При виде меня она встала и шепотом спросила:
– Вы доктор?
Я молча поклонился.
– У графини в комнате темно, это вам не помешает при осмотре? Она теперь совсем не переносит света.
– Ничего страшного, попробую осмотреть ее в темноте, – пообещал я, усмехаясь многозначному: «осмотреть в темноте».
– Тогда следуйте за мной, – сказала девушка, – подавая мне теплую, сухую руку с тонкими, почти детскими пальцами.
Мы на цыпочках прошли внутрь темного помещения, как я понял по тонкому аромату, – спальню хозяйки.
– Зинаида Николаевна, – не сказала, а прошелестела камеристка, – к вам пришел доктор.
Я постепенно привыкал к темноте и начал различать предметы. Кровать больной стояла как трон посередине большой комнаты.
– Я вам помогу, – прошептала девушка и подвела меня к ней.
Рассмотреть больную в темноте было невозможно, я присел на пуфик возле изголовья и попросил:
– Сударыня, позвольте вашу руку.
Графиня едва слышно вздохнула, и к моей руке прикоснулись ее пальцы. Я перехватил тонкое запястье и нащупал пульс. Он был вполне удовлетворительный с хорошим наполнением.
– Что у вас болит? – шепотом спросил я, отпуская руку.
– Ах, доктор, я не знаю. Пожалуй, голова. И я совсем не могу видеть света, – прошелестело в ответ.
Для пожилой женщины у Зинаиды Николаевны была очень нежная, мягкая кожа и красивый, молодой голос.
– Позвольте, я положу вам ладонь на лоб, – сказал я, уже отчетливо видя силуэт лежащей на подушке головы в короне густых волос.
– Извольте, – разрешила графиня.
Я протянул руку и прикоснулся ко лбу, он был прохладен – температуры у больной не было.
– Теперь я буду двигать над вами руками, а вы закройте глаза и постарайтесь расслабиться, – попросил я. – Представьте, что вы лежите в теплой воде и вам хорошо и спокойно.
– Да, – ответила женщина и затихла.
Я начал водить руками над ее телом, закрытым тонким шелковым одеялом. Мышцы у меня напряглись, и заныла недавняя рана.
Сначала графиня лежала совершенно неподвижно, но несколько минут спустя, начла дрожать.
– Вам нехорошо? – спросил я. – Прекратить?
– Нет, хорошо, – ответила она чуть громче и отчетливее чем раньше. – Пожалуйста, еще!
Я вновь сосредоточился на своих ладонях и попытался проконтролировать, какие места ее тела отзываются на мои пассы. Когда занимаешься экстрасенсорным лечением, довольно быстро начинаешь ощущать разницу между здоровыми и больными участками. Как мне показалось, у Зинаиды Николаевны были небольшие проблемы с печенью и желудком. В остальном, для пожилой женщины, она была практически здорова. От нервного и мышечного напряжения я начал уставать и сильно вспотел. В комнате насыщенной ароматами духов было душно и влажно.
– Вот на сегодня и всё, – сказал я, когда почувствовал, что ощущение собственной усталости не дают пробиться к больной.
– Что это было? – спросила больная, открывая глаза. – Что вы со мной делали?
– Это такое бесконтактное, экстрасенсорное лечение, – по привычке, мутно и непонятно, ответил я, постепенно приходя в себя. – Меня ему научили инки и ацтеки.
Обычно чем непонятнее звучали объяснения, тем больше доверия вызывал своей ученостью врач.
– Доктор, а что это за странный запах? – опять спросила графиня.
– Не знаю, – ответил я, отодвигаясь дальше от постели, – вероятно, флюиды выздоровления.
Теперь, когда я почти привык к темноте комнаты, мне показалось, что графиня не так уж и стара. «А почему, собственно, мы решили, что она старуха?» – подумал я, и догадался, что тут дело не обошлось без Пушкина и «Пиковой дамы». Старуха-графиня – тройка, семерка, туз.
