Мы частенько наведывались на болота, примыкавшие к ручейку, куда мы загнали выдру. Мы с Альмой однажды вечером сидели, поджидая птиц, которые каждый вечер в сумерках слетались на ночлег к воде, в надежде подстрелить какую-нибудь из них на ужин. Но птицы так и не прилетели, и мы засиделись, беседуя о том о сем, до глубокой темноты. В лесных болотах вечно что-то шуршит, хлюпает или внезапно чавкает грязью, поэтому мы не обращали внимания на окружающее.
Потом мы замолчали, Альма предложила пойти и разведать, что это там чавкает. Мы подползли к самому краю воды и залегли в засаде. Когда послышался очередной чавкающий звук, мы включили фонарь. Через несколько минут мы заметили какие-то небольшие треугольные заостренные предметы, тихонько поднимающиеся над водой и снова ныряющие со смачным чавканьем. Мы перешли на дерево, нависающее над водой, и затаились там. И точно, эти штучки снова стали выглядывать из воды прямо под нами. Мы дружно попытались схватить их, и оба остались с пустыми руками. В этом месте чавканье прекратилось.
Мы обошли загадочное место кругом и устроили новую засаду. Немного времени спустя высунулся один-единственный треугольник, и мы разом протянули туда руки, почему-то впопыхах нахватали мертвых сучьев и запутались в них. У меня в руке оказалось нечто живое, оно изо всех сил рванулось и вырвалось бы на свободу, если бы не ловкость Альмы, выработанная при охоте на мух. Ее рука взметнулась как молния и схватила добычу. В ту же минуту я уронил фонарь в воду. Альма закричала и сунула добычу мне. Я хорошенько в нее вцепился и не выпускал.
Мы завернули трофей в носовой платок и выудили фонарь, продолжавший светить в мелкой воде. Нам попалось животное, которое мы искали чуть ли не всю жизнь! Это была пипа (Pipa Americana), одна из примитивнейших по положению в систематике лягушек. Этот потрепанный блин, обернутый в обвисшую кожу, – точь-в-точь обыкновенная жаба, которую сплющило тяжелым грузовиком. Кожа слегка бородавчатая, зернистая. Голова треугольная и совершенно плоская, как картонка спичек, глаз почти не видно. На подбородке и в углах рта ветвятся нитевидные выросты вроде водорослей, похожие на маскировку, скорее это дополнительные жабры. «Ручки» маленькие, но толстые, пальцы все длинные и тонкие, словно без костей, и кончаются мягкими на ощупь звездочками. Они действуют как щупальца. Задние ноги очень длинные, а ступни громадные, с пальцами, соединенными перепонкой, как крылья летучей мыши. Часто пипы прикидываются мертвыми – их можно вынимать из воды, тыкать пальцем, тянуть за лапки – они абсолютно расслаблены и инертны. Вдруг мощные задние лапы оживают, и стоит им найти опору, как они катапультируют животное на много ярдов.
В период размножения кожа на спине самки набухает и икринки располагаются на ней в отдельных карманчиках. В этих карманчиках икринки развиваются, и крохотные мелкие лягушата еще некоторое время спасаются там от опасности, прежде чем покинуть родительскую спину.
В этой поразительной стране, кажется, все группы животных представлены самыми замечательными видами. Лягушки не уступают рыбам или млекопитающим. Кроме пипы водится довольно невзрачная мелкая водяная лягушка с заостренным рыльцем и туловищем, как у пипы; у нее благозвучное имя – Pseudis paradoxa. Головастики этого вида вырастают до шести дюймов и гораздо толще взрослой лягушки.
Как-то к вечеру в наш лагерь явились гости. Мы отдыхали после обеда, и кухонный очаг погас. Перед самым закатом ветер донес какой-то шорох с другого берега, поросшего травой. Мы видели, как колышутся тростники, и слышали непрерывное хрустенье. Вечер был душный; вдалеке погромыхивал гром. Мы пошли навстречу непрерывно приближавшимся звукам и наткнулись на большое стадо диковинных животных – это были капибары. Мы тихо сели на опушке леса, откуда была видна вся травянистая долинка, и стали наблюдать.
