«Волшебные» возможности этой штуковины, враг мне продемонстрировал. И никакого сомнения, что он забросит меня в эпоху древнего палеолита, у нас с ним не возникло. Ни у него, ни у меня.
На моих глазах рассеянный, серебристый свет, излучаемый прибором, в одно мгновение вернул из зимы в лето заснеженный клочок леса. После этого показательного опыта, переместиться на несколько тысячелетий в прошлое, предстояло мне. Враг поднял руку с прибором и меня ослепил необычный свет. Это оказалось предпоследним впечатлением. Последним – летящий в прыжке Полкан. Он как-то скрытно сумел зайти моему недругу с тыла и бросился ему на спину. Чем это кончилось, я не знаю. Я ощутил внутри себя странное мерцание и решил, что со мной все, я умираю.
– …Принц Евгений, приемный сын императора, – сквозь невеселые думы пробились ко мне в сознание последние слова Ренье.
Я вернулся в настоящее и удивленно посмотрел на сержанта:
– Так этот генерал Евгений Богарне?! – чуть не воскликнул я и только в последнее мгновение смог сдержать роковые для меня слова.
Глава 3
Старой Калужской дорогой в начале девятнадцатого века называли нынешнее Калужское шоссе, а Новой Калужской дорогой, современное Киевское. Обе эти дороги начинаются примерно в одном месте Москвы, от Калужской площади, потом расходятся: старая петлей, слегка изгибаясь на восток, новая, на запад. Однако, вся «фенька» состоит в том, что почему-то они, сделав петлю, потом сходятся и пересекаются в районе города Малоярославец.
В тот момент, когда я оказался в ненужном месте, в ненужное время, Наполеоновская армия продвигалась по старой Калужской дороге. В наше время это самое обычное подмосковное шоссе, еще совсем недавно трехрядное, недавно слегка расширенное до четырех полос и то только до деревни Чириково, что находится в сорока километрах от Москвы. Нетрудно представить, что представляла собой эта стратегическая дорога двести лет назад. Но в тот момент меня интересовало не то, как такая масса людей, лошадей и пушек проберется по грязи наших дорог, а что на самом деле произошло здесь в октябре 1812 года.
Я не историк и специально не изучал ни эту войну, ни саму эпоху. Однако, уж если оказался невольным участником событий, решил попытаться разобраться в странностях поведения главных персонажей Отечественной войны. Сколько я помнил, Наполеон вышел из Москвы по старой дороге, потом в районе Красной Пахры зачем-то решил перейти на новую. Причем перешел не просто так, а попер с артиллерией и обозами через раскисшие после дождей поля. Притом, что армия Кутузова находилась дальше того места, где дороги вновь соединялись, в селе Тарутино Калужской губернии. Зачем Наполеон потерял два дня на странный маневр, вместо того, чтобы быстро пройти мимо Малоярославца, уже занятого его двумя батальонами дивизии Дельзона и выполнить свой план захватить Калугу?
Почему Кутузов узнал о движении французской армии не от своей разведки, что было бы логично, а от партизан, то есть, чуть ли не случайно? Почему фельдмаршал со всей армией находился не вблизи стратегической дороги, а в сторонке и позволил французским войскам контролировать Малоярославец? И вообще, почему вся русская армия была на юге, и какие войска прикрывали западное направление на Петербург? Мало ли что Бонапарту могло прийти в голову!
Конечно, простому человеку, да еще спустя два века сложно разобраться в тонкостях гениальной стратегии великих полководцев, но иногда, когда возникают подобные вопросы, начинает точить червь сомнения, так ли уж они были гениальны, а то и просто адекватны.
Я вот до сих пор не понимаю, зачем в октябре-ноябре 1941 года наши великие полководцы колоннами гнали на фашистские войска сотни тысяч безоружных людей, так называемое Московское ополчение, и принудили немцев их всех положить в Подмосковных полях. Это что, был великий замысел свести с ума врага, вынудив его убивать сотни тысяч людей? Если нет, то зачем бездарным прохвостам, прикрывавшим свою задницу преступными действиями, ставят памятники? Причем бессмысленная гибель ополчения только один эпизод из сотен, если не тысяч случаев подобной преступной бездарности. И почему на одного убитого французского или немецкого солдата всегда приходилось пять-семь русских? Мы что так плохо воюем или наши воинские начальники почти всегда оказываются идиотами? Получается, что мертвые срама не имут, а живым зачем-то навязывают таких «героев» для подражания.