– Но я опять ощущаю этот запах! – опять тревожно сказала Зинаида Николаевна. – Откуда он?
– Не знаю, о чем вы. Пожалуйста, не думайте об этом, – категорично сказал я, чтобы закрыть неприятную тему. Не объяснять же было ей, что в духоте непроветриваемой комнаты, при большом мышечном напряжении немудрено и вспотеть. – Вам необходимо постоянно проветривать комнату и больше есть сырых овощей и фруктов. У вас прекрасная оранжерея, там растет всё необходимое для вашей диеты. А теперь позвольте откланяться, вам нужно отдохнуть.
– Нет, доктор, останьтесь, пожалуйста, мне с вами так покойно! И еще этот аромат! Он такой странный!
Вот действительно, дался ей мой запах. Я плотнее запахнул сюртук. Торчать в темной, душной комнате с невидимой женщиной мне было совершенно неинтересно. Пришлось придумывать повод улизнуть.
– Мое присутствие вам будет сейчас вредно. Вам теперь необходимо немного поспать. Только сначала распорядитесь проветрить комнату. А я к вам приду, как только вы наберетесь сил, и повторю свой сеанс.
– Хорошо, доктор, я буду вас ждать!
Я тихо встал, и, неслышно ступая, вышел из спальни. Я так пропотел, что от меня реально разило потом. Камеристка, кажется, тоже это почувствовала и повела из стороны в сторону своим маленьким, чуть вздернутым носиком.
– Ну, как она, доктор? – с неподдельной тревогой спросила девушка.
– Неплохо. Думаю, что у графини нет ничего опасного. Надеюсь, что она скоро выздоровеет.
– Ах, дай-то Бог, Зинаида Николаевна так тяжело больна!
– Время – лечит, – неопределенно ответил я, чтобы избавиться от глупых разговоров и, наконец, выйти на свежий воздух вместе со своим плебейским запахом.
У выхода меня ждало следующее заинтересованное лицо – барон фон Герц. Он ничего не спросил, но тревожно смотрел мне в лицо, видимо ожидая трагического приговора.
– Вы зря волнуетесь, Карл Францевич, – сказал я беззаботным тоном, – с графиней всё в порядке. Сколько я могу судить, для своего возраста она вполне здорова. Кстати, сколько ей лет?
– О, пока не очень много, ей этой осенью исполнится двадцать шесть!
– Да? А мне показалось, вы говорили, что она много старше.
– Я говорил? Не помню, у нас, кажется, не было разговора на эту тему.
– Правда? Значит, мне так показалось. Все как будто ждут, что она вот-вот умрет, и я подумал, что графиня старуха.
– Упаси боже, Зинаида Николаевна еще не старая женщина. Только очень много хворает.
– Она замужем?
– Да, но живет с мужем в разъезде.
– Понятно.
Дальше лезть с расспросами было неловко, и я перевел разговор на рекомендации, чем кормить больную, чтобы у нее наладился желудок.
На этом мы с управляющим расстались, и я вернулся в гостевой дом.
– Ну, что старуха, не померла? – спросил меня Антон Иванович, когда я вошел в наши покои.
– Этой старухе двадцать пять лет и она, сколько можно было рассмотреть в полутьме, премиленькая, – ответил я. – Так что как только она встанет, можешь за ней приударить.
– Да? Чего же ее все хоронят?
– Кто знает, какие у них здесь отношения. Большое богатство так же вредно для здоровья, как и бедность. А эта Зинаида ведет неправильный образ жизни, сидит летом в душной комнате и придумывает себе болезни. Вы сами виноваты, что рано стареете, неправильно питаетесь, ведете разгульный образ жизни…
– Можно подумать, что тебе такая жизнь не нравится! – обижено сказал предок. – Что же ты в таком разе не возвращаешься к своим техническим чудесам!
– Это не от меня зависит, а пить всё равно надо меньше. Вон сколько ликера уже высосал!
– Хороший ликер, настоящий «Шартрез», тебе налить? – спросил предок, наливая себе.
