– Мне плохо, помогите! – потребовал Виктор и сказал по-французски женщине, что мужик его ранил.
– Oh-la-la! – отозвалась она, не выказывая особой тревоги состоянием мужа.
Я тоже не откликнулся, сначала нужно было разобраться со странным грабителем.
– Почему ты решил, что я не смогу тебе ничего сделать? – спросил я.
– Мог бы, так давно убил, – резонно ответил он. – За тебя кривда, а за меня правда!
Сказал он это зря. Конечно, поднять руку на сирого и убого, да еще безоружного, большая сложность, но с ним был совсем иной случай.
– А я тебя убивать и не собираюсь, просто отдам французам, пусть они думают, что с тобой делать, – сказал я, продолжая удерживать его не расстоянии.
– И тут не будет по-твоему! – радостно сообщил мужик. – Мой Яшка настоящий хранцуз не тебе чета, он у самого графа Ростопчина лакеем служил! Ему стоит только своим иродам одно слово сказать, от тебя мокрого места не останется!
– Ничего у тебя с Яшкой не получится, – посочувствовал я, – он уже на том свете тебя дожидается.
– Как так? Кто разрешил? Ты моего друга Яшку убил! Да я тебя, изверга! – истерично воскликнул Иван и, совершенно неожиданно для меня, отпрыгнув в сторону, исчез в темноте.
Я по инерции бросился, было за ним, но вокруг была такая темень, что тут же налетел на дерево и больно стукнулся лбом.
– Неужели мне никто не поможет? – плачущим голосом позвал Виктор. – Меня ранил сумасшедший мужик, мне больно и страшно!
Я вернулся к ним и, сказал, вкладывая саблю в ножны:
– Вставайте, я помогу вам дойти до кареты.
– Я не могу встать, вы должны мне помочь, из меня кровь течет! Mathilde, je suis blesse, – сообщил он француженке, что ранен.
Однако Матильду, как мне кажется, занимало не состояние спутника, а свое собственное, вернее, банальная причина по которой она оказалась в лесу.
– Да уйдете вы, наконец, отсюда! – отчаянно воскликнула она. – Я могу остаться хоть на минуту одна!
Пришлось мне одному поднимать толстяка, так и не выпустившего из рук ларца, и тащить к дороге. Матильда нас догнала, когда мы уже доковыляли до кареты. При свете костра я, наконец, увидел их лица. Виктору было явно за пятьдесят, возраст в эту эпоху более чем почтенный, женщине раза в два меньше. Вероятно короткое уединение умиротворило ее душу и недавнее нервное состояние разом прошло.
– Что с тобой, Виктор? – участливо, спросила она. – Тебя ранил тот ужасный человек?
– Ранил! Он меня не ранил, он меня убил! – заплакал толстяк. – Матильда, если со мной что-нибудь случится, береги ларец! В нем все мое достояние! Теперь такое ужасное время, никому нельзя верить! – пожаловался он.
Я с ним вполне был согласен и, прислонив Виктора к дверце кареты, попытался распроститься со случайными знакомыми, сотворив фразу на французском языке:
– Спокойной ночи, господа, советую вам больше не ходить в лес, вокруг очень много плохих людей!
– Постойте, мосье, – взмолился раненный, почему-то обращаясь ко мне – как к французу, хотя мы с ним только что говорили на родном языке, – умоляю вас, не бросайте нас на произвол судьбы!
Он вцепился в рукав мундира и умоляюще заглядывал в глаза. Я про себя чертыхнулся. Получилось как всегда, не успел сделать доброе дело, как получил новые проблемы. Ни сам Виктор, ни его спутница мне не понравились, и возиться с ними не было никакого желания. Я сделал еще одну попытку распрощаться:
– К сожалению, я ничем не могу вам помочь, мне нужно выполнять свой долг! А вам нужно поискать лекаря!
– Я сам лечу людей, – сообщил толстяк по-русски, не отпуская моего рукава, – зачем мне какой-то халтурщик, который ничего не понимает в медицине!
Фраза был не совсем обычная для языка этого времени, но я слишком не хотел ввязываться в их проблемы и пропустил ее мимо ушей.
– Тем более, значит, вы справитесь сами, – сказал я, помогая ему влезть в карету. – К сожалению, мне нужно идти, как говорится: труба зовет, солдаты в поход!
– Да, как же, я помню, – сказал он, – когда я служил в армии, мы тоже пели эту песню.
– Что вы пели? – спросил я, невольно останавливаясь. В русской армии эта прекрасная песня пока еще не стала шлягером.
