Мне такое длинное предисловие не понравилось, обычно после радужной преамбулы начинаются всяческие накладки и оговорки. Однако оказалось, что дело здесь не в легком жульничестве. Когда мы изъявили готовность тотчас воспользоваться его предложением, он смутился и, глядя в сторону, спросил, не смогу ли я проведать еще одного больного. Само собой, мне в состоянии нетерпеливого ожидания, перед предстоящей схваткой двух эпох, только и было дела, что заниматься частной врачебной практикой, но он так умоляюще на меня посмотрел, что я не смог отказать.
– Далеко идти? – обреченно спросил я, с упреком посмотрев на строптивого корнета.
А как бы было славно остаться в бане!…
– Тут по пути, – обрадовался староста. – Там и делов-то, тьфу, быстрее, чем с моим сыном управишься.
– Тоже раненный? – догадался я.
– Понятное дело, хранцуз, которого ты саблей огрел.
– Француз?! – переспросил я, посмотрев на мужика совсем другими глазами. Такого великодушия от победителей я, честно говоря, не ожидал. Вот что, значит, простой русский человек! – Ладно, пойдем смотреть твоего француза. А как себя чувствует второй раненый?
– Что ему, сатане, сделается, понятное дело, лежит себе. Даст Бог, не помрет.
Мы вышли на улицу. Староста шел впереди, предупреждая об участках непролазной грязи и глубоких лужах.
Когда мы подошли к избе, в которой лежал его протеже, я опять спросил о втором французе и остальных раненных крестьянах.
– Слава Богу, пока все живы, – ответил он. – И второй тоже здесь, их наша знахарка лечит.
Мы вошли в избу. Действительно, оба раненых француза оказались в одном месте. Навстречу нам вышла аккуратная худенькая старушка и, с поклоном, показала на лавку. На ней под бараньим тулупом лежал коротко стриженный человек. Я его спросил по-французски, как он себя чувствует. Пыл схватки давно миновал, и я больше не испытывал к драгунам никакой ненависти.
– Так вы не француз? – почему-то очень удивился он. – Тогда почему на вас наша форма?
– Мы русские, – ответил я, – просто, так получилось, нам с товарищем больше не во что было одеться.
– Тогда совсем другое дело! – воскликнул драгун, заметно расслабляясь. – А я решил, что вы предали императора и Великую армию!
Обсуждать с ним принципы патриотизма и рыцарской чести у меня не было ни времени, ни желания. Вопрос был, скорее, к старосте, получалось, что фактически он заманил нас в ловушку.
Оставаясь настороже чтобы случайно не получить удар кинжалом в бок, я подошел к лавке на которой лежал раненый герой.
– Что вас беспокоит? – спросил я, прикладывая ему руку ко лбу.
– Теперь ничего, – упавшим голосом ответил он. – Я думал, вы наши уланы и хотел наказать вас за предательство!
– Понятно, а как себя чувствует ваш товарищ?
– Он без памяти, боюсь, скоро умрет.
– Ладно, раз уж мы пришли, попробую ему помочь, – сказал я, переходя ко второму раненому.
Староста, каким-то образом догадавшись, о чем у нас был разговор, ко мне не подходил, деликатно покашливал, стоя за спиной. Когда я кончил возиться со вторым драгуном, покаянно сказал:
– Видать, барин, промашка получилась. Понятное дело, ошибиться каждый может.
– Сколько он тебе заплатил, можешь мне не говорить, – сказал я, – только объясни, как вам с ним удалось договориться?
– Так что ж тут объяснять? На пальцах и договорились. Я-то, по простоте своей, подумал, что он хороший человек, денег не жалеет, вот и решил поспособствовать.
– Понятно, а теперь у тебя открылись глаза. Ладно, веди нас на постой, а то мой товарищ устал ждать.
