– решился я задать прямой вопрос. – Давеча вы обмолвились, что я не от мира сего.
Упоминание о ночном рандеву миледи смутило, и у нее порозовели щеки.
– Вы, наверное, меня презираете… – начала говорить она.
– Напротив, я восхищаюсь вами, – перебил я. – Решиться на такое… Меня немного задело то, что вы… как бы это сказать, не испытывали ко мне никакого интереса…
– Но вы ведь любите свою жену и не скрываете этого…
– Вы так хороши, что я не могу категорично сказать этого в данную минуту. Мы всего лишь люди, и наши слабости и несовершенства…
– Почему же вы ушли ночью? – спросила она, не глядя на меня.
– Потому, что я не могу любить женщину через прорешку в рубашке. Вы, кстати, не устали? Может быть, присядем, отдохнем?
В этот момент мы как раз проходили мимо очень симпатичной, увитой хмелем беседки, и я указал на нее.
– Если только вы тоже хотите… – Я, конечно, хотел, и очень…
Мы вошли в беседку. Внутри ее стояли друг против друга два широких дивана, обитых сыромятной, крашенной в желтый цвет кожей. Стенки беседки были высоки, и то, что делается внутри, можно было увидеть только через входной проем. Я подвел красавицу к дивану и ненавязчиво попытался усадить рядом с собой.
Елизавета Генриховна попыталась отнять у меня свою руку и сесть напротив меня. Я ее не отпустил и, притянув, поцеловал в губы. Поцелуй у нас не получился. Миледи не сопротивлялась, но и не ответила мне. Я не стал настаивать на ответной ласке и опустился на диван, заставив Елизавету Генриховну сесть ко мне на колени.
Думаю, что такого с ней не проделывал никто, и она явно не знала, как реагировать на такую «фамильярность».
– Отпустите меня, вам, наверное, тяжело… – сказала миледи типичную для такого случая оправдательную банальность и попыталась встать с моих колен.
– Полноте, какая же тяжесть, – пробормотал я, чувствуя через тонкую ткань мягкую упругость ее тела.
Руки сами собой обняли ее задрожавшее тело, и губы припали к ее безучастным губам. Теперь я был настойчив и целовал ее по-настоящему. Сначала она только позволяла делать это, но постепенно начала оттаивать, и ответила на мои ласки слабым ответным движением.
Поцелуй затягивался и делался из нежного страстным. Рука моя, теребя подол длинной юбки, добралась, наконец, до голой, без чулка ноги, и я обнаружил, что под платьем на миледи ничего не надето. Это меня окончательно завело, и я стал еще настойчивее.
Елизавету Генриховну забила нервная дрожь. Я совсем обнаглел и начал дерзко ласкать ее нежные бедра и касаться пальцами мыска с волосками на соединение ног. Миледи попыталась вырваться и встать с моих колен, но я не отпустил ее и принялся целовать шею, плечи и полуобнаженную грудь. Постепенно сопротивление женщины слабело, и она как бы в изнеможении прижалась ко мне.
– Что вы хотите, сударь? – задала она шепотом риторический вопрос.
– Я хочу вас! – задыхаясь, проговорил я.
– Но это же, это же неправильно, так делать нельзя, я порядочная женщина…
– Вы великолепны, – шептал я ей в самое ухо. – Какие у вас потрясающие ноги! Какая великолепная грудь!
– Только не сейчас! – умоляюще попросила Елизавета Генриховна. – Вдруг нас увидят… Хорошо, я приду к вам ночью… Зачем это вам! – удерживая сквозь юбку мои настырные руки, продолжала твердить она прерывающимся голосом.
Милые дамы! Если бы на такие вопросы можно было дать однозначный ответ!
Затем, что мы – части живой природы. Затем, что стремимся к продолжению рода. Затем, что у вас такие замечательные, влекущие тела. Затем, что мы мужчины, а вы женщины, и у нас разные роли в любовных играх…
Бог весть, чем бы кончился наш отдых в беседке, если бы вблизи не послышались голоса парковых служителей.