– Ну, как там: «солдаты в путь, а для тебя, родная, есть почта полевая», – процитировал он. – Вы ведь тоже не отсюда? Ну, нездешний, а из будущего? Я сразу понял, как только вас увидел. Голубчик, прошу вас как советский человек советского человека, помогите! – и капризно потребовал по-французски. – Матильда, ну где ты! Ты меня совсем не любишь! Меня ранили, а тебе все равно!
То, что помещик знал строевую песню, которую распевали солдаты в Советской армии, а возможно продолжают петь и поныне, говорило об одном, еще один наш современник попал в прошлое и заблудился во времени. Мне уже несколько раз доводилось встречаться с такими людьми. Так что я не слишком удивился еще одному «земляку» и еще меньше ему обрадовался. Сказал просто так, к слову:
– Хорошая песня, патриотическая. А почему вы оказались во французской армии?
– Все из-за нее, из-за жены, из-за Матильды, – уже из каретной темноты ответил он. – Она-то настоящая француженка и побоялась оставаться в городе. Вы знаете, что сейчас творится в Москве? Она почти вся сгорела! У меня тоже сожгли дом, конюшни, службы, все дворовые разбежались! Остался один кучер, да и тот на ладан дышит. Все, все потерял! – опять заплакал он. – А как наживал! Какими трудами!
Он замолчал, пытаясь справиться с рыданиями.
– Понятно, – задумчиво сказал я. – Только зачем вы пошли вместе с французской армией, вы что, не знаете, чем кончится поход Наполеона?
– Это их императора? Знаю, конечно, он умрет на каком-то острове, кажется святой Елены. У меня как-никак законченное высшее образование!
– У вас высшее образование! – воскликнул я, вспомнив, что уже как-то под Петербургом встречал подобного субъекта с законченным высшим образованием. – Простите, а ваша фамилия случайно не Пузырев?
– Именно, Пузырев Виктор Абрамович, а вы что, меня знаете?
Знал ли я эту скаредную, жадную скотину?! Подробности его жизни я уже не помнил, только то, что он каким-то нечестным способом стал помещиком. Еще, что у него, как и у меня, после перемещения в прошлое появились экстрасенсорные способности, и он хвастался, что очень ловко умеет обирать своих крепостных крестьян.
– Нет, мы незнакомы, – твердо сказал я, – но я много о вас слышал.
– Действительно, я человек незаурядный, меня многие почитают! – забыв о слезах, сообщил он. – Думаете в России много людей с законченным высшим образованием?
– Наверное, мало.
– Вот видите, а вы торопитесь! – непонятно к чему, сказал он. – Дорогой земляк, умолю, побудьте с нами. Что вам мокнуть на дороге, у нас в карете достаточно места для троих. Я старый человек и не могу за себя постоять. Побудьте с нами, что вам стоит! Во имя гуманизма и человеколюбия! Обещаю, что вы об этом не пожалеете!
– Пожалуйста, мосье, останьтесь, – попросила и Матильда, каким-то образом понявшая, о чем просит муж.
Признаться мне и самому очень не хотелось проводить ночь под открытым небом, да и отдых не был лишним.
– Хорошо, я останусь с вами до утра, – решил я и помог даме сесть в карету.
Занавески в ней были зашторены. Раненый со своим драгоценным ларцом устроился на одном сидении, мы с Матильдой напротив.
– Зажгите свечи, – попросил Пузырев, – мне почему-то страшно в темноте.
– У вас есть огниво? – рассеяно спросил я, ощущая своей ногой мягкое женское бедро.
– Да, конечно, Матильда, дай господину солдату огниво, – сказал Пузырев по-французски и я почувствовал, как к моему колену притронулась легкая рука. Мы как-то сориентировались, и наши пальцы нашли друг друга. Правда, огнива в женской руке не оказалось, зато мне подарили легкое пожатие.
– Ну, что вы медлите, – капризно сказал Пузырев, не дождавшись от нас никаких видимых действий.
– Да, да, сейчас, – ответил я, наконец, получив мешочек с инструментами для добывания огня. Неясные пальцы оставили мою руку, и я смог выполнить просьбу Виктора Абрамовича.
Добывать огонь при помощи огнива значительно легче, чем трением друг о друга двух палочек. При хорошем навыке можно с этой задачей справиться меньше чем за минуту. До изобретения спичек, приписываемого немецкому химику Камереру, которому в 1833 году удалось составить содержащую фосфор массу, легко воспламеняющуюся при трении о шероховатую поверхность, в течение тысячелетия, а то и больше, это был единственный инструмент для добывания огня. Я вытащил из мешочка трут, кремень, огниво и ударил им по куску кварца. Искры на мгновение осветили моих спутников.
– Как вы долго, – пожаловался Пузырев, – мне холодно…
– Трут совсем отсырел, – сказал я, – нужно высушить. Пойду к костру.