Мы опять вышли на деревенскую улицу. Я попытался вернуть себе прежний энтузиазм, но настроение испортилось. Матильда, догадываясь, что я расстроен, взяла за руку и шла, стараясь, по возможности, лишний раз прикоснуться бедром. Это почему-то помогло и скоро я начал думать, что жизнь, в конце концов, не так уж и плоха и не все люди сволочи. И вообще, самое главное в жизни, это любовь. Неважно к кому или чему: родине, императору или женщине.
– Вот та самая изба, понятное дело, и есть, – сказал наш поводырь, останавливаясь возле раскрытых ворот, – думаю, будете премного довольны.
На этот раз все было, так как он обещал. Изба оказалась протопленной и чисто выметенной. На столе нас дожидался ужин: крынка парного молока и теплый пирог с капустой. Рядом со мной была желанная женщина…
Что еще нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым? Здесь для этого было главное, тепло, кров, пища и, надеюсь, любовь. Пусть даже на один краткий миг.
Староста, убедившись, что к нашему приходу подготовились, простился и ушел. Мы, наконец, остались одни. Почему-то между нами на какое-то время возникла неловкость, Я, чтобы чем-то почувствовать себя в своей тарелке, отцепил саблю, повесил на гвоздь уланку и, только после этого, подошел к столу. Матильда тоже избавилась от оружия, села на лавку и вытянула вперед ноги в промокших сапогах. Пока мы оба не произнесли ни слова.
Посидев с закрытыми глазами, она словно очнулась, чему-то улыбнулась и поправила оплывшую свечу. Огонек стал чуть ярче и его слабый ее неровный свет заплясал по темным, бревенчатым стенам.
– Налей мне, пожалуйста, молока, – попросила она, откидываясь на стену.
Я быстро наполнил кружки и одну поставил перед ней. Потом разрезал на куски пирог. Она молча наблюдала за мной, когда я кончил, сказала:
– Давай ужинать.
– Может быть, снять с тебя сапоги? – предложил я. – А то они до утра не просохнут.
– Сними, – согласилась она, протягивая ногу.
Я стянул с нее сапоги и разулся сам. Теперь нам обоим стало как-то свободнее.
Потом мы ели пирог и пили молоко. Мне за весь день перепал спонтанный утренний завтрак, и закуска перед обедом, прерванная нападением драгун, потому я на совесть работал челюстями. Матильда, похоже, совсем не боялась поправиться и не отставала от меня. Правда и то, что пирог оказался на редкость вкусным. Общими усилиями, мы его почти уговорили.
– Хорошо-то как, – сказал я, – чувствуя опьянение от тепла и пищи. – Ты сыта?
– Да, но еще кусочек съем, – ответила она. – У жизни в деревне есть свои преимущества. Вот приедем в мое имение, я тебя таким вкусными разностями накормлю…
Я подумал, что пока мы туда доберемся, десять раз успеем протянуть ноги. Потом допил молоко и красноречиво посмотрел на лавку. Самое время было ложиться.
– Знаешь, что я сейчас хочу больше всего на свете? – спросила Матильда.
Я предположил, но вслух ничего не сказал, пожал плечами.
– Больше всего на свете я хочу спать! – сказала коварная француженка, сладко зевая. – Ты не обидишься, если я лягу?
– Конечно, ложись, – сухо ответил я, к слову вспомнив две строки из стихотворения Евгения Евтушенко:
По ночам, какие суки бабы,
По утрам, какие суки мы.
– Ты тоже не задерживайся и ложись, – посоветовала Матильда, – когда нам еще удастся выспаться!
Глава 9
Мне осталось только злорадствовать, когда ночью, в деревне ударили в набат. Я еще не спал, лежал на жесткой лавке и копил обиды против женского коварства. Матильда проснулась и спросила, что случилось.
– Пожар или французы, – холодно ответил я.
– Ты на меня за что-то сердишься? – удивленно поинтересовалась она.
Я не ответил. Она повозилась на своем ложе, хихикнула и жалостливо сказала:
– Бедненький, обиделся!
