Как они ухитрялись там удерживаться, было непонятно – ни присосок, ни специальных приспособлений для лазанья у них на лапках нет. Еще более непонятным оказалось другое подобное открытие, сделанное через несколько дней после того, как я добыл кустарниковую собаку.
Как правило, между закатом и обедом у нас была уйма дел, но в домашней работе как раз наступал перерыв. Ричи всегда пользовался этой возможностью и исчезал «в буш» – он был самым страстным коллекционером из всех нас. В этой стране обитает крупная жаба (Bufo paracnemis) с чудесными глазами в золотых пятнышках и гладкой сухой кожей, красиво украшенной пятнами черного и разных оттенков коричневого цветов. Порою эти существа достигают колоссальных размеров, а восемь дюймов в длину для них вовсе не рекорд. Так вот, Ричи угораздило притащить одну из них, с тускло-оливковой кожей, покрытой крупными бородавками, каждая из которых была увенчана порослью мельчайших, твердых бурых шипов. Но как будто этого мало – он еще заявил, что поймал жабу примерно на двадцатифутовой высоте, на дереве с совершенно гладким стволом. Мы никак не могли ему поверить, а потребовали, чтобы он показал нам дерево.
Ричи без споров согласился, и, пока мы осматривали дерево, с соседнего послышался взрыв громкого клокочущего кваканья.
– Слушайте, – самодовольно сказал Ричи, – еще жабо орал.
Чтобы подтвердить свою правоту, он подошел к дереву и стал на него взбираться. Более того, он без всякого труда изловил вторую такую же сухую жабу, отдыхавшую на развилке в сорока футах над землей. После обеда мы с Фредом лично убедились в реальности этого парадокса, собственноручно поймав несколько особей.
Как эти жабы без всяких приспособлений ухитряются влезать на высокие деревья и почему только самцы – это и есть особи с сухой кожей – туда лезут, а самки – нет? Мы поймали множество самок, и все они были на земле.
В высокоствольных лесах часто можно услышать раскатистый, похожий на трель барабана, звук. Иногда он как бы растягивается, так что отдельные удары хорошо различимы, а подчас состоит только из громкого, звучного двойного аккорда. Первый звук производит дятел, крупный, с серым туловищем и красной шапочкой, добывающий насекомых на вершинах сухих деревьев. Второй издает колоссальная жаба (Bufo guttatus), которая обитает в толстых, дуплистых, но живых деревьях. Жабы этого вида тоже не отличаются по строению от других жаб, только они бледно-кремовые сверху и рубиново-красные со стороны брюшка. Я отдал бы все, что угодно, только бы посмотреть, как эти жабы карабкаются на высокие деревья – не представляю себе, как им это удается.
Жабы не единственные животные в саванне, которые ведут себя необычно. Там полным-полно летучих мышей. Во-первых, там водятся те два вида, которых я уже упоминал, когда рассказывал, что на каждом существует свой вид паразитов, – стреблид. Во-вторых, многочисленные представители рода молоссус – складчатогубы. Это доверчивые, любопытные маленькие создания с карикатурно скомканными ушными раковинами, черными бусинками глаз и длинными крысиными хвостиками. Тело у них увесистое, плотненькое, а крылья небольшие, очень узкие и заостренные. Обычно это робкие создания, как все летучие мыши, но здесь они вели себя в высшей степени странно. Они прилетали и усаживались на обеденный стол, на наши стулья, даже на нас самих. Казалось, они начисто лишены страха: трогай их, сколько хочешь, хоть в руки бери; они только огрызались, как собаки, и с мышиной ловкостью сновали вокруг, пользуясь согнутыми крыльями, как ногами. Десмодус не единственная летучая мышь, которая умеет ходить на четвереньках. Молоссусы бегают по полу и взлетают с любой ровной поверхности, как птицы, – честно говоря, мне кажется, что им на земле куда удобнее, чем в воздухе.
Первые две недели после нашего приезда они продолжали вести себя таким необычным образом, потом перестали. Но позднее, когда мы с Альмой поехали в другое место, чтобы убедиться, стоит ли там заниматься коллекционированием, тамошние складчатогубы просто обезумели от любви к нам. Они тучами летали по дому во время обеда, расползались по столу, висели на спинке Альминого стула и сновали по полу, не обращая внимания на трех домашних кошек. Такое обожание поразило всех, и местные жители уверяли, что никогда ничего подобного не видели. Через три недели на меня вдруг снизошло озарение:
– Альма, ты какими духами душилась, когда мы сюда приехали?
– Боюсь, что не припомню, – ответила она, помолчав.
– Хорошо – это те же самые, какие у тебя были с собой в джунглях, куда мы ездили на несколько дней?
– Да, наверное, те же.
– Послушай, припомни, ради всего святого, что это за духи, – сказал я умоляюще.