Елизавета Генриховна вскочила с моих колен и молниеносно привела себя в порядок, вновь став холодной, респектабельной дамой.
Я еще пылал, не в силах преодолеть нервическую инерцию, а она уже сделалась спокойна и внешне равнодушна. Всё-таки женщины – это тот космос, который нам, мужикам, никогда до конца не понять.
Теперь мы сидели на разных диванах, друг против друга, и для любого любопытного взгляда выглядели вполне пристойно и невинно.
– Как в это лето тепло, – сказала миледи. – В прошлом году об эту пору были сплошные дожди…
Мимо, не заглянув в беседку, прошли, громко разговаривая, три мужика. Когда их голоса стихли, я встал с дивана, но Елизавета Генриховна опередила меня и легко выскользнула наружу. Я, слегка разочарованный, вышел вслед за ней. Мы медленно пошли по аллее, беседуя о разных пустяках. Любопытно, что ни о ее муже, ни о моей жене разговор как-то не заходил. Мы, не сговариваясь, начали избегать этой темы.
Время близилось к обеду и, проводив спутницу в ее комнаты, я, чтобы скоротать время, зашел в бильярдную к знакомому маркеру. Сто рублей, которые я вернул ему за выигранную партию, сделали хитрого мужика моим лучшим другом.
Мы сердечно поздоровались и разыграли несколько партий. О денежных пари маркер больше не заикался. Теперь его интересовала только мой стиль игры. После нескольких победных партий, я распрощался с ним и отправился в большой дом обедать.
Обед проходил при большом сборе местной знати. Сергей Ильич второй раз вышел на люди. Я скромно поместился в конце стола и наблюдал за подхалимскими вывертами чиновников допущенных «к телу» владыки. Картина на свежий глаз была весьма и весьма поучительная.
Наша долгая прогулка с Елизаветой Генриховной была замечена, но на первый раз не вызвала нареканий. Миледи вышла к столу в традиционно черном платье и вела себя совершенно естественно. Сидели мы довольно далеко друг от друга, и общаться не имели возможности.
Антон Иванович продолжал настойчиво ухаживать за Анной Семеновной, кажется довольно успешно.
Во время торжественного обеда на такую мелкую сошку, как мы с предком, никто не обращал внимания. У присутствующих были свои интересы и приоритеты, сходящиеся к вершине стола. Каждый старался привлечь внимание шефа к своим душевным страданиям во время его болезни. Сергей Ильич, видимо привыкший к всеобщей любви, благосклонно слушал признания своих подчиненных.
Рядом со мной сидел какой-то титулярный советник, которому никак не удавалось обратить на себя высокое внимание, что его очень огорчало.
– Ваше высокопревосходительство-с… – несколько раз начинал он, но каждый раз более шустрые и удачливые подхалимы его перебивали, и тайна его любви к губернатору так и не была услышана и оценена.
– Всё, знаете ли, интриги-с, – печально поделился он со мной своей бедой. – Как если человек честный и преданный, так беда-с, обойдут-с, и пропадешь ни за понюх табаку-с.
Где-то к середине обеда, губернатор вспомнил обо мне и, найдя глазами, предложил тост за «своего спасителя».
Все охотно выпили, как охотно пили за всё, что тестировал граф. Мой титулярный сосед, увидев такое ко мне внимание, совсем заиндевел и начал так отчаянно льстить, что мне стоило большого труда не послать его куда подальше.
После затянувшегося обеда большинство гостей осталось на грядущий ужин. Мне всё это порядком надоело, и я отправился к своим заброшенным приятелям. Встретил меня Иван, дуреющий от скуки в своем лакейском ничегонеделанье. Мой приход его обрадовал, и мы по-приятельски распили прихваченную в буфете бутылку.
