Зацепившись за ценнейшую информацию, я уже не отпускал истопника от себя и быстро сделался его коротким приятелем. Во время очередной попойки я взялся разводить своего влиятельного приятеля.
– Ты хоть что говори, а какой-нибудь князь поглавней тебя будет! – подначил я Евпатия.
– Мы что, мы свое место знаем, – обиделся истопник, – мы хоть по печному делу, но без нас никуда, и мы тоже же свое понятие имеем.
– Это ты, брат, того-этого, – возразил я, – хоть ты и большой человек, а не первейший, есть, поди, и поглавней тебя!
Пьяненький Евпатий обиделся:
– Оно, конечно, мы не енералы какие или там комельгеры, но и оне противу нас «тьфу». Я с государем как с тобой видаюсь. Он хош строг и норовист, а уважение имеет. Да. Я во дворце чево хочу сворочу, мене и енерал какой не указ, хоша он князь какой али граф.
– А вот и врешь, брат Евпатий, – подначивал я, – к бабенке той секретной пройти не сможешь, а комельгер, поди, сможет.
– Это я не смогу?! Да я куды хошь смогу, хоть в спальню к государыне.
– К государыне-то смогешь, а к бабенке не смогешь.
– Да хоть завтра смогу. Хош побьемся об заклад на рупь серебром?!
Евпатий посмотрел на меня условно хитрым взглядом, а я не поверил своему везению.
– Давай! – азартно закричал я. – Не токмо что на рупь, на пять целковых спорю!
Евпатий радостно засмеялся, и мы ударили по рукам.
– Завтре и пойду, а ты готовь пять рупь.
– Постой! – усмирил я пыл алчного пролетария. – А как же я узнаю, что ты не врешь. Енто каждый скажет, чего не захочет, а я, значит, плати!
– Да я крест положу, – наивно пообещал истопник.
– Ишь крест, – усомнился я, – а потом ты назад перекрестишься, а я денежки плати. Пять целковых деньги не малые, корову купить можно, а ты возьмешь да соврешь, а я тебе пять рублей, а ты, брат, того-этого…
Я уже поднаторел нести околесицу, не хуже чем какой иной краснобай, по несколько раз повторяя одно и тоже, и вставляя между слов ни к селу, ни к городу, вводные слова. Как ни странно, но такой спотыкающийся словесный винегрет, простолюдины понимали значительно лучше, чем грамотно построенные фразы.
Мои сомнения заставили Евпатия задуматься:
– Оно, конечно. Ежели оно так, то куды ж ты, елки зеленые. А ежели сам увидишь, поверишь?
Я внутренне напрягся, не веря в такую удачу.
– Это как так, елки зеленые, увижу? Своими значит глазами, али как?
– Пойдешь со мной сам, да и увидишь, – загорелся идеей истопник.
– В сам царев дворец?
– Вестимо, куды ж еще.
– А охрана, камегеры там всякие, а ну как заругаются?
– Оно, конечно, боязно, – согласился истопник. – Так просто тебе туды не пройтить. А вот коли мы тебя обрядим…
– Это как так обрядишь?
– Да так и обрядим. Ты трубы чистить могешь?
– Печные что ли? – начал догадываться я.
– А то.
– Дело нехитрое, надо, так и трубы почищу.
– Вот и хорошо, обрядим тебя трубочистом. В тайных покоях одна печь всю зиму дымила, ее давно чистить надоть, вот мы с тобой ее и почистим.
– А что, во дворце своих трубочистов нет? – удивился я.
– А кто его знает, может, есть, а может, и нет, у нас тама всякого люду богато, ничё точно не известно.
– Трубы-то кто у вас чистит? – продолжал любопытствовать я.
– А кто его знает, кто там чего чистит, тебе-то чего? Заладил, как поп, чистют – не чистют. Которые знаемые, так тех я знаю, а которые незнаемые, тех не знаю. У нас, брат, главные опосля батюшки царя, знаешь кто?
– Вестимо, истопники, – сказал я.
– То-то же! Энто понимать надо. Мы, почитай, самые наипервейшие и главные, без нас, брат, беда. Потом всякие другие идут, – запел привычную песню Евпатий и принялся перечислять весь обслуживающий персона дворца от горничных до прачек.
– Ты-то сам всех слуг во дворце знаешь? – задал я интересующий меня вопрос, имеющий принципиальное значение.
– Кого как, – кратко ответил царев слуга. Потом вновь пошел по кругу. – Которые знаемые, тех ясное дело знаю, а которые незнаемые, те сами по себе.