– Налей немного. Как там наши люди?
– Устроились. Рыдван уже на кузнеце, обещают починить. Ну, будь здоров!
Ликер действительно был необыкновенно вкусный и ароматный.
– А это «Бенедиктин», – порекомендовал Антон Иванович следующий сорт, – тоже, я тебе скажу, весьма пикантный напиток.
Выпили и «Бенедиктина». Оба сорта ликеров, судя по вкусу и запаху, были настояны на большом количестве трав и специй.
– Ивана видел? – спросил я.
– Видел, он с этим, как там его, странным человеком, Костюковым. Тот что, действительно, колдун?
– Говорит, что «волхв», а так – кто его знает.
– Посмотрел на меня и сказал, что я скоро женюсь. Думаешь, не врет?
– Жениться тебе давно пора, а то сопьешься.
– Опять ты за свое! Интересно только на ком? Может, на графине Закраевской? Говоришь она премиленькая?
– Графиня замужем, просто разъехалась с мужем.
– Жаль, мне здесь определенно нравится. А как думаешь, наш волхв может точнее сказать?
– Откуда я знаю, пойди и спроси у него сам.
– Это правда, что Костюкова десять лет в яме на цепи держали?
– Не совсем, где-то около полугода, и не в яме, а в домашней тюрьме в Завидово. Хотя хрен редьки не слаще. Завидовской-управляющий Вошин его посадил, тот, что под оборотня косил.
– Что значит «косил», глазом что ли?
– Косил – значит прикидывался. Не знаешь, есть у них здесь баня? Мне нужно пойти помыться.
– Чего это ты среди дня париться затеял?
– Да так, пропылился в дороге.
– Про баню можно у лакеев спросить, у них тут, как я погляжу, всё есть. Всё-таки жаль, что графиня замужем!
На этом мы разошлись. Поручик отправился узнавать свое будущее, а я искать, где бы помыться.
С баней у меня ничего не получилось, она была, но по будничным дням ее не топили, пришлось удовлетвориться локальным омовением в фаянсовой чаше. Я пока не привык к публичному туалету в присутствии кучи излишне предупредительных слуг и чувствовал себя не в своей тарелке.
Кое-как помывшись и отпустив прислугу, я еще раз внимательно осмотрел интерьеры гостевого особняка и от нечего делать отправился побродить по усадьбе.
Теперь замечалось то, на что при яркости первых впечатлений я не обратил внимания. На территории не было праздно болтающихся людей, обычного зрелища в любом из виденных мной имений. И еще удивительно, я не заметил ни одного ребенка. Ощущение было такое, что я нахожусь не в русском поместье, а в Версале в выходной день, когда он закрыт для посетителей. У нас обычно бывает по-другому:
Кругом мальчишки хохотали.
Меж тем печально под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом;
Три утки полоскались в луже;
Шла баба через грязный двор
Белье повесить на забор.
То ли в связи с болезнью хозяйки, то ли оттого, что немец-управляющий навел тут германские порядки, но ничего, от парковой архитектуры, до стерильной чистоты, не напоминало нашего милого сердцу, неухоженного отечества.
Когда мне надоело одному бродить по пустынным дорожкам, я набрался наглости и отправился в хозяйский дом, В конце концов, я теперь не случайный гость, а домашний доктор хозяйки, и пока никто не ограничивал мое перемещение.
Фасад, крыльцо и двери у дворца были в полном ажуре, как в любом королевском дворце. Даже очередная пара часовых в лиловых камзолах и париках со средневековыми бердышами стояла на страже входа. Не обращая на них внимания, я без труда открыл тяжеленную, но хорошо смазанную входную дверь трехметровой высоты и вошел в большой зал, видимо, занимавший почти весь первый этаж.
Это, я вам скажу, оказалось, нечто! Один паркетный пол чего стоил! В остальном, интерьер был чисто европейский: рыцарские доспехи, картины в роскошных рамах на стенах, огромный камин, колоннада из целиковых каменных блоков, на которой покоились хоры. Богатство было настоящее, даже бьющее через край. Рассмотреть подробности не удалось, мне навстречу, скользя бальными туфлями с блестящими пряжками, уже летел человек с чрезвычайно взволнованным лицом.
