Возможно, подумал он, но ведь он не лгал никогда — даже людям. А потом улыбка неторопливо заскользила по его губам, и они раздвинулись — чтобы произнести заклинание, которое перенесет его в храм в Кноссе. Женское лицо было слишком прекрасно, слишком отличалось оно от лиц олимпиек. Они все — яркие блондинки, она — ночная тайна с блестящими черными волосами и бездонными озерами темных глаз. Если она — его новая жрица...
Лицо давно исчезло из гадальной чаши — а Ариадна все еще стояла на коленях, вперив взор в гладкую и пустую поверхность вина. Действительно ли видела она тот странный лик, так не похожий на лица всех, кого она знала? Он отразился в спокойной глади вина — лицо бледное, как полированный известняк, обрамленное гривой золотистых кудрей, что спадали на лоб до самых бровей, чуть более темных, чем кудри. Под ними — глаза, слишком большие, слишком блестящие, цветом подобные синеве океана. Чуть ниже — красивый прямой нос, а под ним — благородный рот с изящно изогнутыми губами, что приоткрылись от удивления при виде нее, а потом нежно улыбнулись. А она, увидев эту улыбку, восхищенно позвала: «О божественный Дионис, приди ко мне!» И услышала его ответ. Она действительно слышала его — но лицо сразу же исчезло.
Чья-то рука коснулась плеча Ариадны, и она сморгнула, осознав, что смотрит в чашу уже слишком долго. Девушка медленно поднялась и отдала чашу одной из жриц, которая перелила вино из нее в кубок и подала Ариадне. Словно во сне, по-прежнему дивясь, не пригрезилось ли ей то лицо в чаше — но может ли пригрезиться то, чего прежде не видел? — Ариадна пригубила вино. Отпив немного, она отвела кубок от губ, и жрец, все еще державший ритон, принял его. Другой взял у жрицы гадальную чашу, и оба скрылись в двери за алтарем.
Люди в храме запели снова, и жрицы подступили к Ариадне. Сперва она не поняла, что они хотят сделать, но взглянув на их спокойные, безмятежные лица, ощутила в душе пустоту.
Они ничего не видели в гадальной чаше и не слышали голоса, что ответил ей. Голова девушки склонилась, на глаза навернулись слезы. На какой-то миг она сочла, что соединилась с богом, что он ответил на ее Призыв. И тут Ариадна почувствовала, как расшнуровывают ее корсаж и развязывают пояс. Ее собираются раздеть и обнаженной уложить на алтарь — дожидаться бога, который никогда не придет!
Взгляд ее метнулся через головы жриц к зрителям: мать — удовлетворенно улыбается, ибо не ей суждены тщетные ожидания; отец — серьезен, полон надежд, но готов смириться с неудачей; Андрогей — опустил глаза и даже чуть отвернулся: он слишком хорошо относится к ней, чтобы желать увидеть ее позор; придворные — уже в нетерпении, уже перешептываются. Что ж, пускай — ее не смутить. Ариадна оттолкнула жриц.
— Ритуал провожу Я! — крикнула она.
Она увидела потрясение на их лицах, услышала вздохи и выкрики тех, внизу, заметила, как жрицы обменялись взглядами, молчаливо советуясь — не схватить ли ее, не принудить ли силой?.. А потом откуда-то донесся звучный голос:
— Я пришел.
Толпа завопила, и Ариадна обернулась взглянуть за алтарь, на изображение бога. Оно по-прежнему мерцало на стене. Правой рукой бог держал чашу с вином, из которой свисали виноградные гроздья, левой — легко опирался на плечо юного сатира, чья рогатая голова прижималась к бедру бога, а раздвоенное копыто одной ноги скребло лохматую щиколотку другой. Сейчас на алтаре перед фреской возлежало живое существо — существо, подумалось Ариадне, но не человек. Она никогда не видела человека столь же высокого и могучего, с кожей цвета молока и волосами из живого золота.
— Дионис, — прошептала она и потянулась к нему через алтарь.
Он смотрел на нее, его огромные глаза раскрылись даже шире, чем виделось ей в чаше, но лицо было столь же неподвижно, как на фреске. Ариадна услышала два мягких удара: жрицы повалились на пол, то ли выражая почтение, то ли просто лишившись чувств. Ариадна спросила себя, не ждет ли Дионис, что и она падет ниц перед ним, и ощутила жгучее разочарование. Нежная улыбка, ответ на ее Призыв никак не вязались с подобной гордыней.
Из ожидающей толпы неслись вздохи, шуршание, треск и шорох усаженных каменьями и расшитых золотом и серебром одежд: их обладатели опускались на колени. Но Ариадна продолжала стоять. Она просто не могла шевельнуться. И тогда шевельнулся бог. Он прошептал слово, легко взмахнул рукой — и звуки позади девушки стихли, будто закрылась дверь.
