гордостью сказал я. – Видите ли, у меня есть книга о черной магии, изданная в 1511 году, и мне хотелось бы узнать имя издателя. А время смерти изобретателя книгопечатанья Гуттенберга я не помню, может быть, это его издание?
– Наин, Гуттенберг изволил умирать в конец шестидесятых лет пятнадцатый век, и он никогда не издать подобный литератур. Вы имеете желаний показать мне ваш бух?
– Бух? В смысле книгу? Ради Бога.
Взволнованный библиотекарь, еле сдерживая нетерпение, отправился со мной в гостевой дом, где я и предъявил ему раритетное издание, приобретенное мной за гривенник у квартирной хозяйки шарлатана-врача, которой тот остался должен за постой. При виде редкой книги у «Ивана Ивановича» загорелись глаза и потекли слюни. К сожалению, от волнения он вдруг забыл все русские слова и на мои вопросы отвечал исключительно по-немецки. Так что никакого толка от его консультации не получилось.
Кроме восторженных выкриков: «Es ist wunderbar! Unglaublich! Es ist das Wunder einfach!», обозначавших, как я полагал, высшую степень восхищения, никаких полезных сведений я от него не узнал. Впрочем, и это было кое-что. Если библиофил в восемнадцатом веке пришел от издания в такой восторг, то что будет, если мне удастся переправить этот «бух» в двадцать первый!
Наконец восторг несколько поутих, и библиотекарь на своем непонятном языке, сопровождаемом понятной жестикуляцией, попросил разрешения забрать с собой книгу для знакомства. Мне идея не понравилась, но и отказать ему не было повода – мол, сам еще не прочитал – и я утвердительно кивнул.
– Бери, только не лапай немытыми руками.
– Что есть «нелапай»?
– Это значит – не слюни пальцы, когда листаешь, и не загибай углы у страниц. Знаю я вас, готов и вандалов, думаешь, мы не помним, как вы Рим разграбили?!
Немец догадался, что русский дикарь над ним подшучивает, и забавно нахмурился.
– Я уходить читать книга, – самолюбиво сказал он, но не ушел, увидел лежащую на столе саблю и остолбенело на нее уставился.
– Это есть Der Sabel?
– Точно, – подтвердил я, – дер сабля. Еще вопросы есть?
Вопросов у него ко мне, кажется, не было, они возникли у меня, наблюдая странное поведение библиотекаря. Что-то слишком большое впечатление произвело на человека мирной профессии мое добытое в бою оружие. Он как-то боком, благоговейно жмурясь, подошел к столу, но притронуться к сабле не решился. Таращился на нее во все глаза, разве что ей не кланялся.
– Вы интересуетесь саблями? – спросил я.
– Der Sabel! – опять повторил он, начиная пятиться к выходу.
– А что такого в моей сабле? – попытался я удержать его в комнате. То, что сабля очень старая и необыкновенно ценная, я знал и без него, но такое мистически благоговейное отношение к ней было совершенно непонятно.
Однако библиотекарь вновь забыл русский язык и, бормоча свое: «данке шён» и «ауфвидерзеен», торопливо вышел из комнаты.
– Это кто у тебя был? – спросил, входя в комнату, предок и ошалело огляделся по сторонам.
– Библиотекарь, взял книгу на экспертизу.
– Странный тип, я его где-то, кажется, встречал. Ничего он толком не знает.
– Кто ничего не знает? Библиотекарь?
– Какой библиотекарь? Ты про кого меня спрашиваешь? – удивился Антон Иванович.
Судя по всему, он уже так набрался, что на ходу забывал, о чем только что говорил.
– Кто ничего не знает? – повторил я.
– Твой волхв Костюков. Всё рассказал, и что влюблюсь, и что женюсь, а имени так и не назвал.
– Может, ему тебе еще нужно было нагадать сумму приданного?
– Приданное будет пустяшное. А девушка сирота, живет у богатой тетки. Костюков говорит, что она и без приданного будет для меня хороша. Ясное дело, стану я абы на ком жениться!
– Когда свадьба-то? – серьезно спросил я.
– Ты что, мы же еще даже не знакомы!
– А, ну тогда ладно, я-то подумал, что у вас все решено.
– Опять шутишь, едкий ты человек! Ничего святого за душой. Это, между прочим, возможно, будет твоя прапрабабка! Мог бы серьезней отнестись!
– Как только познакомлюсь – паду к ногам!
– То-то, увеселитель ты наш! Ну что, давай еще по лафитнику «Шартреза» или лучше по-простому водочки? Скоро ужин будут подавать.
– Вот тогда и выпьем, ты и так уже подшофэ.
Антон Иванович спорить со мной не стал и ушел к себе пить в одиночестве.
Я же прибрал саблю с глаз долой и от греха подальше, подсунул ее под доски, на которых крепились пружины кровати, и отправился навестить Ивана с волхвом.
Последний медленно выздоравливал после полугодичного заключения в жутких условиях и требовал медицинского наблюдения. Мои приятели прилично устроились в «черной» половине гостевого особняка, предназначенной для личных слуг гостей и, как мне показалось, вполне наслаждались праздной, сытой жизнью.
– Что там с нашим рыдваном? – спросил я Ивана.
– А что с ним может быть, чинят.
– Не знаешь, сколько времени провозятся?
– Работа там серьезная, пока балку под новую ось найдут, пока обработают. Да ты, ваше благородие, не суетись, поспеем мы в Питер вовремя. Ничего твоей Алевтине у царя-батюшки плохого не сделают, чай, не в туретчине живем, а в Российской империи!