– Мне кажется, «Амбрэ д'Орсэ».
– У тебя осталось немного?
– Здесь – нет. Зачем тебе? Они тебе нравятся?
– Неважно, – закажи поскорее еще, – скомандовал я и добавил: – Закажи как можно больше.
По прошествии некоторого времени духи нам прислали, и Альма с явным удовольствием хорошенько надушилась. В тот вечер складчатогубы тучей роились вокруг нее. Так самое доступное вещество послужило и интересам науки, и множеству подобных интересов; доступность его, однако, я имел возможность оценить, когда получил счет на сумму, которой хватило бы на пол-литра любых других духов.
У складчатогубов под подбородком находится большая железа, из которой можно выжать прозрачную, желтоватую, маслянистую жидкость. Она обладает сильным мускусным ароматом, который, возможно, помогает мышам находить друг друга, так как они держатся стаями. Мне кажется, что сверхчувствительное обоняние зверьков улавливает в тонком аромате «Амбрэ д'Орсэ» какую-то составляющую, подобную по запаху или составу их звериным «духам».
Во время этой экспедиции в саванну один день особенно сильно врезался нам в память. Все началось за завтраком, который подавал Ричи, чем-то сильно взволнованный. Я тем временем пытался полностью сосредоточить свои чувства и внимание на тушке еще одного опоссума, который попался в ловушку. Этот вид (Monodelphis brevicaudata) был окрашен в великолепные насыщенные тона красновато-черного и рыжего цветов, а также в тот странный темно-зеленый цвет с желтыми и красными пятнышками, который встречается у некоторых животных вроде белок и древесных землероек. Этот зверек был не крупнее того, желтовато-зеленого, но хвостик у него был очень короткий, почти до половины покрытый густой шерстью. Однако от Ричи не так легко было отвязаться.
Для начала он голыми руками изловил еще один вид опоссума – очень часто встречающийся вид, называемый Metachirus opossum, несомненно, одно из самых юрких существ, обитающих в здешних лесах. Зверек длинноногий, с яркими белыми пятнышками над глазами и с большим ртом. Он пожирает все, что попадается, и живет в основном на земле, хотя умеет ловко лазать по деревьям. Но Ричи волновал вовсе не опоссум. Он без умолку твердил:
– Я слышал зверька на маленьком дереве. Я гляжу, я гляжу, и тут он как скакакнет очень далеко! У него вид такой, как у крысы, которая была в колодце три недели.
Что бы мы ни говорили, нам не удавалось заставить его отказаться ни от выражения «скакакнет», ни от точной оценки срока, который крыса должна была проплавать в колодце, чтобы стать похожей на это загадочное существо. Ричи клянчил у нас ружье и короткий отпуск, чтобы разыскать эту свою крысу-утопленницу, и мне ради собственного спокойствия пришлось согласиться.
Не успели мы кончить завтрак, как прибыл третий вид опоссума – он был привязан к концу длинной палки, которую несли два голых маленьких индейца. Звери всегда прибывают скопом. Этот опоссум (Philander philander) был гладкого рыжевато-коричневого цвета со спинки и ярко-оранжевый снизу, с маленькими мускулистыми ручками и задними лапками, как у лемура, и одет в густой, как руно, мех. Хвост у него неимоверно длинный, с пятнами и крапом серого и розового цветов. Глаза – сверкающие, золотисто-карие и очень большие, а зрачки сужены в еле видную точку. Мы купили зверька и посадили в клетку. Потом занялись обычной дневной работой.
Как всегда, мы измеряли, взвешивали, препарировали улов, принесенный ловушками; он целиком, за исключением карликового опоссума, состоял из щетинистых крыс. Это плотные крысы с длинными задними ногами и длинными, плоскими колючими, хотя и эластичными, иглами, разбросанными среди шерсти у них на шкурке. Шиповатые крысы встречаются в здешних лесах чаще, чем обычные роды, с мягкой шерсткой.
Нам попались пять разных родов крыс, но самыми интересными среди них оказались два вида: большая ярко-рыжая и темно-серая, маленькая. И у тех и у других были длиннющие задние ноги и громадные овальные уши. У нас было три экземпляра совершенно бесхвостых крыс первого вида – трудно представить себе что-нибудь нелепее. Однако в тот незабвенный день на столе лежали три обыкновенные коричневатые лесные крысы (Proechimys warreni) и четыре серые (Echimys armatus), причем последние, все как одна, – без хвоста. Позднее мы расспросили местных жителей и выяснили, что этот вид крыс никогда не бывает с хвостом, и действительно, среди выловленных нами особей не было ни одной хвостатой.