В закуток, где мы с ним засели, периодически заглядывали дворовые, но при виде «барина» тут же исчезали.
Часам к семи вечера вернулся Костюков. Он обрядился в мещанское платье и очень неплохо играл свою роль. Мы втроем довольно быстро усидели губернаторскую бутылку водки, и я послал дворового мальчишку за следующей. Однако вместо бутылки в людскую явился дворецкий с просьбой графа пожаловать в большой дом.
Сергей Ильич ждал меня в кабинете. Кроме него там находилось еще три лица из ближайшего окружения. Я встревожился, увидев их озабоченные лица – решил, что возникли какие-то осложнения, связанные с Алей или со мной.
– Что-нибудь случилось? – спросил я.
– Да, – хмуро ответил генерал, – при смерти вице-губернатор Позняков, мне только что сообщили.
– Что с ним?
– Расшибся. Понесли кони, и его карета перевернулась. Ты уж, голубчик, постарайся, порадей, жалко хорошего человека.
– Пусть готовят экипаж, я только схожу за инструментами.
– Всё уже готово. Поторопись, голубчик, очень обяжешь. Позняков человек многодетный, помрет, пятеро деток сиротами останутся.
Я быстро вышел вслед за провожатым, и через пятнадцать минут мы были в доме больного.
Ничего особенно ужасного с ним не случилось: сотрясение мозга и закрытый перелом голени. Тем не менее, провозился я с раненым далеко за полночь. Всё это время сопровождавший меня чиновник по особым поручениям сидел с женой и старшим сыном вице-губернатора, вполне по-человечески ободряя их.
– Доктор, может быть, вы останетесь с ним на ночь? – попросил чиновник, когда я вышел от больного с известием, что если не будет осложнений, он скоро оправится.
– Не стоит его зря беспокоить, – отоврался я, чтобы попусту не торчать всю ночь у одра контуженного. – Пусть с ним побудет кто-нибудь из дворни, если будет ухудшение, то пришлите за мной.
Порученец согласился с моими доводами и отвез меня в губернаторский дом. О назначенном свидании я, закрутившись с больным, позабыл. Простившись с провожатыми, я пошел к себе в гостевой флигель. Было довольно поздно, около двух часов ночи, и все давно спали. Стараясь никого не беспокоить, я тихонько прошел в свои комнаты, быстро разделся и собрался лечь, когда тихо скрипнула входная дверь и в мою гостиную проскользнула женская фигурка в свободном шелковом пеньюаре и ночном чепчике.
– Алексей Григорьевич, – сказала шепотом миледи, – я только пришла вам сказать, что не смогу принять ваше предложение и не смогу быть у вас этой ночью.
– Я вас прекрасно понимаю, дорогая Елизавета Генриховна, – ответил я без тени улыбки. – И не смею настаивать на вашем присутствии. Присаживайтесь, пожалуйста. Мы сейчас всё обсудим.
– Нет, нет, я пойду… Я пришла, собственно затем, чтобы вам это сказать. Вы уже собрались спать, и не совсем одеты…
«Не совсем» было подмечено неточно, вернее было бы сказать «совсем не одет». Возможно, потупившая взор миледи Вудхарс этого не заметила.
– Если вас смущает мое неглиже, то я потушу свет, – сказал я и задул свечу.
Комната погрузилась во мрак, и я почувствовал себя значительно комфортнее.
– Будьте любезны присесть.
Я нашел в темноте руку Елизаветы Генриховны и, преодолев слабое сопротивление, усадил на диван. Тонкие пальцы слегка дрожали в моей руке.
– Я, право не знаю, вы Бог весть что можете про меня подумать… Я пообещала, потому и пришла… У вас в комнате не так слышно соседей, и потому мы можем без обиняков объясниться. Почему вы ничего не говорите?.. Мне, право, конфузно… Зачем, зачем вы меня раздеваете?!..