Один мой знакомый из XX века, работавший на поливальной машине, на спор въехал на ней в Кремль в самые застойные, КГБшные времена. Он ранним утром пристроился к поливалкам, моющим Красную площадь, и беспрепятственно проследовал за ними в святую цитадель нашей тоталитарной родины. Охрана, понятное дело, даже не чухнулась. Думать, что в патриархальные времена праздные лейб-гвардейцы бдят лучше советских чекистов, было бы просто смешно. И я решил использовать единственный представившийся реальный шанс добраться до Али.
– Ладно, пойдем чистить печи!
На том мы с истопником и порешили. Однако от пьяной похвальбы до проникновения в логово самодержавия путь оказался не легкий и не близкий. Мне пришлось еще три вечера пропьянствовать сначала с Евпатием, а потом с его родственником и начальником, как он себя самозвано величал: «Обер-истопником двора Его Императорского Величества», которому хитрый и жадный Евпатий представил меня как знатнейшего трубочиста.
За лафитниками казенной водки мы важно обсуждали проблемы печного дела, качество дров, значимость новых друзей для Российского государства и прочие интереснейшие, но не животрепещущие для меня проблемы.
Из разговоров, я уяснил, что истопники в печном деле ничегошеньки не смыслят, во дворце полная неразбериха в коммунальном хозяйстве, и никто толком не знает круга своих обязанностей.
Печи в свое время выкладывали немецкие мастера. При матушке Екатерине их оставили в штате для чистки и ремонта; своим же умельцам доверялась только топка. С восьмидесятых годов, когда Зимний перестали использовать для жилья царской фамилии, печами никто толком не занимался.
Павел к тому же начал экономить деньги, сократил штат прислуги, и теперь никто ничего не знает, и никто ни за что не отвечает. Порыв Евпатия почистить печи и трубы летом, когда про такое и думать-то русскому человеку смешно, вызвал у обер-истопника самое искреннее удивление, даже сомнения в его нормальности.
Когда же мы вдвоем за бутылками водки уговорили его, что заняться профилактическими работами теперь самое время, у Евпатиева благодетеля возникло подозрение, что сельский родственник хочет его подсидеть. Однако съеденная вместе соль и, главное, выпитая водка, убедили старшего истопника в чистоте наших намерений.
Оказалось, что эти несостоятельные сомнения были единственным реальным препятствием на моем пути в тайные покои. Наивный обер-истопник даже не удосужился полюбопытствовать, в чем, собственно, состоит мой интерес, и что мне за дело до чистки дворцовых дымоходов.
Следующим утром мы всей троицей собрались в Прохоровском трактире и, поправив здоровье, прямиком отправились в Зимний дворец. Беспрепятственно пройдя через никем не оберегаемый служебный вход, мы двинулись к своей цели по узким переходам, построенным специально для прислуги.
Эти зашарпанные коридоры не имели ничего общего с парадными покоями. Здесь толклись слуги, нижние чины военных, и никто не обращал друг на друга внимания.
Я оделся во всё черное, этаким кинематографическими трубочистом. Единственно, чего мне не достало для полноты образа – это цилиндра, запрещенного для ношения императорским указом.
С любопытством я поглядывал на царскую челядь. Народ в обслуге преобладал простоватый, без следов излишнего интеллекта на лицах. Иерархические различия в служебном положении были заметны только по качеству и покрою одежды.
Когда мы, наконец, добрались до заветных комнат и я от волнения почти перестал реагировать на окружающее, нам навстречу попался человек со странной формы черепом, светлыми, с красными прожилками, проницательными глазами на грубой лепки лице. То, что это какой-то большой начальник, я понял по поведению моих спутников. Я подыграл им и так же, как они, низко поклонился и заискивающе уставился на него.
– Кто и зачем? – спросил он скрипучим, лающим голосом с сильным немецким акцентом.
– Истопники, ваше сиятельство, – за всех ответил наш патрон. – Идем чистить дымоходы-с, а то, ваше сиятельство, дымят-с.
– Так лето на дворе, как же они дымят?
– Зимой дымили-с, – поправился старший истопник. – Готовь сани летом, а телегу зимой-с! Однако, ежели, ваше сиятельство не прикажет…
– Почему не прикажу! – равнодушно сказало сиятельство. – Напротив, похвально, запомню! Это рвение! Как фамилия?
– Иванов, ваше сиятельство! – прокричал обер-истопник, распускаясь улыбкой от начальственной ласки.
– Похвально, Иванов! – повторился скрипучий вельможа. – А это что за мальцы?
– Этот мой помощник, а длинный – трубочист.
– С такой статью нужно в гвардии служить, а не трубы чистить, – недовольно сказало их сиятельство и, круто повернувшись, пошло своей дорогой.