Я промолчал, встал и от лампадки зажег свечу. Матильда, явно развлекаясь на мой счет, за мной наблюдала. С улицы послышались крики.
– Пойду, посмотрю, что случилось, – сказал я и начал одеваться.
Пузырева тоже встала и начала разбираться со своим снаряжением. Я, даже не глянув, в ее сторону, оделся и вышел наружу. В стороне господского имения полыхало зарево. Мимо нашей избы по дороге бежали крестьяне. Кто-то вдалеке истошно прокричала страшное слово: «пожар».
– Где пожар? – спросила Матильда, подойдя ко мне. Она встала рядом и слегка прижалась плечом.
– Похоже, что в имении, – ответил я, незаметно отстраняясь.
– Там ведь Федор Васильевич! – испугано воскликнула она. – Вдруг с ним что-нибудь случилось!
– Вряд ли, сколько я помню, он умрет еще не скоро, – сказал я.
– Ты знаешь, когда? – быстро повернулась она ко мне и попыталась заглянуть в глаза. Я едва различил светлое пятно ее лица с темными провалами глаз. Едва удержался, чтобы ее не поцеловать и ответил нарочито равнодушно:
– Нет, но точно не сегодня, – и чтобы не нарываться на подобные вопросы в будущем, добавил. – Людям времени своего смертного часа лучше не знать, иначе жизнь превратится в ад, придется считать каждую минуту. Ты бы хотела знать, когда умрешь?
Матильда подумала, и покачала головой. Я этого в темноте видеть не мог, но представил, как она это делает и, похоже, не ошибся.
– Нет, наверное. Я смерти не боюсь, больше боюсь старости, – добавила она. – Молодость так быстро проходит…
– Смотри, как сильно горит! – вернул я разговор в прежнее русло.
– Я знаю, ты на меня обиделся, но я правда так захотела спать…
– Сон – святое дело, – сказал я, чтобы закрыть тему, – Пойдем досыпать, все равно помочь мы не успеем.
– Пойдем, – согласилась она.
Мы вернулись в избу. Я сразу снял мундир, сапоги и лег. Признаюсь, не без тайного умысла, какого, говорить, думаю, этому нет надобности. Матильда напротив ложиться не спешила, присела к столу, подперла щеку рукой и неотрывно смотрела на свечу. Я самоуверенно надеялся, что она в этот момент думает обо мне, хотел, ее успокоить, что обижаться на нее, у меня особых причин нет, и у нас еще все впереди, но она, не взглянув на меня, дунула на огонек и отправилась спать на свою лавку.
Чего, чего, но такого к себе отношения я никак не ожидал. Правда, скрипеть зубами не стал, но твердо решил, что всякие отношения с «французской шалавой» прекращаю. Хватит этой натурализованной иностранке измываться над русским человеком!
– В упор ее больше видеть не хочу! – твердо решил я.
Я закрыл глаза и попытался заснуть. Может быть, мне это и удалось, но тут за печкой застрекотал сверчок и окончательно вывел меня из равновесия. Я уже хотел встать и выйти наружу, но меня опередила Матильда. Спросила нарочно тихо, чтобы, если сплю не разбудить:
– Тебе не холодно?
Я сначала не хотел отзываться, но потом, все-таки, вежливость победила обиду, и ответил:
– Немного.
– А я совсем замерзла.
Поверить в это было трудно, в избе было тепло, а она еще и укрылась бараньим тулупом. Опять я собрался промолчать, но как-то так вышло, что предложил против собственной воли:
– Тебя погреть?
– Пожалуйста, если тебе не трудно.
Удивительно, но эта простая, бытовая просьба, тотчас пересилила все мои принципы и зароки. Я тотчас подхватился и в два шага достиг ее лавки.