Подлетев ко мне, он затрещал по-французски:
– Monsieur! Je vous souhaite le bonjour! Je suis bien aise de vous voir!
Изо всего этого монолога, я понял только два слова «монсеньер» и «бонжур» и, соответственно, ответил:
– Здоров, коли, не шутишь.
Несмотря на изысканность одежды, башмаки с пряжками и пудреное лицо, морда у «француза» была рязанская, и мы вполне могли найти возможность общаться и на родном языке.
– Позвольте представиться, – тут же перешел на отечественный диалект забавный франт, – мажордом и балетмейстер графини, дворянин брянской губернии Перепечин Александр Александрович, сын великого российского поэта!
– Да, ну! – поразился я. – И каково имя вашего батюшки?
– Как и мое-с, Александр!
– А фамилия такая же, Перепечин?
– Совершенно верно-с.
– Ну, тогда конечно! Если сам Перепечин! Тогда совсем другое дело, рядом с ним Державин и близко не стоит!
– Совершенно с вами согласен, – просиял мажордом, – хотя некоторые и сомневаются, однако по здравым размышлениям, и принимая во внимание, верно в чрезвычайности!
– А нельзя ли мне, многоуважаемый Александр Александрович, осмотреть дом-с. Как имею большое инересование относительно всяких архитектурных излишеств и вообще при полной деликатности, очень и очень!
Выслушав эту галиматью, вероятно вполне соответствующую представлению сына поэта об изящном глаголе, мажордом вначале просиял, но потом смущенно покачал головой:
– Волею на то не располагаю, как дворец их сиятельства – женское царство и будуары имеют дамское назначение, а потому интимного свойства. Могу предложить вашему сиятельству проследовать в библиотеку, для ознакомления с умственными трудами разных народов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Вы доктор?
Я молча поклонился.
– У графини в комнате темно, это вам не помешает при осмотре? Она теперь совсем не переносит света.
– Ничего страшного, попробую осмотреть ее в темноте, – пообещал я, усмехаясь многозначному: «осмотреть в темноте».
– Тогда следуйте за мной, – сказала девушка, – подавая мне теплую, сухую руку с тонкими, почти детскими пальцами.
Мы на цыпочках прошли внутрь темного помещения, как я понял по тонкому аромату, – спальню хозяйки.
– Зинаида Николаевна, – не сказала, а прошелестела камеристка, – к вам пришел доктор.
Я постепенно привыкал к темноте и начал различать предметы. Кровать больной стояла как трон посередине большой комнаты.
– Я вам помогу, – прошептала девушка и подвела меня к ней.
Рассмотреть больную в темноте было невозможно, я присел на пуфик возле изголовья и попросил:
– Сударыня, позвольте вашу руку.
Графиня едва слышно вздохнула, и к моей руке прикоснулись ее пальцы. Я перехватил тонкое запястье и нащупал пульс. Он был вполне удовлетворительный с хорошим наполнением.
– Что у вас болит? – шепотом спросил я, отпуская руку.
– Ах, доктор, я не знаю. Пожалуй, голова. И я совсем не могу видеть света, – прошелестело в ответ.
Для пожилой женщины у Зинаиды Николаевны была очень нежная, мягкая кожа и красивый, молодой голос.
– Позвольте, я положу вам ладонь на лоб, – сказал я, уже отчетливо видя силуэт лежащей на подушке головы в короне густых волос.
– Извольте, – разрешила графиня.
Я протянул руку и прикоснулся ко лбу, он был прохладен – температуры у больной не было.
– Теперь я буду двигать над вами руками, а вы закройте глаза и постарайтесь расслабиться, – попросил я. – Представьте, что вы лежите в теплой воде и вам хорошо и спокойно.
– Да, – ответила женщина и затихла.