Примерно к тому времени, когда тушка последней из крыс была распялена на сушильной доске, примчался Ричи, ружье, к общему ужасу, он держал на изготовку, направляя на каждого из нас по очереди. При этом со страшной скоростью что-то говорил и улыбался во весь рот. В поднятой руке он держал ту самую «крысу, которая утопла в колодце три недели назад», – во всяком случае, такой у нее был вид.
При более внимательном рассмотрении это оказались жалкие останки крайне истощенной белочки, шкурка которой была пропитана водой до отказа. Ричи не просто застрелил бедняжку, он разнес ее на куски.
Позднее мы выловили еще несколько таких белок – судя по всему, Sciurus aestuans. У них есть одна удивительная особенность, или способность, если можно так сказать. То ли благодаря неизвестному способу регулировать температуру тела, то ли просто из-за структуры шерсти – хотя я не знаю, какое отношение структура шерстного покрова может иметь к этому явлению, – эти белки оказываются покрытыми крупными каплями росы даже в такие ночи, когда ни на растениях, ни на шерсти других животных росы нет. Это происходит даже в закрытой клетке – но не в теплой комнате, – и животные каждое утро оказываются мокрыми и потрепанными, словно и вправду три недели пролежали в колодце, – чтобы высохнуть, нужно время. Для чего служит подобное приспособление, я себе не представляю. Этот вид отличается от других громадными глазами и очень красивой, коричневой с золотом, окраской.
Вечером того плодотворного дня мы все вышли погулять, считая, что полностью выполнили нормативы одного дня по добыче животных. Мы с Альмой пошли в одну сторону, Фред – в другую, и, так как события развернулись в обоих «сафари» (заметьте, именно здесь дурацкий термин употреблен в нужном смысле) одновременно, мне трудновато описать их по порядку.
Мы все пошли в высокий лес позади саванны, но мне хотелось показать Альме то место, где я видел оленей и кустарниковую собаку. Фред пошел налево, к северу, а мы – в южную сторону, пересекая угол дуги, образованный саванной.
Мы вступили в лес немного дальше того места, где я в тот раз вышел и где не было высокой режущей травы. В лесу мы двигались совершенно свободно среди невысокого, редкого подроста и были вынуждены обходить только укрепленные контрфорсами стволы громадных деревьев. У основания многих стволов были зияющие дупла, откуда сыпались кучи мелкой трухи, накапливаясь в углах между корнями-контрфорсами. Мы совали головы в дупла и колотили по стволам или по самим контрфорсам, когда не было риска, что их звук примут за бой деревянных барабанов. Мы не собирались сеять в округе панику, просто нам очень хотелось узнать, не спит ли там, наверху, какое-нибудь ночное животное. В нашей компании никто не верил, когда я уверял, что в один прекрасный день мы найдем в дуплистом дереве не одну ночную обезьянку-дурукули; естественно, я пользовался малейшей возможностью доказать свою правоту.
Альма мастерски ловит лягушек. Ее природная подвижность и многолетняя тренировка, которую она приобрела, прихлопывая ничего не подозревающих мух – у нее привычка делать это молниеносно, внезапно и с непримиримой жестокостью, – не оставляют никакой надежды на спасение даже длинноногим резвым лягушкам-рапидам.
Пока я раскуривал трубку, Альма ловила как раз такую лягушку. Следить за ней было очень интересно. Лягушка может преодолеть прыжком около пяти футов, Альма – не меньше, но лягушка прыгала настильно, оказываясь близко к terra firme,[ix] а Альме надо было еще успеть приземлиться после прыжка. Кроме того, лягушка прыгала куда попало, а не в каком-то избранном направлении.
Я следил, как они скачут среди деревьев, лягушки скоро не стало видно, и прыжки Альмы стали казаться дикой пантомимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Как правило, между закатом и обедом у нас была уйма дел, но в домашней работе как раз наступал перерыв. Ричи всегда пользовался этой возможностью и исчезал «в буш» – он был самым страстным коллекционером из всех нас. В этой стране обитает крупная жаба (Bufo paracnemis) с чудесными глазами в золотых пятнышках и гладкой сухой кожей, красиво украшенной пятнами черного и разных оттенков коричневого цветов. Порою эти существа достигают колоссальных размеров, а восемь дюймов в длину для них вовсе не рекорд. Так вот, Ричи угораздило притащить одну из них, с тускло-оливковой кожей, покрытой крупными бородавками, каждая из которых была увенчана порослью мельчайших, твердых бурых шипов. Но как будто этого мало – он еще заявил, что поймал жабу примерно на двадцатифутовой высоте, на дереве с совершенно гладким стволом. Мы никак не могли ему поверить, а потребовали, чтобы он показал нам дерево.
Ричи без споров согласился, и, пока мы осматривали дерево, с соседнего послышался взрыв громкого клокочущего кваканья.
– Слушайте, – самодовольно сказал Ричи, – еще жабо орал.