– Ну, куда ты так спешишь, сумасшедший! – прошептала она, когда я сжал ее в объятиях. – Что же ты раньше не пришел, я ждала, ждала…
Это было так по-женски, сваливать вину с больной головы на здоровую, что я и не пытался оправдаться, просто не ответил. Да и не до разговоров нам было. Сошлись, можно сказать, два космоса, две эпохи, два пола. О том, что случилось той ночью, можно говорить только стихами. Пусть не своими, испанского поэта Гарсиа Лорки.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой,
До первой утренней птицы
Меня этой ночью мчала
Атласная кобылица…
Не прекращаясь ни на минуту, длинным, протяжным, почти колокольным звоном, гудел вдалеке набат. Кто-то не жалея рук, колотил и колотил по звонкому железу. Яростно стрекотал за печкой сверчок…
– Давай останемся здесь еще и завтра, – сказала Матильда, когда ни на что иное, кроме разговоров у нас больше не было сил.
Я положил ее всклоченную головку себе на грудь, кончиками пальцев перебирал волосы, дотронулся до раковины уха.
– Щекотно, – сказала она. – Ты еще хочешь?
– Хочу, только пока не могу, – ответил я, удивляясь, откуда столько силы у этой хрупкой женщины. – Может быть, немного поспим?
– Видишь, уже хочешь спать, а еще хвастался, – засмеялась она. – Все вы такие…
Я не ответил, глаза закрылись сами собой. Я попытался их открыть, но вполне трезво осознал, что уже выключился из реальности и сплю.
Потом было пробуждение. Надо мной нависал староста и тряс за плечо. Я с трудом понял, что происходит и проснулся.
– Барин, – бубнил староста, – вставай, у нашего барина рига сгорела! Всю ночь тушили!
– Ну и что? – сердито спросил я. – Мне-то что за дело?
– Как же, все-таки пожар. Мало ли что! – нерешительно сказал он.
– Я слышал набат. Сам дом не пострадал? – вынуждено включился я в разговор.
– Нет, только рига. Хлеба там было… А что, твой товарищ, барыня?
Я посмотрел на своего крепко спящего «товарища». Он разметался на широкой лавке так, что сполз укрывавший тулуп, и скрывать его принадлежность к прекрасной половине человечества было бессмысленно. Я ревниво прикрыл Матильду от чужых глаз и подтвердил его смелую догадку:
– Барыня, но это военная тайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Далеко идти? – обреченно спросил я, с упреком посмотрев на строптивого корнета.
А как бы было славно остаться в бане!…
– Тут по пути, – обрадовался староста. – Там и делов-то, тьфу, быстрее, чем с моим сыном управишься.
– Тоже раненный? – догадался я.
– Понятное дело, хранцуз, которого ты саблей огрел.
– Француз?! – переспросил я, посмотрев на мужика совсем другими глазами. Такого великодушия от победителей я, честно говоря, не ожидал. Вот что, значит, простой русский человек! – Ладно, пойдем смотреть твоего француза. А как себя чувствует второй раненый?
– Что ему, сатане, сделается, понятное дело, лежит себе. Даст Бог, не помрет.
Мы вышли на улицу. Староста шел впереди, предупреждая об участках непролазной грязи и глубоких лужах.
Когда мы подошли к избе, в которой лежал его протеже, я опять спросил о втором французе и остальных раненных крестьянах.
– Слава Богу, пока все живы, – ответил он. – И второй тоже здесь, их наша знахарка лечит.
Мы вошли в избу. Действительно, оба раненых француза оказались в одном месте. Навстречу нам вышла аккуратная худенькая старушка и, с поклоном, показала на лавку. На ней под бараньим тулупом лежал коротко стриженный человек. Я его спросил по-французски, как он себя чувствует. Пыл схватки давно миновал, и я больше не испытывал к драгунам никакой ненависти.
– Так вы не француз? – почему-то очень удивился он. – Тогда почему на вас наша форма?
– Мы русские, – ответил я, – просто, так получилось, нам с товарищем больше не во что было одеться.