Что мне было ответить? Я как водится, сморозил какую-то глупость, так как мысли были заняты отнюдь не поиском глубоких и содержательных фраз… Впрочем, их, кажется, от меня и не ждали. Миледи, не выдержав долгого копания в своих воздушных, но очень запутанных для непосвященного, одеждах, помогла мне освободить себя от них…
Через час, кое-как одевшись в темноте, Елизавета Генриховна ушла к себе. У меня на душе было совершенно отвратно. В очередной раз я пришел к прописной истине, что плотской любовью нужно заниматься при наличии духовной. Иначе получается пустой блуд и напрасная трата сил и времени.
Миледи, после того как разделась и легла в постель, замерла в позе мертвой царевны, и как я ни старался достучаться, если не до ее души, то хотя бы до чувственности, у меня ничего из этого не получилось. Она неподвижно лежала, изредка вздрагивая от слишком интимных прикосновений, что хоть как-то доказывало, что она не спит и в курсе того, что между нами происходит.
Мне такой сексуальный пофигизм довольно быстро наскучил и почти полностью убил желание. Из одной вежливости я довел дело до конца и даже сказал спящей царевне несколько дежурных комплиментов.
Потом мы минут десять пролежали рядом, не говоря ни слова, после чего Елизавета Генриховна заплакала и сообщила, что теперь я не буду ее уважать. В принципе, так оно и было, правда, по другой, чем она думала, причине.
– Вы же сами хотели забеременеть, – сказал я, чтобы как-то ей ответить. – Так что вам за дело до моего уважения?
– Господин Крылов, вы совсем не понимаете женщин! – воскликнула моя фригидная любовница. – Если бы вы только знали…
Я, честно говоря, кое-что знал, но никому от этого легче не было. Чтобы успокоить даму и быстрее выпроводить восвояси, мне пришлось нести какой-то словесный бред по мотивам мексиканских телесериалов. Пользуясь тем, что бедная женщина не знает источника информации, я наболтал ей столько вздора, что она совсем успокоилась, была польщена, тронута и, в конце концов, отправилась к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Упоминание о ночном рандеву миледи смутило, и у нее порозовели щеки.
– Вы, наверное, меня презираете… – начала говорить она.
– Напротив, я восхищаюсь вами, – перебил я. – Решиться на такое… Меня немного задело то, что вы… как бы это сказать, не испытывали ко мне никакого интереса…
– Но вы ведь любите свою жену и не скрываете этого…
– Вы так хороши, что я не могу категорично сказать этого в данную минуту. Мы всего лишь люди, и наши слабости и несовершенства…
– Почему же вы ушли ночью? – спросила она, не глядя на меня.
– Потому, что я не могу любить женщину через прорешку в рубашке. Вы, кстати, не устали? Может быть, присядем, отдохнем?
В этот момент мы как раз проходили мимо очень симпатичной, увитой хмелем беседки, и я указал на нее.
– Если только вы тоже хотите… – Я, конечно, хотел, и очень…
Мы вошли в беседку. Внутри ее стояли друг против друга два широких дивана, обитых сыромятной, крашенной в желтый цвет кожей. Стенки беседки были высоки, и то, что делается внутри, можно было увидеть только через входной проем. Я подвел красавицу к дивану и ненавязчиво попытался усадить рядом с собой.
Елизавета Генриховна попыталась отнять у меня свою руку и сесть напротив меня. Я ее не отпустил и, притянув, поцеловал в губы. Поцелуй у нас не получился. Миледи не сопротивлялась, но и не ответила мне. Я не стал настаивать на ответной ласке и опустился на диван, заставив Елизавету Генриховну сесть ко мне на колени.
Думаю, что такого с ней не проделывал никто, и она явно не знала, как реагировать на такую «фамильярность».
– Отпустите меня, вам, наверное, тяжело… – сказала миледи типичную для такого случая оправдательную банальность и попыталась встать с моих колен.
– Полноте, какая же тяжесть, – пробормотал я, чувствуя через тонкую ткань мягкую упругость ее тела.