Примерно о таких странностях думал я, пока мы медленно двигались к Красной Пахре. Встреча с принцем Богарне должна была помочь ответить хотя бы на часть этих вопросов. Дивизионный генерал, сын Жозефины, первой жены Наполеона, принц Евгений, был близок императору и его, а теперь и моему, четвертому корпусу предстояло биться за Малоярославец.
Пока же госпитальная повозка с трудом протискивалась по запруженной дороге. Наш возница сорванным голосом ругал и своих лошадей, и других возчиков на чистом французском языке. Дождь уже доставший всех, наконец, прекратился, и попутчики слегка оживились. Как водится, завязался общий разговор. Все солдаты, что ехали с нами были раненными, но это не мешало им говорить о трех самых важных в мире вещах: подвигах, деньгах и женщинах.
Французы оказались на редкость хвастливы. Русских в боях они били пачками, прямо как легендарные богатыри, а женщины сами бросались на их грязные шеи. Хорошо хоть мой словоохотливый сержант Ренье молчал. После разговора с принцем он совсем сомлел, похоже, у него опять начала болеть голова, да и потеря крови давала о себе знать бледным, почти зеленым цветом лица и страдальческой, виноватой улыбкой.
Как и положено немому, я молча слушал попутчиков, хотя сказать им мне было что. Никогда не думал, что пустая похвальба иноземцев, может так раздражать патриотические чувства. Куда-то исчез и обычный русский ироничный антипатриотизм, даже мысль, что все эти молодые ребята скоро погибнут, заеденные вшами и побитые морозом, не мирила с пренебрежительным отношением к любезному Отечеству. Даже по теме, вспомнилось стихотворение Пушкина «Клеветникам России»:
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
…После десятка глупых, придуманных историй о доступности русских женщин, разговор зашел о нашей стране и этом походе. Ни страна, ни ведение боевых действий солдатам не нравились. Правда, императора никто не поминал, вместо этого ругали русских маршалов, не умеющих правильно воевать, плохие дороги, убогие избы и дикий народ.
– Я не считаю их даже людьми, – сказал солдат в кавалерийской форме, – вы только посмотрите на их лица! Какие они тупые! Вон, смотрите, мужик, которого бил гренадер, лейтенант его отпустил, а он опять плетется за нами.
Все, включая меня, посмотрели на дорогу, по которой действительно шел мой недавний знакомец. Мужичок опять нагрузился своими узлами и понуро, ковылял в густой толпе штатских. Мне показалось, что с этим мужиком все не так просто. Когда я отпустил его в лес, он подмигнул совсем не рабски, а весело и лукаво. И было непонятно, зачем он снова вернулся на дорогу. Похоже, что у него что-то было на уме. Осталось жалеть, что узнать это, не вызывая подозрений, я не смогу. Да мне было и не до крестьянина. Теперь, когда раздражающий разговор, наконец, прервался, мне стоило подумать, как лучше подъехать к принцу Евгению.
Я не чувствовал себя ни разведчиком в тылу врага, ни засланным казачком. Однако не вмешаться в события, которым оказался свидетелем, не мог, как говорится «по определению». Богарне мне понравился, но он был оккупантом, и этим определялось мое к нему отношение. Втыкать ему нож в спину я не собирался, но по мере сил навредить французской армии считал своим священным долгом.
Между тем начало смеркаться и движение на дороге останавливалось. На обочинах показались дымы, промокшие замерзшие люди пытались разжечь огонь, чтобы обсушиться и согреться. Наш возница съехал с дороги и сказал, что будет здесь ночевать. Ренье тронул меня за плечо и сказал, что нам дальше придется идти пешком. Он хотел непременно выполнить приказ принца Эжена, разыскать его штаб. Я кивнул и знаком показал, что мне ненадолго нужно отойти в придорожные кусты.
Окружающий нас пейзаж растворялся в осенних сизых сумерках. Оккупанты и беженцы, сбившись в группы, топились прямо на дороге и по обочинам. Я спрыгнул с повозки и пошел к ближним деревьям, однако там оказалось слишком много народа, в частности, маркитанток, заведовавших кострами и мне пришлось углубиться дальше в лес. Откуда там взялся мой давешний тщедушный мужичок, я сразу не понял. Он шел за мной следом, приветливо улыбался и кивал головой. Я сначала решил, что он хочет меня поблагодарить за заступничество, но когда мужик подошел совсем близко, то улыбка сползла с его лица. Теперь он смотрел на меня строго и скорбно. Я стоял и ждал, что он скажет. Он вдруг заговорщицки мне подмигнул, так же как и в прошлый раз. Потом скороговоркой сказал:
– Благодарствую вас, мосье.