Капибары лениво паслись или лежали в траве, как стадо послушных свиней. Вдруг из лесу справа от нас донесся шум – как будто танк ломился через заросли. Что-то трещало, хлюпало, ломались сухие сучья, рушились стволы. Капибары отступили к реке, а мы встали, чтобы было лучше видно. Шум приближался, перерастая в рев; внезапно с берега низвергся водопад, несущий мусор, обломки сучьев и мелких стволов. Поток разлился по ровной пойме и, змеясь, побежал к реке. Новая река вырвалась из леса, пробивая и расчищая себе путь.
Тут мы заметили второй поток на том берегу, позади нашего лагеря, за ним – третий, а там и четвертый. Они наступали на нас со всех сторон, перекрывая путь отступления к лагерю. У нас часа четыре не было дождя, но теперь мы поняли, почему трава так густо росла в этом прелестном каньоне среди деревьев. Да это просто-напросто два русла притоков нашей речушки! Потоп настигал нас, и, когда мы добежали до постелей, вода уже подступила почти к самым матрасам.
Было далеко за полночь, когда мы кончили спасать свои пожитки и сами устроились в своем ковчеге. Утром, на заре, мы ушли оттуда вместе с последними водами схлынувшего потопа.
XIII. Затопленный лес
В кекропии с ленивцами. Поиски летучих мышей
Произошел уникальный случай: мы заглушили протестующий мотор по собственной воле и оказались на закате под необъятным сводом зелени, примерно в двух милях южнее слияния Вайумбо и Коппенаме. Речка Вайумбо похожа на шараду: начала у нее нет, зато есть два конца, и течет она в двух разных направлениях. Она соединяется с реками Никери и Коппенаме, извергая в обе стороны массы воды с плавающим лесным мусором. Все побережье Суринама обрамлено обширной ровной поймой, всего на несколько футов возвышающейся над уровнем моря, но большей частью лежащей ниже уровня крупных рек, пересекающих ее. Реки текут среди берегов, приподнятых над равниной благодаря постоянным наводнениям и отложенным этими потопами наносам из ила и разного рода плавника.
Выходя на берег, я уронил ценные часы, и они канули в ил, потом, затачивая мачете, порезал руку и, наконец, присматривая за огнем, обжег колено, так что, когда полил дождь, я окончательно вышел из себя. Брезент протекал, и обед был испорчен. Топливо для костра все вышло еще до наступления темноты, а наши коллекторские банки и склянки были забиты «уловом», требующим безотлагательной обработки. Было ясно, что под проливным дождем нам не удастся ни построить мхупа, ни вообще заночевать на берегу, и яхта, вполне комфортабельная в обычное время, внезапно оказалась набита битком.
Нам понадобилась сулема, чтобы законсервировать паразитических червей, найденных у добытой обезьяны, и пришлось перебросить половину груза на лодке, пока мы не нашли ящик с баллонами под номером 11В. Я поручил это дело Ричи, который явно бездельничал. Он снова все перебросал, а глисты все ждали, пока наконец Ричи с кряхтеньем и стонами не раскопал ящик 2В. Этот славный парень вечно путал римские цифры с арабскими и наоборот, при этом одинаково легко! Но стоило Ричи просунуть голову к нам в яхту, как Альма накинулась на него, спрашивая, почему не вымыта посуда. Ричи благородно свалил на меня всю вину, сказав, что я заставил его заниматься глупостями, и это отнюдь не разрядило обстановку. Когда наконец мы отыскали ящик ИВ, то обнаружили, что по моей непростительной халатности едкая сулема оказалась в баллоне с цинковой крышкой, которую, конечно, разъела. В довершение всего баллон был обжигающе горячий – в результате реакции с цинком. Да, это была ужасная ночь! Как только наши трофеи были рассортированы и Фред начал их обрабатывать, я схватил ружье и спасся бегством.
Лес местами стоял среди неглубоких разливов, с деревьев капало после проливного дождя. Меня встретили тучи комаров и бесконечные заросли пальм с чудовищно длинными, тонкими черными шипами, которые не только покрывали стволы, но и полосками и пучками прятались под черенками листьев. В этом затопленном лесу деревья были невысоки, и над ними вставала ярчайшая, ослепительная луна, освободившаяся из плена штормовых туч.
Я шарил вокруг с большой осторожностью, обнаружив, что почти в каждой пальме затаился громадный угольно-черный паук с оранжевыми кончиками лапок. Эти чудища сидели вниз головой на высоте около восьми футов как раз в том месте, откуда веером расходились громадные листья. Когда я направлял на паука луч фонаря, он приподнимал переднюю пару ног и вертел ими, как балерина, которая, лежа на спине, делает упражнение «велосипед». Потом снова хлынул дождь, и тут я понял, что потерял всякое понятие о направлении.