— Ты Призывала меня? — вопросил он.
— Да, мой бог Дионис, — прошептала Ариадна дрожащим от слез голосом. — Это ритуал. Его проводят при каждой смене сезонов.
— Я не слышал Призыва ни в прошлое солнцестояние, ни в прошлые лета — много, много лет.
— Тогда в храме служила прежняя жрица, мать моего отца. Я не знаю, что она делала не так, но ты никогда не внимал ей. Она умерла, и на ее место избрали меня. — Она сглотнула. Она не могла сказать, что желала его прихода; если он бог, он прочтет все в ее сердце — и если поймет, что она солгала... — Я очень старалась.
— Но ты — всего лишь девочка, дитя. Как они осмелились предложить мне незрелый плод?
Его глаза — глядя поверх ее головы — остановились на собравшихся внизу. Хотя лицо его по-прежнему не выражало почти ничего, Ариадна расслышала гнев в его голосе, и ей стало страшно. Она понятия не имела, что с ней сделают, если бог отвергнет ее. Такого не случалось никогда со времен основания храма. Бог приходил сюда когда-то, давным-давно — и критские вина прославились, сделались знамениты во всех землях. Потом жрица умерла, и одна из прежних цариц пожелала стать не только царицей, но и жрицей Диониса... У нее ничего не вышло: бог не отзывался ни на ее Призыв, ни на Призывы других жриц-цариц... но он никогда не отвергал просто жриц.
Если отец не принесет ее в жертву тут же, на алтаре, решила Ариадна, народ разорвет ее в клочья. Руки ее, протянутые к богу, опустились и в отчаянии сжались под едва выступающей грудью. Слезы заструились по щекам, размывая угольную краску на глазах. Она не готова к близости с мужчиной — но это было бы лучше, чем оказаться отвергнутой.
— Я не незрелая, — прорыдала она. — Месячные уже пришли ко мне. Я готова к замужеству. Не отвергай меня, господин мой. Люди разорвут меня за то, что я не угодна тебе...
— Разорвут тебя...
Что-то мелькнуло в его глазах — понимание подобного безумия? Ужас? Ариадна задрожала, вспомнив рассказы о зимнем обряде — не о храмовом, а о том, что проводится в горных лесах: говорят, приверженцы Диониса тогда теряют разум и зубами и руками рвут на части всех встречных, людей и животных. Когда бог не появлялся в святилище — не вел ли он тогда своих ревнителей? На миг забыв дышать, Ариадна вдруг шагнула вперед, к алтарю, и легла рядом с богом.
— Не плачь, дитя, — проговорил он, ласково обнимая ее за плечи и привлекая к себе. — Я не причиню тебе зла. Ты угодна мне. Но те, кто избрал столь неподходящий дар...
Облегчение придало ей храбрости, чтобы поднять на него взгляд. Дионис снова смотрел на толпу. Его глаза были сини и чисты, они будто выцвели, стали прозрачными и твердыми, как драгоценные камни, — безжалостными и безумными. И в них Ариадна Увидела — но не глазами — отца и мать, брата и придворных: утративших разум, рвущих друг друга, покрытых кровью...
Она не в силах была видеть это, — но не могла и отвернуться. От страха ей сделалось дурно. Сердце ее, казалось, вот-вот разорвется, и Ариадне было так больно, что она поникла возле Диониса. Он опустил взгляд — и видение хаоса истаяло. Вместо этого она Видела, как покровы вокруг ее сердца раскрываются, словно лепестки небывалого цветка. В центре их билось сердце, и вместе с ним пульсировал цветок — и вот от него к Дионису заструились тонкие, чуть колышущиеся нити серебристого тумана. Они коснулись его — и Ариадна глубоко вздохнула: она поняла, что знает и чувствует бог.
Не случись сегодня с ней столького, не узри она, как явился бог, не говори он с ней — Ариадна ни за что не поверила бы тому, что видела и ощущала внутри себя. Благоговение сделало ее восприимчивой. Она узнала, что владеет Даром — она обрела его, когда решила стать настоящей жрицей. Благодаря этому Дару она смогла прочесть волю своего бога — и теперь знала, что он чувствует себя оскорбленным и жаждет покарать тех, кто оскорбил его, наслав на них священное безумие — дабы они сами наказали себя. Это понимание принесли ей туманные серебристые лепестки. Но бояться было нечего. Слабость Ариадны поколебала его. Люди все еще оставались живы.
— Господин мой, — негромко воскликнула она, стискивая длань Диониса одной рукой, а другой теребя его тунику, — никого, кроме меня, не было. Я старшая из девственных дочерей царя. Отец и мать предложили тебе лучшее, что у них есть.