Я начал водить руками над ее телом, закрытым тонким шелковым одеялом. Мышцы у меня напряглись, и заныла недавняя рана.
Сначала графиня лежала совершенно неподвижно, но несколько минут спустя, начла дрожать.
– Вам нехорошо? – спросил я. – Прекратить?
– Нет, хорошо, – ответила она чуть громче и отчетливее чем раньше. – Пожалуйста, еще!
Я вновь сосредоточился на своих ладонях и попытался проконтролировать, какие места ее тела отзываются на мои пассы. Когда занимаешься экстрасенсорным лечением, довольно быстро начинаешь ощущать разницу между здоровыми и больными участками. Как мне показалось, у Зинаиды Николаевны были небольшие проблемы с печенью и желудком. В остальном, для пожилой женщины, она была практически здорова. От нервного и мышечного напряжения я начал уставать и сильно вспотел. В комнате насыщенной ароматами духов было душно и влажно.
– Вот на сегодня и всё, – сказал я, когда почувствовал, что ощущение собственной усталости не дают пробиться к больной.
– Что это было? – спросила больная, открывая глаза. – Что вы со мной делали?
– Это такое бесконтактное, экстрасенсорное лечение, – по привычке, мутно и непонятно, ответил я, постепенно приходя в себя. – Меня ему научили инки и ацтеки.
Обычно чем непонятнее звучали объяснения, тем больше доверия вызывал своей ученостью врач.
– Доктор, а что это за странный запах? – опять спросила графиня.
– Не знаю, – ответил я, отодвигаясь дальше от постели, – вероятно, флюиды выздоровления.
Теперь, когда я почти привык к темноте комнаты, мне показалось, что графиня не так уж и стара. «А почему, собственно, мы решили, что она старуха?» – подумал я, и догадался, что тут дело не обошлось без Пушкина и «Пиковой дамы». Старуха-графиня – тройка, семерка, туз.
– Но я опять ощущаю этот запах! – опять тревожно сказала Зинаида Николаевна. – Откуда он?
– Не знаю, о чем вы. Пожалуйста, не думайте об этом, – категорично сказал я, чтобы закрыть неприятную тему. Не объяснять же было ей, что в духоте непроветриваемой комнаты, при большом мышечном напряжении немудрено и вспотеть. – Вам необходимо постоянно проветривать комнату и больше есть сырых овощей и фруктов. У вас прекрасная оранжерея, там растет всё необходимое для вашей диеты. А теперь позвольте откланяться, вам нужно отдохнуть.
– Нет, доктор, останьтесь, пожалуйста, мне с вами так покойно! И еще этот аромат! Он такой странный!
Вот действительно, дался ей мой запах. Я плотнее запахнул сюртук. Торчать в темной, душной комнате с невидимой женщиной мне было совершенно неинтересно. Пришлось придумывать повод улизнуть.
– Мое присутствие вам будет сейчас вредно. Вам теперь необходимо немного поспать. Только сначала распорядитесь проветрить комнату. А я к вам приду, как только вы наберетесь сил, и повторю свой сеанс.
– Хорошо, доктор, я буду вас ждать!
Я тихо встал, и, неслышно ступая, вышел из спальни. Я так пропотел, что от меня реально разило потом. Камеристка, кажется, тоже это почувствовала и повела из стороны в сторону своим маленьким, чуть вздернутым носиком.
– Ну, как она, доктор? – с неподдельной тревогой спросила девушка.
– Неплохо. Думаю, что у графини нет ничего опасного. Надеюсь, что она скоро выздоровеет.
– Ах, дай-то Бог, Зинаида Николаевна так тяжело больна!
– Время – лечит, – неопределенно ответил я, чтобы избавиться от глупых разговоров и, наконец, выйти на свежий воздух вместе со своим плебейским запахом.
У выхода меня ждало следующее заинтересованное лицо – барон фон Герц. Он ничего не спросил, но тревожно смотрел мне в лицо, видимо ожидая трагического приговора.