– Тогда совсем другое дело! – воскликнул драгун, заметно расслабляясь. – А я решил, что вы предали императора и Великую армию!
Обсуждать с ним принципы патриотизма и рыцарской чести у меня не было ни времени, ни желания. Вопрос был, скорее, к старосте, получалось, что фактически он заманил нас в ловушку.
Оставаясь настороже чтобы случайно не получить удар кинжалом в бок, я подошел к лавке на которой лежал раненый герой.
– Что вас беспокоит? – спросил я, прикладывая ему руку ко лбу.
– Теперь ничего, – упавшим голосом ответил он. – Я думал, вы наши уланы и хотел наказать вас за предательство!
– Понятно, а как себя чувствует ваш товарищ?
– Он без памяти, боюсь, скоро умрет.
– Ладно, раз уж мы пришли, попробую ему помочь, – сказал я, переходя ко второму раненому.
Староста, каким-то образом догадавшись, о чем у нас был разговор, ко мне не подходил, деликатно покашливал, стоя за спиной. Когда я кончил возиться со вторым драгуном, покаянно сказал:
– Видать, барин, промашка получилась. Понятное дело, ошибиться каждый может.
– Сколько он тебе заплатил, можешь мне не говорить, – сказал я, – только объясни, как вам с ним удалось договориться?
– Так что ж тут объяснять? На пальцах и договорились. Я-то, по простоте своей, подумал, что он хороший человек, денег не жалеет, вот и решил поспособствовать.
– Понятно, а теперь у тебя открылись глаза. Ладно, веди нас на постой, а то мой товарищ устал ждать.
Мы опять вышли на деревенскую улицу. Я попытался вернуть себе прежний энтузиазм, но настроение испортилось. Матильда, догадываясь, что я расстроен, взяла за руку и шла, стараясь, по возможности, лишний раз прикоснуться бедром. Это почему-то помогло и скоро я начал думать, что жизнь, в конце концов, не так уж и плоха и не все люди сволочи. И вообще, самое главное в жизни, это любовь. Неважно к кому или чему: родине, императору или женщине.
– Вот та самая изба, понятное дело, и есть, – сказал наш поводырь, останавливаясь возле раскрытых ворот, – думаю, будете премного довольны.
На этот раз все было, так как он обещал. Изба оказалась протопленной и чисто выметенной. На столе нас дожидался ужин: крынка парного молока и теплый пирог с капустой. Рядом со мной была желанная женщина…
Что еще нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым? Здесь для этого было главное, тепло, кров, пища и, надеюсь, любовь. Пусть даже на один краткий миг.
Староста, убедившись, что к нашему приходу подготовились, простился и ушел. Мы, наконец, остались одни. Почему-то между нами на какое-то время возникла неловкость, Я, чтобы чем-то почувствовать себя в своей тарелке, отцепил саблю, повесил на гвоздь уланку и, только после этого, подошел к столу. Матильда тоже избавилась от оружия, села на лавку и вытянула вперед ноги в промокших сапогах. Пока мы оба не произнесли ни слова.
Посидев с закрытыми глазами, она словно очнулась, чему-то улыбнулась и поправила оплывшую свечу. Огонек стал чуть ярче и его слабый ее неровный свет заплясал по темным, бревенчатым стенам.
– Налей мне, пожалуйста, молока, – попросила она, откидываясь на стену.
Я быстро наполнил кружки и одну поставил перед ней. Потом разрезал на куски пирог. Она молча наблюдала за мной, когда я кончил, сказала:
– Давай ужинать.
– Может быть, снять с тебя сапоги? – предложил я. – А то они до утра не просохнут.
– Сними, – согласилась она, протягивая ногу.
Я стянул с нее сапоги и разулся сам. Теперь нам обоим стало как-то свободнее.
Потом мы ели пирог и пили молоко. Мне за весь день перепал спонтанный утренний завтрак, и закуска перед обедом, прерванная нападением драгун, потому я на совесть работал челюстями. Матильда, похоже, совсем не боялась поправиться и не отставала от меня. Правда и то, что пирог оказался на редкость вкусным. Общими усилиями, мы его почти уговорили.