Я уже собрался испустить пронзительный вибрирующий крик, каким мы перекликаемся в лесу, – только такой вопль в силах преодолеть глушащий все, как перина, эффект густых зарослей, но вдруг недалеко впереди меня что-то зашевелилось в необычно густом подросте.
Есть нечто невероятно интригующее в первом неожиданном звуке хрустнувшего сучка в ночном лесу. Кто там? Это может быть и простой краб, и необычайно ценное мелкое животное; а может быть, что-то сместилось под ногой проходящего древесного обитателя – подчас громадные стволы теряют равновесие от прыжка лягушки; это мог быть и небольшой зверек, убегающий от вас, или более крупный зверь, подкрадывающийся к вам. Когда вы охотитесь, то прибегаете к наступательной тактике. Но если вы, наоборот, заняты сборами, благоразумнее окопаться, выключить фонарь и затаиться, прислушиваясь, принюхиваясь и при этом стараясь не сопеть. То, что зрение у меня прескверное – один глаз наполовину слепой, привело, должно быть, к обострению слуха и обоняния. Я люблю слушать и чуять, что творится вокруг, особенно в зарослях.
На этот раз лес так сильно пропах дождевой влагой, что мне оставалось полагаться только на слух, однако перестук дождевых капель в пальмовых листьях мешал что-либо расслышать. Немного подождав, я решился снова включить фонарь и, не заметив никаких дурных последствий, стал при его свете осторожно пробираться дальше. Пришлось обходить вокруг зловредной пальмы, окруженной кучей утыканных шипами опавших листьев. Обогнув ее, я очутился в природной траншее, свободной от растительности. Пошел вдоль нее и, заметив крупные следы, наклонился, чтобы их рассмотреть. Когда я разглядывал следы, впереди послышался увесистый шлепок: «памм!» Подняв голову и фонарь, я увидел, что всю канаву закупорил зад колоссальных размеров.
Мне редко приходилось видеть что-нибудь настолько потешное, разве что заднюю половину гиппопотама, торчащую из сплошной стены озаренного луной тумана, что и пришло мне тут же на память. Стрелять в необъятные окорока из охотничьего ружья, заряженного мелкой дробью, – бессмысленно, глупо и жестоко; надо признаться, что я был озадачен и не знал, что делать. Пока я в нерешительности топтался на месте, зад закачался, подался вперед и опустился обратно с тем же глухим звуком, затем отскочил влево и его владелец с громким треском ударился в бегство сквозь заросли. Я успел увидеть его мельком; это был единственный живой тапир (Tapirus americanus), которого я видел за целый год нашего пребывания в Суринаме, хотя в этой стране они вовсе не редкость.
Было около девяти вечера – время, когда в лесу начинается ночная жизнь. Перед самым закатом и сразу после него животные во множестве меняются местами: сумеречные животные уступают место отдыха летучим мышам. После этого оживления наступает затишье (во всех джунглях, где я бывал) до девяти часов, когда из укрытий выходят настоящие ночные бродяги. Они очень активны почти до полуночи, когда большинство насекомоядных летучих мышей отправляются на ночевку – первая кормежка у них закончена. В их активности наступает заметный спад, и я думаю, что большая часть ночных животных отдыхает поблизости от мест кормежки, не возвращаясь в дневные логова. После полуночи охотиться, как правило, не имеет смысла. Часа за два до рассвета поднимается великий переполох. Ночные охотники напоследок еще закусывают и пьют воду, прежде чем разлететься по домам, насекомоядные летучие мыши вылетают всем скопом, новые ночные звери покидают укрытия впервые за ночь, а первые сумеречные и дневные животные начинают просыпаться. Суета достигает своего апофеоза к рассвету, когда все ночные животные скрываются в свои убежища, а дневные приступают к делу.