Я ему кивнул.
– Ну, да ладно, – продолжил он, вынимая правой рукой из левого рукава длинный нож.
Что «ладно», я выяснять не стал, и попытался схватить его за руку. Мужик был хоть тщедушный, но оказался очень вертким, отскочил в сторону и стремительно бросившись на меня, попытался ударить ножом в живот. Я был совершенно не готов к нападению, но все-таки сумел отбить удар. Он не успокоился и бросился на меня снова. Только на этот раз мне удалось поймать его за руку и вывернуть кисть. Мужик сопротивления не оказал, выронил нож, дернулся несколько раз, и неожиданно заплакал.
– Что ж, твоя взяла, ирод, режь меня, убивай! Только смотри, Господь тебя за то не похвалит!
От неожиданности, я не сразу нашелся, что сказать. Потом, не зная, что дальше делать с этим странным типом, решил все-таки спросить:
– Мужик, ты, случаем, умом не тронулся? Я за тебя заступился, а ты на меня с ножом бросаешься?
Не знаю, как люди реагируют на заговорившее дерево, но мой «убивец» отреагировал на мой голос очень болезненно. Он вскрикнул и повалился на колени:
– Прости, голубь сизокрылый, ошибся окаянный, думал, что ты и есть сам Бонапартий!
Теперь уже мне впору было заплакать. День и так был слишком насыщен событиями, вскоре предстояла встреча с умным генералом, встреча, которая еще неизвестно чем кончится, а тут объявляется придурок с ножом и подозревает во мне Наполеона.
– Так ты, что, Бонапарта здесь ловишь!? Я что, по-твоему, на него похож?
– Все наши грехи! – отирая слезы, сообщил мужик. – Ошибочка, видать, получилась. Я как тебя увидел, сразу же подумал, вдруг ты он и есть Бонапартий! Схож ты с ним ликом, право, одно лицо!
– Я с Бонапартом? Да ты его когда-нибудь видел? – уже с каким-то нервным смешком, спросил я.
– Не доводилось, – честно признался мужик, – но свое понятие имею.
– Ты ошибся, – сказал я, отчего-то чувствуя внутри себя полную опустошенность, – я не Бонапарт и даже не француз. И шел бы ты отсюда, пока жив, подобру-поздорову.
– Никак не могу, – тихо сказал он. – Ежели ты и не Бонапартий, значит тогда лукавый, а я зарок дал претерпеть за веру и правду. Даже если ты отпустишь меня, я тебя все одно найду и покараю.
– Лучше не ищи! – посоветовал я, начиная терять терпение. – Попадешься мне на пути, не посмотрю, что ты наш, таких батогов получишь, на всю жизнь запомнишь!
– Я все одно, – начал опять говорить он, но тут я заметил, что в нашу сторону идет очередной «скромник», ищущий уединения, и зажал ему рот. Прошептал:
– Сгинь с глаз, анафема!
Мужик вырвался и наклонился за своим ножом, но я поддал ему сзади ногой по мягкому месту и он упал на колени. Я сам поднял его нож и закинул в лес. После чего пошел дальше искать укромное место и вскоре вернулся на дорогу.
Походный опыт у солдат Наполеоновской армии оказался большой. Несмотря на кажущуюся общую неразбериху, бивак быстро принимал обжитой вид. Маркитантки уже сумели разжечь костры и вокруг них толпились промокшие солдаты. Ренье ждал меня возле госпитальной повозки.
– Что ты так долго, – сердито сказал он, – так мы и до ночи не дойдем.
Я виновато развел руками. Теперь, когда армия остановилась и готовилась к ночевке, идти по дороге оказалось легче, чем днем. Хотя и сейчас приходилось обходить скопление повозок, карет и пушек. Вскоре мы вышли из леса и начали спускаться в пойму реки Двины. Идти стало легче, но на открытом месте было ветрено и сержант начал замерзать. Скоро мы уже опять еле двигались. Сразу после моста, который даже ночью, оказалось, сложно миновать, столько здесь толпилось людей, мой сержант начал спотыкаться и часто останавливался передохнуть.
Мне в теплой непромокаемой одежде было вполне комфортно, к тому же нашлось время подумать, и я, занятый своими мыслями, не сразу заметил, что Ренье совсем ослабел и вот-вот упадет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41