Руки сами собой обняли ее задрожавшее тело, и губы припали к ее безучастным губам. Теперь я был настойчив и целовал ее по-настоящему. Сначала она только позволяла делать это, но постепенно начала оттаивать, и ответила на мои ласки слабым ответным движением.
Поцелуй затягивался и делался из нежного страстным. Рука моя, теребя подол длинной юбки, добралась, наконец, до голой, без чулка ноги, и я обнаружил, что под платьем на миледи ничего не надето. Это меня окончательно завело, и я стал еще настойчивее.
Елизавету Генриховну забила нервная дрожь. Я совсем обнаглел и начал дерзко ласкать ее нежные бедра и касаться пальцами мыска с волосками на соединение ног. Миледи попыталась вырваться и встать с моих колен, но я не отпустил ее и принялся целовать шею, плечи и полуобнаженную грудь. Постепенно сопротивление женщины слабело, и она как бы в изнеможении прижалась ко мне.
– Что вы хотите, сударь? – задала она шепотом риторический вопрос.
– Я хочу вас! – задыхаясь, проговорил я.
– Но это же, это же неправильно, так делать нельзя, я порядочная женщина…
– Вы великолепны, – шептал я ей в самое ухо. – Какие у вас потрясающие ноги! Какая великолепная грудь!
– Только не сейчас! – умоляюще попросила Елизавета Генриховна. – Вдруг нас увидят… Хорошо, я приду к вам ночью… Зачем это вам! – удерживая сквозь юбку мои настырные руки, продолжала твердить она прерывающимся голосом.
Милые дамы! Если бы на такие вопросы можно было дать однозначный ответ!
Затем, что мы – части живой природы. Затем, что стремимся к продолжению рода. Затем, что у вас такие замечательные, влекущие тела. Затем, что мы мужчины, а вы женщины, и у нас разные роли в любовных играх…
Бог весть, чем бы кончился наш отдых в беседке, если бы вблизи не послышались голоса парковых служителей.
Елизавета Генриховна вскочила с моих колен и молниеносно привела себя в порядок, вновь став холодной, респектабельной дамой.
Я еще пылал, не в силах преодолеть нервическую инерцию, а она уже сделалась спокойна и внешне равнодушна. Всё-таки женщины – это тот космос, который нам, мужикам, никогда до конца не понять.
Теперь мы сидели на разных диванах, друг против друга, и для любого любопытного взгляда выглядели вполне пристойно и невинно.
– Как в это лето тепло, – сказала миледи. – В прошлом году об эту пору были сплошные дожди…
Мимо, не заглянув в беседку, прошли, громко разговаривая, три мужика. Когда их голоса стихли, я встал с дивана, но Елизавета Генриховна опередила меня и легко выскользнула наружу. Я, слегка разочарованный, вышел вслед за ней. Мы медленно пошли по аллее, беседуя о разных пустяках. Любопытно, что ни о ее муже, ни о моей жене разговор как-то не заходил. Мы, не сговариваясь, начали избегать этой темы.
Время близилось к обеду и, проводив спутницу в ее комнаты, я, чтобы скоротать время, зашел в бильярдную к знакомому маркеру. Сто рублей, которые я вернул ему за выигранную партию, сделали хитрого мужика моим лучшим другом.
Мы сердечно поздоровались и разыграли несколько партий. О денежных пари маркер больше не заикался. Теперь его интересовала только мой стиль игры. После нескольких победных партий, я распрощался с ним и отправился в большой дом обедать.
Обед проходил при большом сборе местной знати. Сергей Ильич второй раз вышел на люди. Я скромно поместился в конце стола и наблюдал за подхалимскими вывертами чиновников допущенных «к телу» владыки. Картина на свежий глаз была весьма и весьма поучительная.