Ритм джунглей отличается большим постоянством, но иногда его изменяет определенная погода. У нас нет собственных прямых данных о том, как упомянутые выше периоды меняются, растягиваются или сокращаются в зависимости от погоды; скорее разные типы погоды просто равномерно замедляют общую активность животных. Прежде всего дождливые периоды, особенно затяжные, сильно подавляют активность млекопитающих, в первую очередь ночных. У нас есть доказательства, что некоторые животные впадают во время дождей в спячку, подобную зимней. С другой стороны, неожиданные дожди в сухой сезон приводят все живое в величайшее возбуждение, и обезьяны часто не спят ночи напролет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Потом мы замолчали, Альма предложила пойти и разведать, что это там чавкает. Мы подползли к самому краю воды и залегли в засаде. Когда послышался очередной чавкающий звук, мы включили фонарь. Через несколько минут мы заметили какие-то небольшие треугольные заостренные предметы, тихонько поднимающиеся над водой и снова ныряющие со смачным чавканьем. Мы перешли на дерево, нависающее над водой, и затаились там. И точно, эти штучки снова стали выглядывать из воды прямо под нами. Мы дружно попытались схватить их, и оба остались с пустыми руками. В этом месте чавканье прекратилось.
Мы обошли загадочное место кругом и устроили новую засаду. Немного времени спустя высунулся один-единственный треугольник, и мы разом протянули туда руки, почему-то впопыхах нахватали мертвых сучьев и запутались в них. У меня в руке оказалось нечто живое, оно изо всех сил рванулось и вырвалось бы на свободу, если бы не ловкость Альмы, выработанная при охоте на мух. Ее рука взметнулась как молния и схватила добычу. В ту же минуту я уронил фонарь в воду. Альма закричала и сунула добычу мне. Я хорошенько в нее вцепился и не выпускал.
Мы завернули трофей в носовой платок и выудили фонарь, продолжавший светить в мелкой воде. Нам попалось животное, которое мы искали чуть ли не всю жизнь! Это была пипа (Pipa Americana), одна из примитивнейших по положению в систематике лягушек. Этот потрепанный блин, обернутый в обвисшую кожу, – точь-в-точь обыкновенная жаба, которую сплющило тяжелым грузовиком. Кожа слегка бородавчатая, зернистая. Голова треугольная и совершенно плоская, как картонка спичек, глаз почти не видно. На подбородке и в углах рта ветвятся нитевидные выросты вроде водорослей, похожие на маскировку, скорее это дополнительные жабры. «Ручки» маленькие, но толстые, пальцы все длинные и тонкие, словно без костей, и кончаются мягкими на ощупь звездочками. Они действуют как щупальца. Задние ноги очень длинные, а ступни громадные, с пальцами, соединенными перепонкой, как крылья летучей мыши. Часто пипы прикидываются мертвыми – их можно вынимать из воды, тыкать пальцем, тянуть за лапки – они абсолютно расслаблены и инертны. Вдруг мощные задние лапы оживают, и стоит им найти опору, как они катапультируют животное на много ярдов.
В период размножения кожа на спине самки набухает и икринки располагаются на ней в отдельных карманчиках. В этих карманчиках икринки развиваются, и крохотные мелкие лягушата еще некоторое время спасаются там от опасности, прежде чем покинуть родительскую спину.
В этой поразительной стране, кажется, все группы животных представлены самыми замечательными видами. Лягушки не уступают рыбам или млекопитающим. Кроме пипы водится довольно невзрачная мелкая водяная лягушка с заостренным рыльцем и туловищем, как у пипы; у нее благозвучное имя – Pseudis paradoxa. Головастики этого вида вырастают до шести дюймов и гораздо толще взрослой лягушки.
Как-то к вечеру в наш лагерь явились гости. Мы отдыхали после обеда, и кухонный очаг погас. Перед самым закатом ветер донес какой-то шорох с другого берега, поросшего травой. Мы видели, как колышутся тростники, и слышали непрерывное хрустенье. Вечер был душный; вдалеке погромыхивал гром. Мы пошли навстречу непрерывно приближавшимся звукам и наткнулись на большое стадо диковинных животных – это были капибары. Мы тихо сели на опушке леса, откуда была видна вся травянистая долинка, и стали наблюдать.
Капибары лениво паслись или лежали в траве, как стадо послушных свиней. Вдруг из лесу справа от нас донесся шум – как будто танк ломился через заросли. Что-то трещало, хлюпало, ломались сухие сучья, рушились стволы. Капибары отступили к реке, а мы встали, чтобы было лучше видно. Шум приближался, перерастая в рев; внезапно с берега низвергся водопад, несущий мусор, обломки сучьев и мелких стволов. Поток разлился по ровной пойме и, змеясь, побежал к реке. Новая река вырвалась из леса, пробивая и расчищая себе путь.