– Вы зря волнуетесь, Карл Францевич, – сказал я беззаботным тоном, – с графиней всё в порядке. Сколько я могу судить, для своего возраста она вполне здорова. Кстати, сколько ей лет?
– О, пока не очень много, ей этой осенью исполнится двадцать шесть!
– Да? А мне показалось, вы говорили, что она много старше.
– Я говорил? Не помню, у нас, кажется, не было разговора на эту тему.
– Правда? Значит, мне так показалось. Все как будто ждут, что она вот-вот умрет, и я подумал, что графиня старуха.
– Упаси боже, Зинаида Николаевна еще не старая женщина. Только очень много хворает.
– Она замужем?
– Да, но живет с мужем в разъезде.
– Понятно.
Дальше лезть с расспросами было неловко, и я перевел разговор на рекомендации, чем кормить больную, чтобы у нее наладился желудок.
На этом мы с управляющим расстались, и я вернулся в гостевой дом.
– Ну, что старуха, не померла? – спросил меня Антон Иванович, когда я вошел в наши покои.
– Этой старухе двадцать пять лет и она, сколько можно было рассмотреть в полутьме, премиленькая, – ответил я. – Так что как только она встанет, можешь за ней приударить.
– Да? Чего же ее все хоронят?
– Кто знает, какие у них здесь отношения. Большое богатство так же вредно для здоровья, как и бедность. А эта Зинаида ведет неправильный образ жизни, сидит летом в душной комнате и придумывает себе болезни. Вы сами виноваты, что рано стареете, неправильно питаетесь, ведете разгульный образ жизни…
– Можно подумать, что тебе такая жизнь не нравится! – обижено сказал предок. – Что же ты в таком разе не возвращаешься к своим техническим чудесам!
– Это не от меня зависит, а пить всё равно надо меньше. Вон сколько ликера уже высосал!
– Хороший ликер, настоящий «Шартрез», тебе налить? – спросил предок, наливая себе.
– Налей немного. Как там наши люди?
– Устроились. Рыдван уже на кузнеце, обещают починить. Ну, будь здоров!
Ликер действительно был необыкновенно вкусный и ароматный.
– А это «Бенедиктин», – порекомендовал Антон Иванович следующий сорт, – тоже, я тебе скажу, весьма пикантный напиток.
Выпили и «Бенедиктина». Оба сорта ликеров, судя по вкусу и запаху, были настояны на большом количестве трав и специй.
– Ивана видел? – спросил я.
– Видел, он с этим, как там его, странным человеком, Костюковым. Тот что, действительно, колдун?
– Говорит, что «волхв», а так – кто его знает.
– Посмотрел на меня и сказал, что я скоро женюсь. Думаешь, не врет?
– Жениться тебе давно пора, а то сопьешься.
– Опять ты за свое! Интересно только на ком? Может, на графине Закраевской? Говоришь она премиленькая?
– Графиня замужем, просто разъехалась с мужем.
– Жаль, мне здесь определенно нравится. А как думаешь, наш волхв может точнее сказать?
– Откуда я знаю, пойди и спроси у него сам.
– Это правда, что Костюкова десять лет в яме на цепи держали?
– Не совсем, где-то около полугода, и не в яме, а в домашней тюрьме в Завидово. Хотя хрен редьки не слаще. Завидовской-управляющий Вошин его посадил, тот, что под оборотня косил.
– Что значит «косил», глазом что ли?
– Косил – значит прикидывался. Не знаешь, есть у них здесь баня? Мне нужно пойти помыться.
– Чего это ты среди дня париться затеял?
– Да так, пропылился в дороге.
– Про баню можно у лакеев спросить, у них тут, как я погляжу, всё есть. Всё-таки жаль, что графиня замужем!
На этом мы разошлись. Поручик отправился узнавать свое будущее, а я искать, где бы помыться.
С баней у меня ничего не получилось, она была, но по будничным дням ее не топили, пришлось удовлетвориться локальным омовением в фаянсовой чаше. Я пока не привык к публичному туалету в присутствии кучи излишне предупредительных слуг и чувствовал себя не в своей тарелке.