Я удивленно посмотрел на дезертира убежавшего из полка от незаслуженного наказания шпицрутенами – чего это его потянуло на ура-патриотизм. Глазки у солдата оказались маслеными и умильными. А ослабевший в неволе Костюков, по слабости здоровья, вообще был пьян в лоскуты, бессмысленно таращился на меня оловянными глазами.
– Понятно, какое у вас тут гадание было! Закусывать нужно, когда столько пьете. Иван, у меня к тебе просьба, если я не смогу сам – поторопи кузнецов.
– Незачем никого торопить, – вмешался в разговор волхв, до того лишь бессмысленно глядевший то ли в пространство, то ли в вечность, – не найдешь ты жены в той столице.
– Вы о чем, Илья Ефимович, – удивленно спросил я, – а где же тогда я ее найду?
– Во тьме времен, – ответил Костюков каким-то механическим голосом.
– Ладно, ребята, вам, по-моему, не мешает отоспаться. И где эта «тьма времен»? – не удержался спросить я пьяного волхва, выходя из комнаты.
– Когда будет нужно, тебя оповестят.
– Ну, тогда всё в порядке, буду ждать.
Глава четвертая
Только я лег спать, как за мной пришел управляющий Карл Францевич. Он, было видно, и сам только что встал с постели и выглядел не как днем – комильфо.
– Ради бога, извините за беспокойство, Алексей Григорьевич, но наша страдалица только что проснулась и просит вас. Не сочтите за труд…
– О чем вы говорите, барон, я сейчас только соберусь.
Последние дни в пути я хорошо высыпался, так что никаких сложностей в ночном бдении для меня не было. Тем более что таинственная графиня меня интересовала. Фон Герц деликатно вышел из спальни, давая мне возможность встать и одеться. Впрочем, туалет у меня никогда не занимал много времени. Через пару минут я был готов, и мы отправились к знакомому торцу дворца, откуда был прямой вход в опочивальню графини.
Как и в прошлый приход, управляющий довел меня только до входа в покои и вернулся назад. Встретила меня не давешняя камеристка, а другая девушка, значительно старше – хотя рассмотреть ее в свечном освещении было мудрено.
– Что с Зинаидой Николаевной? – спросил я. – Ей хуже?
– Она долго спала, а когда проснулась, послала за вами, – ответила девушка с немецким акцентом.
– Проводите меня.
Барышня в точности так же, как и ее отсутствующая товарка, бесшумно открыла дверь спальни и провела меня в совершенно темную комнату.
Я добрался до кровати, нащупал знакомый пуф и сел в изголовье.
В комнате по-прежнему навязчиво пахло духами, и было душно.
– Как вы себя чувствуете, графиня?
– Лучше, – прошелестел нежный глосс, – только очень болит голова…
– Я же велел вам проветрить спальню, – с легким раздражением сказал я. – Если вы не хотите слушаться, то зачем обращаетесь за помощью.
Скорее всего, барыня к такому тону не привыкла и когда отвечала, голос ее обижено дрожал:
– Как вы не понимаете, мне так плохо! И как можно было открывать окна, когда на улице солнце, я этого не вынесу! Вы, вы так жестоки!
– Сейчас солнца нет, так что вам нечего опасаться. Прикажите проветрить комнату, иначе мне здесь делать нечего.
– Ах, как хотите, ладно, пусть! – проговорила умирающим голосом графиня. – Аглая! Подите сюда!
Понятно, что девушка, которая находилась в соседней комнате, за притворенной дверью, ничего не услышала.
– Аглая! – громко позвал я. – Идите сюда! – Испуганная камеристка проскользнула в спальню.
– Принесите свечу и откройте окна! – приказал я.
– Как можно! Запрещено-с, барин, – испуганно ответила она.
– Ах, Аглая, делайте, как доктор велит, – умирающим голосом сказала графиня, – мне теперь уже всё равно!
– Но, – опять попыталась возразить камеристка, – ваше сиятельство…
Я не стал слушать возражения, принес из соседней комнаты свечную лампу, отдернул гардины и с треском распахнул заклеенное бумагой окно. Сразу стало легче дышать. Спальню осветила яркая, почто полная луна, и я с интересом посмотрел на «страдалицу». Зинаида Николаевна лежала, крепко зажмурив глаза. Она была укрыта до горла пуховым атласным одеялом, голова утопала в подушке. Толком разглядеть ее при таком освещении мне не удалось. Аглая с ужасом наблюдала за моими действиями, покорно опустив руки.
– Вы можете идти, – отправил я ее вон из комнаты.
Трагически всплеснув руками, девушка поспешно выскочила в дверь.
– Вот теперь давайте разговаривать, – миролюбиво сказал я, усаживаясь на свой пуфик. – У вас, сударыня, нет никакой опасной болезни, но если вы хотите себя уморить, это ваше дело.
– Но мне так тяжко! Я так больна! – слабо возразила хозяйка.
– Потому и больны, что не дышите свежим воздухом и не встаете с постели. Сейчас я вас осмотрю и попытаюсь помочь.
– Какой вы, доктор, грубый и сильный, – задыхаясь, прошептала женщина. – Тот дивный запах был от вас?
– Это вы о чем? Впрочем, не знаю, здесь было жарко.
– От вас пахло пылью, травой, солнцем и сильным мужчиной, – шептала она, не слушая моих неловких оправданий, – это было упоительно! – Глаза женщины были закрыты, и говорила она словно в бреду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42