— Старшая из девственных дочерей... — повторил он, переведя взгляд на нее, и голос его звучал скорее озадаченно, чем сердито. — Таков ваш обычай?
— Царственная девственница. — Ариадна робко улыбнулась ему, глядя снизу вверх. — Ведь таково твое требование? Если нет — я объясню, чего ты хочешь, отцу и матери, и это будет записано в анналах храма — чтобы не ошибаться в грядущем. Но надеюсь, ты не отвергнешь меня. Ну пожалуйста! Я мечтала служить тебе. И я готова. Правда, готова.
Дионис вдруг засмеялся, повел рукой, словно обводя их обоих незримой чертой, и проговорил:
— Эпикаломаи меланотэс.
Взгляд Ариадны внезапно затмился — не так, как если бы она вдруг ослепла, просто между ней и зрителями точно упала тонкая мглистая завеса. Жрицы, все еще на коленях, отползли к самому краю алтарного возвышения, но отец, брат и кое-кто еще стояли, приветствуя бога воинским жестом. Девушка видела, как шевелятся их губы в разговоре или молитве, но не слышала ни молитв, ни речей, и поняла, что видит их уже довольно давно, не осознавая этого.
— Что это? — спросила она, теснее прижимаясь к Дионису. — Что ты с ними сделал?
— Ровным счетом ничего, — отозвался он. — Мне не хотелось, чтобы они слышали наш разговор — простому люду не след слушать, о чем говорят бог и его жрица, — а потому я окружил нас стеной молчания. А потом добавил еще стену тьмы. Они что — думают, что олимпийцы, как звери, совокупляются у всех на виду?
Кровь бросилась Ариадне в лицо — то ли от восторга, то ли от страха, то ли от того и другого вместе. Сердце ее бешено забилось.
— Так ты все-таки возьмешь меня?
Он снова рассмеялся — тихонько, и улыбка безграничной нежности отразилась в его глазах: по-прежнему яркие, они словно смягчились и уже не пылали.
— В свои жрицы — да, и с радостью, но я не могу делить ложе с девочкой, которая вчера еще играла в куклы.
Глаза Ариадны вновь увлажнились.
— Они не поймут. Они ожидают увидеть, как бог осеменяет землю, олицетворенную жрицей.
— Я никогда не делал такого! — Он соскочил с алтаря и снял с него Ариадну, словно само лежание там могло принудить его поступить против воли. — Даже с избранной мною жрицей, а она была женщиной в самом цвету, и я очень ее любил. Я никогда не соединялся с ней прилюдно.
Ариадна ощутила разочарование — весьма странное после всех ее страхов.
— Не знаю, как они до этого додумались, но все верят, что плодородие земли связано с соитием бога и его жрицы.
Глаза Диониса сузились.
— Тебя накажут, если я не поведу себя, как распаленный бык?
— Я не исполню своего предназначения, — очень тихо произнесла она. — И никто не будет уверен в богатстве грядущего урожая, и в сладости винограда, и в том, что вино будет добрым, без кислоты и излишней терпкости...
— Но для этого нам не обязательно совокупляться! Ты жрица, ты можешь Призвать меня — и я приду, и пробегусь по склонам, и станцую посреди виноградных лоз.
— Правда?
Дионис улыбнулся.
— Твои глаза, как темные звезды. Они черны, как обсидиан, но и ярки! Да, я благословлю лозы и вино. — Тут губы его сжались. — Но я не стану любить тебя перед ними, чтобы удовлетворить их похотливый вкус.
Ариадна понимала, что уговаривать его дальше опасно. Но столь же опасно было позволить ему удалиться, прежде чем он явит людям хоть какое-то доказательство своего обещания. Она взглянула на толпу — большинство по-прежнему стояли на коленях, размышляли или молились. Они не могли слышать, о чем она говорила с Дионисом, — она снова заметила серую дымку и вспомнила, что видеть их люди тоже не могли.
— Господин мой, — прошептала она. — Я вижу твоих приверженцев, но они нас не слышат и не видят — так?
— Так.
Ариадна снова умоляюще сложила руки под грудью.
— Тогда они не узнают, чем мы здесь занимались. О господин, рассердит ли тебя просьба показаться им обнаженным рядом со мной?
Он взглянул на нее, полуприкрыв глаза.
— Ах ты маленькая плутовка! Что ж, если это удовлетворит их и успокоит мою жрицу — я согласен. Пусть себе чернь верит в то, что ей хочется.
Его рука поднялась к тяжелой золотой фибуле, что скрепляла на плече тунику, и расстегнула ее. Одеяние соскользнуло, открыв широкую грудь — не голую, как у критян, а украшенную перевернутым треугольником золотистых завитков, что начинались чуть повыше сосков бога и курчавились между ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57