Наша долгая прогулка с Елизаветой Генриховной была замечена, но на первый раз не вызвала нареканий. Миледи вышла к столу в традиционно черном платье и вела себя совершенно естественно. Сидели мы довольно далеко друг от друга, и общаться не имели возможности.
Антон Иванович продолжал настойчиво ухаживать за Анной Семеновной, кажется довольно успешно.
Во время торжественного обеда на такую мелкую сошку, как мы с предком, никто не обращал внимания. У присутствующих были свои интересы и приоритеты, сходящиеся к вершине стола. Каждый старался привлечь внимание шефа к своим душевным страданиям во время его болезни. Сергей Ильич, видимо привыкший к всеобщей любви, благосклонно слушал признания своих подчиненных.
Рядом со мной сидел какой-то титулярный советник, которому никак не удавалось обратить на себя высокое внимание, что его очень огорчало.
– Ваше высокопревосходительство-с… – несколько раз начинал он, но каждый раз более шустрые и удачливые подхалимы его перебивали, и тайна его любви к губернатору так и не была услышана и оценена.
– Всё, знаете ли, интриги-с, – печально поделился он со мной своей бедой. – Как если человек честный и преданный, так беда-с, обойдут-с, и пропадешь ни за понюх табаку-с.
Где-то к середине обеда, губернатор вспомнил обо мне и, найдя глазами, предложил тост за «своего спасителя».
Все охотно выпили, как охотно пили за всё, что тестировал граф. Мой титулярный сосед, увидев такое ко мне внимание, совсем заиндевел и начал так отчаянно льстить, что мне стоило большого труда не послать его куда подальше.
После затянувшегося обеда большинство гостей осталось на грядущий ужин. Мне всё это порядком надоело, и я отправился к своим заброшенным приятелям. Встретил меня Иван, дуреющий от скуки в своем лакейском ничегонеделанье. Мой приход его обрадовал, и мы по-приятельски распили прихваченную в буфете бутылку.
В закуток, где мы с ним засели, периодически заглядывали дворовые, но при виде «барина» тут же исчезали.
Часам к семи вечера вернулся Костюков. Он обрядился в мещанское платье и очень неплохо играл свою роль. Мы втроем довольно быстро усидели губернаторскую бутылку водки, и я послал дворового мальчишку за следующей. Однако вместо бутылки в людскую явился дворецкий с просьбой графа пожаловать в большой дом.
Сергей Ильич ждал меня в кабинете. Кроме него там находилось еще три лица из ближайшего окружения. Я встревожился, увидев их озабоченные лица – решил, что возникли какие-то осложнения, связанные с Алей или со мной.
– Что-нибудь случилось? – спросил я.
– Да, – хмуро ответил генерал, – при смерти вице-губернатор Позняков, мне только что сообщили.
– Что с ним?
– Расшибся. Понесли кони, и его карета перевернулась. Ты уж, голубчик, постарайся, порадей, жалко хорошего человека.
– Пусть готовят экипаж, я только схожу за инструментами.
– Всё уже готово. Поторопись, голубчик, очень обяжешь. Позняков человек многодетный, помрет, пятеро деток сиротами останутся.
Я быстро вышел вслед за провожатым, и через пятнадцать минут мы были в доме больного.
Ничего особенно ужасного с ним не случилось: сотрясение мозга и закрытый перелом голени. Тем не менее, провозился я с раненым далеко за полночь. Всё это время сопровождавший меня чиновник по особым поручениям сидел с женой и старшим сыном вице-губернатора, вполне по-человечески ободряя их.
– Доктор, может быть, вы останетесь с ним на ночь? – попросил чиновник, когда я вышел от больного с известием, что если не будет осложнений, он скоро оправится.
– Не стоит его зря беспокоить, – отоврался я, чтобы попусту не торчать всю ночь у одра контуженного. – Пусть с ним побудет кто-нибудь из дворни, если будет ухудшение, то пришлите за мной.