Только когда я выбрался наружу, до меня дошел весь комизм ситуации. Увлекшись, так сказать, нечаянными прикосновениями, я добывал огонь рядом с горящим костром. Затеплив свечу от головешки, я вернулся назад.
– Ну, наконец-то, – приветствовал появление огня Пузырев, – знаете, меня почему-то знобит.
Теперь при свете, я, наконец, рассмотрел старых и новых знакомых. Виктор Абрамович, за тринадцать лет прожитых им после нашей предыдущей встречи, так изменился, что его трудно было узнать. Он располнел, постарел, и лицо из неприятного, превратилось вовсе в противное. Причем делали его таким не черты лица, в общем-то, самые обычные, а брезгливо опущенная нижняя губа и непонятно с чего появившееся высокомерное выражение. Даже теперь, когда ему было плохо, он не забывал о собственном величии. Матильда, напротив, в живом теплом свете оказалась премиленькой женщиной. Точеный, чуть вздернутый носик, французский разлет бровей, блестящие глазки, чистый овал лица, обрамленного кружевным чепчиком…
– Вам нужно перевязать рану, – сказал я Пузыреву.
– Нет, нет, оставьте, мне ничего не нужно! – непонятно почему, разволновался он. – У меня просто ерундовая царапина.
– Вам виднее, – сказал я, отдвигаясь от соседки.
Пузырев закрыл глаза, и мы какое-то время не разговаривали. Снаружи усилился дождь и гулко забарабанил по верху экипажа.
– Может быть, позвать сюда кучера, он на козлах совсем промокнет, – предложил я.
– Это совершенно незачем, – живо откликнулся Виктор Абрамович, – у Герасима теплая одежда и, вообще, ему там лучше. Со слугами нужна строгость, – нравоучительно сказал он, – а то они сразу распускаются! Уж поверьте, голубчик, у меня большой опыт!
Я хотел спросить, не потому ли разбежалась вся его дворня, но, глянув на Пузырева, решил, что говорить на эту тему совершенно бесполезно и предложил:
– Может быть, будем спать?
– Спать? Да, конечно, спать непременно… Вот вы говорите, что слышали обо мне, а ведь это не даром! Я не простой человек, очень даже не простой, я, можно сказать, своеобразный уникум!
Определение ему так понравилось, что он еще несколько раз назвал себя «уникумом».
– Обо мне нужно писать научные труды, – продолжил Пузырев, – я очень многого достиг в жизни и все исключительно своим трудом и талантом! Хотите, я вам расскажу историю своей жизни?
– Сейчас уже поздно, вам нужно отдохнуть, лучше завтра с утра, – испугался я и спросил, что бы сбить его с темы собственного возвеличивания. – Вы давно женаты на мадам Матильде?
Во время нашей с ним первой встречи, он что-то рассказывал о своей жене, которой француженка быть никак не могла.
– На Моте? – уточнил он. – Недавно, женился после того как овдовел. Знали бы вы, какая у меня была первая супруга, горлица! Ангел! Мне за всю совместную жизнь ни одного слова поперек не сказала. Разве ее можно сравнить с этой французской, – он подумал, как точнее охарактеризовать жену, и припечатал, – шалавой!
– La France? – услышав знакомое слово, оживилась мадам Пузырева.
– Франсе, Франсе, твою мать! – сердито ответил Пузырев, потом наклонился ко мне и пожаловался. – Видите, с кем связался на старости лет! Только и умеет, что деньги транжирить. Это из-за нее пришлось в Москве жить. Жил бы сейчас у себя в деревне, чистый воздух, все бесплатно. Дворовых девок полон дом, любую выбирай, сочтет за счастье. А знаете, какое у меня именьице? Рай земной, сельцо и две деревеньки, почти семьсот душ крестьян! А уж как меня все соседи почитают!
Кажется, мне было не миновать печальной участи выслушать поучительную историю жизни великого Пузырева. Я демонстративно закрыл глаза и прикинулся спящим. Однако его это не смутило, и он продолжил монотонный рассказ о своих замечательных качествах. Спустя пять минут я уже спал.
– Голубчик, вы меня совсем не слушаете, – сказал он, теребя по колену.
Я с трудом открыл глаза. Свеча уже догорала, так что, вероятно, прошло довольно много времени. Виктор Абрамович, пока я спал, еще больше побледнел и казался совсем больным.
– Вам плохо? – спросил я.
– Да, очень плохо, я скоро умру, – как-то отрешенно ответил он. – Поэтому я и открыл вам все тайны своей души.
– Ну, вы преувеличиваете, – фальшиво улыбаясь, успокоил я, – вы еще нас всех переживете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41