Тут мы заметили второй поток на том берегу, позади нашего лагеря, за ним – третий, а там и четвертый. Они наступали на нас со всех сторон, перекрывая путь отступления к лагерю. У нас часа четыре не было дождя, но теперь мы поняли, почему трава так густо росла в этом прелестном каньоне среди деревьев. Да это просто-напросто два русла притоков нашей речушки! Потоп настигал нас, и, когда мы добежали до постелей, вода уже подступила почти к самым матрасам.
Было далеко за полночь, когда мы кончили спасать свои пожитки и сами устроились в своем ковчеге. Утром, на заре, мы ушли оттуда вместе с последними водами схлынувшего потопа.
XIII. Затопленный лес
В кекропии с ленивцами. Поиски летучих мышей
Произошел уникальный случай: мы заглушили протестующий мотор по собственной воле и оказались на закате под необъятным сводом зелени, примерно в двух милях южнее слияния Вайумбо и Коппенаме. Речка Вайумбо похожа на шараду: начала у нее нет, зато есть два конца, и течет она в двух разных направлениях. Она соединяется с реками Никери и Коппенаме, извергая в обе стороны массы воды с плавающим лесным мусором. Все побережье Суринама обрамлено обширной ровной поймой, всего на несколько футов возвышающейся над уровнем моря, но большей частью лежащей ниже уровня крупных рек, пересекающих ее. Реки текут среди берегов, приподнятых над равниной благодаря постоянным наводнениям и отложенным этими потопами наносам из ила и разного рода плавника.
Выходя на берег, я уронил ценные часы, и они канули в ил, потом, затачивая мачете, порезал руку и, наконец, присматривая за огнем, обжег колено, так что, когда полил дождь, я окончательно вышел из себя. Брезент протекал, и обед был испорчен. Топливо для костра все вышло еще до наступления темноты, а наши коллекторские банки и склянки были забиты «уловом», требующим безотлагательной обработки. Было ясно, что под проливным дождем нам не удастся ни построить мхупа, ни вообще заночевать на берегу, и яхта, вполне комфортабельная в обычное время, внезапно оказалась набита битком.
Нам понадобилась сулема, чтобы законсервировать паразитических червей, найденных у добытой обезьяны, и пришлось перебросить половину груза на лодке, пока мы не нашли ящик с баллонами под номером 11В. Я поручил это дело Ричи, который явно бездельничал. Он снова все перебросал, а глисты все ждали, пока наконец Ричи с кряхтеньем и стонами не раскопал ящик 2В. Этот славный парень вечно путал римские цифры с арабскими и наоборот, при этом одинаково легко! Но стоило Ричи просунуть голову к нам в яхту, как Альма накинулась на него, спрашивая, почему не вымыта посуда. Ричи благородно свалил на меня всю вину, сказав, что я заставил его заниматься глупостями, и это отнюдь не разрядило обстановку. Когда наконец мы отыскали ящик ИВ, то обнаружили, что по моей непростительной халатности едкая сулема оказалась в баллоне с цинковой крышкой, которую, конечно, разъела. В довершение всего баллон был обжигающе горячий – в результате реакции с цинком. Да, это была ужасная ночь! Как только наши трофеи были рассортированы и Фред начал их обрабатывать, я схватил ружье и спасся бегством.
Лес местами стоял среди неглубоких разливов, с деревьев капало после проливного дождя. Меня встретили тучи комаров и бесконечные заросли пальм с чудовищно длинными, тонкими черными шипами, которые не только покрывали стволы, но и полосками и пучками прятались под черенками листьев. В этом затопленном лесу деревья были невысоки, и над ними вставала ярчайшая, ослепительная луна, освободившаяся из плена штормовых туч.
Я шарил вокруг с большой осторожностью, обнаружив, что почти в каждой пальме затаился громадный угольно-черный паук с оранжевыми кончиками лапок. Эти чудища сидели вниз головой на высоте около восьми футов как раз в том месте, откуда веером расходились громадные листья. Когда я направлял на паука луч фонаря, он приподнимал переднюю пару ног и вертел ими, как балерина, которая, лежа на спине, делает упражнение «велосипед». Потом снова хлынул дождь, и тут я понял, что потерял всякое понятие о направлении.