Порученец согласился с моими доводами и отвез меня в губернаторский дом. О назначенном свидании я, закрутившись с больным, позабыл. Простившись с провожатыми, я пошел к себе в гостевой флигель. Было довольно поздно, около двух часов ночи, и все давно спали. Стараясь никого не беспокоить, я тихонько прошел в свои комнаты, быстро разделся и собрался лечь, когда тихо скрипнула входная дверь и в мою гостиную проскользнула женская фигурка в свободном шелковом пеньюаре и ночном чепчике.
– Алексей Григорьевич, – сказала шепотом миледи, – я только пришла вам сказать, что не смогу принять ваше предложение и не смогу быть у вас этой ночью.
– Я вас прекрасно понимаю, дорогая Елизавета Генриховна, – ответил я без тени улыбки. – И не смею настаивать на вашем присутствии. Присаживайтесь, пожалуйста. Мы сейчас всё обсудим.
– Нет, нет, я пойду… Я пришла, собственно затем, чтобы вам это сказать. Вы уже собрались спать, и не совсем одеты…
«Не совсем» было подмечено неточно, вернее было бы сказать «совсем не одет». Возможно, потупившая взор миледи Вудхарс этого не заметила.
– Если вас смущает мое неглиже, то я потушу свет, – сказал я и задул свечу.
Комната погрузилась во мрак, и я почувствовал себя значительно комфортнее.
– Будьте любезны присесть.
Я нашел в темноте руку Елизаветы Генриховны и, преодолев слабое сопротивление, усадил на диван. Тонкие пальцы слегка дрожали в моей руке.
– Я, право не знаю, вы Бог весть что можете про меня подумать… Я пообещала, потому и пришла… У вас в комнате не так слышно соседей, и потому мы можем без обиняков объясниться. Почему вы ничего не говорите?.. Мне, право, конфузно… Зачем, зачем вы меня раздеваете?!..
Что мне было ответить? Я как водится, сморозил какую-то глупость, так как мысли были заняты отнюдь не поиском глубоких и содержательных фраз… Впрочем, их, кажется, от меня и не ждали. Миледи, не выдержав долгого копания в своих воздушных, но очень запутанных для непосвященного, одеждах, помогла мне освободить себя от них…
Через час, кое-как одевшись в темноте, Елизавета Генриховна ушла к себе. У меня на душе было совершенно отвратно. В очередной раз я пришел к прописной истине, что плотской любовью нужно заниматься при наличии духовной. Иначе получается пустой блуд и напрасная трата сил и времени.
Миледи, после того как разделась и легла в постель, замерла в позе мертвой царевны, и как я ни старался достучаться, если не до ее души, то хотя бы до чувственности, у меня ничего из этого не получилось. Она неподвижно лежала, изредка вздрагивая от слишком интимных прикосновений, что хоть как-то доказывало, что она не спит и в курсе того, что между нами происходит.
Мне такой сексуальный пофигизм довольно быстро наскучил и почти полностью убил желание. Из одной вежливости я довел дело до конца и даже сказал спящей царевне несколько дежурных комплиментов.
Потом мы минут десять пролежали рядом, не говоря ни слова, после чего Елизавета Генриховна заплакала и сообщила, что теперь я не буду ее уважать. В принципе, так оно и было, правда, по другой, чем она думала, причине.
– Вы же сами хотели забеременеть, – сказал я, чтобы как-то ей ответить. – Так что вам за дело до моего уважения?
– Господин Крылов, вы совсем не понимаете женщин! – воскликнула моя фригидная любовница. – Если бы вы только знали…
Я, честно говоря, кое-что знал, но никому от этого легче не было. Чтобы успокоить даму и быстрее выпроводить восвояси, мне пришлось нести какой-то словесный бред по мотивам мексиканских телесериалов. Пользуясь тем, что бедная женщина не знает источника информации, я наболтал ей столько вздора, что она совсем успокоилась, была польщена, тронута и, в конце концов, отправилась к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42