Кое-как помывшись и отпустив прислугу, я еще раз внимательно осмотрел интерьеры гостевого особняка и от нечего делать отправился побродить по усадьбе.
Теперь замечалось то, на что при яркости первых впечатлений я не обратил внимания. На территории не было праздно болтающихся людей, обычного зрелища в любом из виденных мной имений. И еще удивительно, я не заметил ни одного ребенка. Ощущение было такое, что я нахожусь не в русском поместье, а в Версале в выходной день, когда он закрыт для посетителей. У нас обычно бывает по-другому:
Кругом мальчишки хохотали.
Меж тем печально под окном,
Индейки с криком выступали
Вослед за мокрым петухом;
Три утки полоскались в луже;
Шла баба через грязный двор
Белье повесить на забор.
То ли в связи с болезнью хозяйки, то ли оттого, что немец-управляющий навел тут германские порядки, но ничего, от парковой архитектуры, до стерильной чистоты, не напоминало нашего милого сердцу, неухоженного отечества.
Когда мне надоело одному бродить по пустынным дорожкам, я набрался наглости и отправился в хозяйский дом, В конце концов, я теперь не случайный гость, а домашний доктор хозяйки, и пока никто не ограничивал мое перемещение.
Фасад, крыльцо и двери у дворца были в полном ажуре, как в любом королевском дворце. Даже очередная пара часовых в лиловых камзолах и париках со средневековыми бердышами стояла на страже входа. Не обращая на них внимания, я без труда открыл тяжеленную, но хорошо смазанную входную дверь трехметровой высоты и вошел в большой зал, видимо, занимавший почти весь первый этаж.
Это, я вам скажу, оказалось, нечто! Один паркетный пол чего стоил! В остальном, интерьер был чисто европейский: рыцарские доспехи, картины в роскошных рамах на стенах, огромный камин, колоннада из целиковых каменных блоков, на которой покоились хоры. Богатство было настоящее, даже бьющее через край. Рассмотреть подробности не удалось, мне навстречу, скользя бальными туфлями с блестящими пряжками, уже летел человек с чрезвычайно взволнованным лицом.
Подлетев ко мне, он затрещал по-французски:
– Monsieur! Je vous souhaite le bonjour! Je suis bien aise de vous voir!
Изо всего этого монолога, я понял только два слова «монсеньер» и «бонжур» и, соответственно, ответил:
– Здоров, коли, не шутишь.
Несмотря на изысканность одежды, башмаки с пряжками и пудреное лицо, морда у «француза» была рязанская, и мы вполне могли найти возможность общаться и на родном языке.
– Позвольте представиться, – тут же перешел на отечественный диалект забавный франт, – мажордом и балетмейстер графини, дворянин брянской губернии Перепечин Александр Александрович, сын великого российского поэта!
– Да, ну! – поразился я. – И каково имя вашего батюшки?
– Как и мое-с, Александр!
– А фамилия такая же, Перепечин?
– Совершенно верно-с.
– Ну, тогда конечно! Если сам Перепечин! Тогда совсем другое дело, рядом с ним Державин и близко не стоит!
– Совершенно с вами согласен, – просиял мажордом, – хотя некоторые и сомневаются, однако по здравым размышлениям, и принимая во внимание, верно в чрезвычайности!
– А нельзя ли мне, многоуважаемый Александр Александрович, осмотреть дом-с. Как имею большое инересование относительно всяких архитектурных излишеств и вообще при полной деликатности, очень и очень!
Выслушав эту галиматью, вероятно вполне соответствующую представлению сына поэта об изящном глаголе, мажордом вначале просиял, но потом смущенно покачал головой:
– Волею на то не располагаю, как дворец их сиятельства – женское царство и будуары имеют дамское назначение, а потому интимного свойства. Могу предложить вашему сиятельству проследовать в библиотеку, для ознакомления с умственными трудами разных народов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42