Я уже собрался испустить пронзительный вибрирующий крик, каким мы перекликаемся в лесу, – только такой вопль в силах преодолеть глушащий все, как перина, эффект густых зарослей, но вдруг недалеко впереди меня что-то зашевелилось в необычно густом подросте.
Есть нечто невероятно интригующее в первом неожиданном звуке хрустнувшего сучка в ночном лесу. Кто там? Это может быть и простой краб, и необычайно ценное мелкое животное; а может быть, что-то сместилось под ногой проходящего древесного обитателя – подчас громадные стволы теряют равновесие от прыжка лягушки; это мог быть и небольшой зверек, убегающий от вас, или более крупный зверь, подкрадывающийся к вам. Когда вы охотитесь, то прибегаете к наступательной тактике. Но если вы, наоборот, заняты сборами, благоразумнее окопаться, выключить фонарь и затаиться, прислушиваясь, принюхиваясь и при этом стараясь не сопеть. То, что зрение у меня прескверное – один глаз наполовину слепой, привело, должно быть, к обострению слуха и обоняния. Я люблю слушать и чуять, что творится вокруг, особенно в зарослях.
На этот раз лес так сильно пропах дождевой влагой, что мне оставалось полагаться только на слух, однако перестук дождевых капель в пальмовых листьях мешал что-либо расслышать. Немного подождав, я решился снова включить фонарь и, не заметив никаких дурных последствий, стал при его свете осторожно пробираться дальше. Пришлось обходить вокруг зловредной пальмы, окруженной кучей утыканных шипами опавших листьев. Обогнув ее, я очутился в природной траншее, свободной от растительности. Пошел вдоль нее и, заметив крупные следы, наклонился, чтобы их рассмотреть. Когда я разглядывал следы, впереди послышался увесистый шлепок: «памм!» Подняв голову и фонарь, я увидел, что всю канаву закупорил зад колоссальных размеров.
Мне редко приходилось видеть что-нибудь настолько потешное, разве что заднюю половину гиппопотама, торчащую из сплошной стены озаренного луной тумана, что и пришло мне тут же на память. Стрелять в необъятные окорока из охотничьего ружья, заряженного мелкой дробью, – бессмысленно, глупо и жестоко; надо признаться, что я был озадачен и не знал, что делать. Пока я в нерешительности топтался на месте, зад закачался, подался вперед и опустился обратно с тем же глухим звуком, затем отскочил влево и его владелец с громким треском ударился в бегство сквозь заросли. Я успел увидеть его мельком; это был единственный живой тапир (Tapirus americanus), которого я видел за целый год нашего пребывания в Суринаме, хотя в этой стране они вовсе не редкость.
Было около девяти вечера – время, когда в лесу начинается ночная жизнь. Перед самым закатом и сразу после него животные во множестве меняются местами: сумеречные животные уступают место отдыха летучим мышам. После этого оживления наступает затишье (во всех джунглях, где я бывал) до девяти часов, когда из укрытий выходят настоящие ночные бродяги. Они очень активны почти до полуночи, когда большинство насекомоядных летучих мышей отправляются на ночевку – первая кормежка у них закончена. В их активности наступает заметный спад, и я думаю, что большая часть ночных животных отдыхает поблизости от мест кормежки, не возвращаясь в дневные логова. После полуночи охотиться, как правило, не имеет смысла. Часа за два до рассвета поднимается великий переполох. Ночные охотники напоследок еще закусывают и пьют воду, прежде чем разлететься по домам, насекомоядные летучие мыши вылетают всем скопом, новые ночные звери покидают укрытия впервые за ночь, а первые сумеречные и дневные животные начинают просыпаться. Суета достигает своего апофеоза к рассвету, когда все ночные животные скрываются в свои убежища, а дневные приступают к делу.
Ритм джунглей отличается большим постоянством, но иногда его изменяет определенная погода. У нас нет собственных прямых данных о том, как упомянутые выше периоды меняются, растягиваются или сокращаются в зависимости от погоды; скорее разные типы погоды просто равномерно замедляют общую активность животных. Прежде всего дождливые периоды, особенно затяжные, сильно подавляют активность млекопитающих, в первую очередь ночных. У нас есть доказательства, что некоторые животные впадают во время дождей в спячку, подобную зимней. С другой стороны, неожиданные дожди в сухой сезон приводят все живое в величайшее возбуждение, и обезьяны часто не спят ночи напролет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41