– Хорошо-то как, – сказал я, – чувствуя опьянение от тепла и пищи. – Ты сыта?
– Да, но еще кусочек съем, – ответила она. – У жизни в деревне есть свои преимущества. Вот приедем в мое имение, я тебя таким вкусными разностями накормлю…
Я подумал, что пока мы туда доберемся, десять раз успеем протянуть ноги. Потом допил молоко и красноречиво посмотрел на лавку. Самое время было ложиться.
– Знаешь, что я сейчас хочу больше всего на свете? – спросила Матильда.
Я предположил, но вслух ничего не сказал, пожал плечами.
– Больше всего на свете я хочу спать! – сказала коварная француженка, сладко зевая. – Ты не обидишься, если я лягу?
– Конечно, ложись, – сухо ответил я, к слову вспомнив две строки из стихотворения Евгения Евтушенко:
По ночам, какие суки бабы,
По утрам, какие суки мы.
– Ты тоже не задерживайся и ложись, – посоветовала Матильда, – когда нам еще удастся выспаться!
Глава 9
Мне осталось только злорадствовать, когда ночью, в деревне ударили в набат. Я еще не спал, лежал на жесткой лавке и копил обиды против женского коварства. Матильда проснулась и спросила, что случилось.
– Пожар или французы, – холодно ответил я.
– Ты на меня за что-то сердишься? – удивленно поинтересовалась она.
Я не ответил. Она повозилась на своем ложе, хихикнула и жалостливо сказала:
– Бедненький, обиделся!
Я промолчал, встал и от лампадки зажег свечу. Матильда, явно развлекаясь на мой счет, за мной наблюдала. С улицы послышались крики.
– Пойду, посмотрю, что случилось, – сказал я и начал одеваться.
Пузырева тоже встала и начала разбираться со своим снаряжением. Я, даже не глянув, в ее сторону, оделся и вышел наружу. В стороне господского имения полыхало зарево. Мимо нашей избы по дороге бежали крестьяне. Кто-то вдалеке истошно прокричала страшное слово: «пожар».
– Где пожар? – спросила Матильда, подойдя ко мне. Она встала рядом и слегка прижалась плечом.
– Похоже, что в имении, – ответил я, незаметно отстраняясь.
– Там ведь Федор Васильевич! – испугано воскликнула она. – Вдруг с ним что-нибудь случилось!
– Вряд ли, сколько я помню, он умрет еще не скоро, – сказал я.
– Ты знаешь, когда? – быстро повернулась она ко мне и попыталась заглянуть в глаза. Я едва различил светлое пятно ее лица с темными провалами глаз. Едва удержался, чтобы ее не поцеловать и ответил нарочито равнодушно:
– Нет, но точно не сегодня, – и чтобы не нарываться на подобные вопросы в будущем, добавил. – Людям времени своего смертного часа лучше не знать, иначе жизнь превратится в ад, придется считать каждую минуту. Ты бы хотела знать, когда умрешь?
Матильда подумала, и покачала головой. Я этого в темноте видеть не мог, но представил, как она это делает и, похоже, не ошибся.
– Нет, наверное. Я смерти не боюсь, больше боюсь старости, – добавила она. – Молодость так быстро проходит…
– Смотри, как сильно горит! – вернул я разговор в прежнее русло.
– Я знаю, ты на меня обиделся, но я правда так захотела спать…
– Сон – святое дело, – сказал я, чтобы закрыть тему, – Пойдем досыпать, все равно помочь мы не успеем.
– Пойдем, – согласилась она.