Обер-истопник обтер вспотевшее лицо и сказал осевшим голосом:
– Ишь ты, пронесло! Дажеть похвалил!
– А кто это такой? – спросил я. Обер-истопник удивленно посмотрел на меня.
– Неужто не признал? Эка, ты, брат, темнота. Это же сам граф Пален!
Я уважительно щелкнул языком, хотя до любимца Павла и фактически второго после царя человека в империи мне в данную минуту дела не было.
– Ох, уж и въедлив, – между тем сетовал обер-истопник. – До всего ему дело. А как я-то его срезал! Сани, говорю, нужно готовить летом. Он, их сиятельство, один такой, в печи заглядывает, сколько дров заложено. Востер! Один он у нас такой.
Действительно, кроме графа Палена, ни один из встретившихся нам придворных даже не взглянул на нашу пролетарскую троицу. Не обратили внимания и офицеры-гвардейцы стоящие на часах у лестницы, ведущей на верхний, «режимный» этаж.
Мы чинно, гуськом, не разговаривая между собой прошли мимо них к заветным покоям, и шеф робко постучал в запертые двери. После третьей попытки обратить на себя внимание, он стукнул чуть сильнее, и дверь внезапно резко отворилась. Из-за нее высунулся маленький человек с каким-то неопределенным, скользким лицом.
– Вашество, – без особого подобострастия, обратился к нему Иванов, – мы насчет печей.
– Кто приказал?! – почему-то сердито закричал маленький человек. – Я спрашиваю, кто приказал?!
– Так что печи, значит, дымят, – рассудительно, сказал обер-истопник, не испугавшись ставшего свирепым мелкого лица. – Их сиятельство граф Пален…
При имени всесильного царского любимца лицо человечка моментально изменилось, из свирепого сделалось ласковым.
– Проходите, проходите! Я что, я ничего, мне нет дела.
После этого признания, человечек выскочил наружу и побежал, не оглядываясь, вниз по лестнице.
Мы постояли еще пару минут, ожидая особого приглашения, но больше никто из покоев не вышел. Дверь была раскрыта настежь, и мы вошли в просторную комнату, служившую чем-то вроде канцелярии. Обставлена она была дорогой старой мебелью, уже порядком зашарпанной.
В комнате никого не было. Мы, не задерживаясь, миновали ее, так же, как и вошли, гуськом. В следующем помещении четверо младших офицеров играли в карты, сидя за роскошным письменным столом начала восемнадцатого века. Здесь же была большая, рассчитанная на отопление нескольких комнат печь, отделанная изразцами. Офицеры отвлеклись было от игры, но, увидев, кто мы такие, потеряли к нам всякий интерес.
– Мы печи проверяем, – объявил Иванов, ни к кому конкретно не обращаясь. Один из офицеров, видимо старший, кивнул головой, не прерывая игры.
– Ишь ты, ничего не боятся, – прошептал Иванов то ли восхищенно, то ли осуждающе. – Не равен час, государь, али енерал какой заглянут, они за карты-то строевым маршем пойдут в Сибирь.
Евпатий согласно закивал и обратился в полголоса ко мне:
– Ента дымит.
Самое забавное, что, придумав мне роль, он сам же в нее поверил и теперь обращался как к настоящему специалисту. Я подошел к печи. Такое сооружение мне приходилось видеть только на картинках. Была она высокой, широкой, но вполне вписывалась в интерьер комнаты. Отделанная богатыми изразцами, явно немецкого происхождения, печь имела несколько вьюшек из благородно потускневшей бронзы с императорскими вензелями.
– Для чего это дверки? – спросил я печников.
– Бог его знает, – ответил Евпатий. – Нам они без надобности.
– А при вас их кто-нибудь открывал?
Печники переглянулись, задумались и покачали головами.
Пришлось разбираться самому, хотя голова у меня была занята совсем другими проблемами. Я представил себе, как может двигаться горячий воздух по печным каналам, и где, предположительно, должна скапливаться сажа. Ничего сложного в них не оказалось, тем более что выкладывали их аккуратные и предусмотрительные немцы.
Когда-то я сам по книге делал печь на даче, так она вышла куда более изощренной, чем эта. Я довольно быстро въехал в устройство этого средневекового мастодонта, безбожно жрущего царские дрова, открыл камеры, забитые сажей, и показал истопникам, где нужно чистить.
Они начали по очереди заглядывать в потаенные уголки дымоходов и дивиться простоте предстоящей работы.
Как всегда в таких случаях, взялись мы за дело рьяно и вскоре так уделали помещение, что недовольные офицеры вынуждены были позорно бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42