Мы вернулись в избу. Я сразу снял мундир, сапоги и лег. Признаюсь, не без тайного умысла, какого, говорить, думаю, этому нет надобности. Матильда напротив ложиться не спешила, присела к столу, подперла щеку рукой и неотрывно смотрела на свечу. Я самоуверенно надеялся, что она в этот момент думает обо мне, хотел, ее успокоить, что обижаться на нее, у меня особых причин нет, и у нас еще все впереди, но она, не взглянув на меня, дунула на огонек и отправилась спать на свою лавку.
Чего, чего, но такого к себе отношения я никак не ожидал. Правда, скрипеть зубами не стал, но твердо решил, что всякие отношения с «французской шалавой» прекращаю. Хватит этой натурализованной иностранке измываться над русским человеком!
– В упор ее больше видеть не хочу! – твердо решил я.
Я закрыл глаза и попытался заснуть. Может быть, мне это и удалось, но тут за печкой застрекотал сверчок и окончательно вывел меня из равновесия. Я уже хотел встать и выйти наружу, но меня опередила Матильда. Спросила нарочно тихо, чтобы, если сплю не разбудить:
– Тебе не холодно?
Я сначала не хотел отзываться, но потом, все-таки, вежливость победила обиду, и ответил:
– Немного.
– А я совсем замерзла.
Поверить в это было трудно, в избе было тепло, а она еще и укрылась бараньим тулупом. Опять я собрался промолчать, но как-то так вышло, что предложил против собственной воли:
– Тебя погреть?
– Пожалуйста, если тебе не трудно.
Удивительно, но эта простая, бытовая просьба, тотчас пересилила все мои принципы и зароки. Я тотчас подхватился и в два шага достиг ее лавки.
– Ну, куда ты так спешишь, сумасшедший! – прошептала она, когда я сжал ее в объятиях. – Что же ты раньше не пришел, я ждала, ждала…
Это было так по-женски, сваливать вину с больной головы на здоровую, что я и не пытался оправдаться, просто не ответил. Да и не до разговоров нам было. Сошлись, можно сказать, два космоса, две эпохи, два пола. О том, что случилось той ночью, можно говорить только стихами. Пусть не своими, испанского поэта Гарсиа Лорки.
А бедра ее метались,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой,
До первой утренней птицы
Меня этой ночью мчала
Атласная кобылица…
Не прекращаясь ни на минуту, длинным, протяжным, почти колокольным звоном, гудел вдалеке набат. Кто-то не жалея рук, колотил и колотил по звонкому железу. Яростно стрекотал за печкой сверчок…
– Давай останемся здесь еще и завтра, – сказала Матильда, когда ни на что иное, кроме разговоров у нас больше не было сил.
Я положил ее всклоченную головку себе на грудь, кончиками пальцев перебирал волосы, дотронулся до раковины уха.
– Щекотно, – сказала она. – Ты еще хочешь?
– Хочу, только пока не могу, – ответил я, удивляясь, откуда столько силы у этой хрупкой женщины. – Может быть, немного поспим?
– Видишь, уже хочешь спать, а еще хвастался, – засмеялась она. – Все вы такие…
Я не ответил, глаза закрылись сами собой. Я попытался их открыть, но вполне трезво осознал, что уже выключился из реальности и сплю.
Потом было пробуждение. Надо мной нависал староста и тряс за плечо. Я с трудом понял, что происходит и проснулся.
– Барин, – бубнил староста, – вставай, у нашего барина рига сгорела! Всю ночь тушили!
– Ну и что? – сердито спросил я. – Мне-то что за дело?
– Как же, все-таки пожар. Мало ли что! – нерешительно сказал он.
– Я слышал набат. Сам дом не пострадал? – вынуждено включился я в разговор.
– Нет, только рига. Хлеба там было… А что, твой товарищ, барыня?
Я посмотрел на своего крепко спящего «товарища». Он разметался на широкой лавке так, что сполз укрывавший тулуп, и скрывать его принадлежность к прекрасной половине человечества было бессмысленно. Я ревниво прикрыл Матильду от чужых глаз и подтвердил его смелую догадку:
– Барыня, но это военная тайна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41