Чтобы подтвердить свою правоту, он подошел к дереву и стал на него взбираться. Более того, он без всякого труда изловил вторую такую же сухую жабу, отдыхавшую на развилке в сорока футах над землей. После обеда мы с Фредом лично убедились в реальности этого парадокса, собственноручно поймав несколько особей.
Как эти жабы без всяких приспособлений ухитряются влезать на высокие деревья и почему только самцы – это и есть особи с сухой кожей – туда лезут, а самки – нет? Мы поймали множество самок, и все они были на земле.
В высокоствольных лесах часто можно услышать раскатистый, похожий на трель барабана, звук. Иногда он как бы растягивается, так что отдельные удары хорошо различимы, а подчас состоит только из громкого, звучного двойного аккорда. Первый звук производит дятел, крупный, с серым туловищем и красной шапочкой, добывающий насекомых на вершинах сухих деревьев. Второй издает колоссальная жаба (Bufo guttatus), которая обитает в толстых, дуплистых, но живых деревьях. Жабы этого вида тоже не отличаются по строению от других жаб, только они бледно-кремовые сверху и рубиново-красные со стороны брюшка. Я отдал бы все, что угодно, только бы посмотреть, как эти жабы карабкаются на высокие деревья – не представляю себе, как им это удается.
Жабы не единственные животные в саванне, которые ведут себя необычно. Там полным-полно летучих мышей. Во-первых, там водятся те два вида, которых я уже упоминал, когда рассказывал, что на каждом существует свой вид паразитов, – стреблид. Во-вторых, многочисленные представители рода молоссус – складчатогубы. Это доверчивые, любопытные маленькие создания с карикатурно скомканными ушными раковинами, черными бусинками глаз и длинными крысиными хвостиками. Тело у них увесистое, плотненькое, а крылья небольшие, очень узкие и заостренные. Обычно это робкие создания, как все летучие мыши, но здесь они вели себя в высшей степени странно. Они прилетали и усаживались на обеденный стол, на наши стулья, даже на нас самих. Казалось, они начисто лишены страха: трогай их, сколько хочешь, хоть в руки бери; они только огрызались, как собаки, и с мышиной ловкостью сновали вокруг, пользуясь согнутыми крыльями, как ногами. Десмодус не единственная летучая мышь, которая умеет ходить на четвереньках. Молоссусы бегают по полу и взлетают с любой ровной поверхности, как птицы, – честно говоря, мне кажется, что им на земле куда удобнее, чем в воздухе.
Первые две недели после нашего приезда они продолжали вести себя таким необычным образом, потом перестали. Но позднее, когда мы с Альмой поехали в другое место, чтобы убедиться, стоит ли там заниматься коллекционированием, тамошние складчатогубы просто обезумели от любви к нам. Они тучами летали по дому во время обеда, расползались по столу, висели на спинке Альминого стула и сновали по полу, не обращая внимания на трех домашних кошек. Такое обожание поразило всех, и местные жители уверяли, что никогда ничего подобного не видели. Через три недели на меня вдруг снизошло озарение:
– Альма, ты какими духами душилась, когда мы сюда приехали?
– Боюсь, что не припомню, – ответила она, помолчав.
– Хорошо – это те же самые, какие у тебя были с собой в джунглях, куда мы ездили на несколько дней?
– Да, наверное, те же.
– Послушай, припомни, ради всего святого, что это за духи, – сказал я умоляюще.
– Мне кажется, «Амбрэ д'Орсэ».
– У тебя осталось немного?
– Здесь – нет. Зачем тебе? Они тебе нравятся?
– Неважно, – закажи поскорее еще, – скомандовал я и добавил: – Закажи как можно больше.
По прошествии некоторого времени духи нам прислали, и Альма с явным удовольствием хорошенько надушилась. В тот вечер складчатогубы тучей роились вокруг нее. Так самое доступное вещество послужило и интересам науки, и множеству подобных интересов; доступность его, однако, я имел возможность оценить, когда получил счет на сумму, которой хватило бы на пол-литра любых других духов.
У складчатогубов под подбородком находится большая железа, из которой можно выжать прозрачную, желтоватую, маслянистую жидкость. Она обладает сильным мускусным ароматом, который, возможно, помогает мышам находить друг друга, так как они держатся стаями. Мне кажется, что сверхчувствительное обоняние зверьков улавливает в тонком аромате «Амбрэ д'Орсэ» какую-то составляющую, подобную по запаху или составу их звериным «духам».
Во время этой экспедиции в саванну один день особенно сильно врезался нам в память. Все началось за завтраком, который подавал Ричи, чем-то сильно взволнованный. Я тем временем пытался полностью сосредоточить свои чувства и внимание на тушке еще одного опоссума, который попался в ловушку. Этот вид (Monodelphis brevicaudata) был окрашен в великолепные насыщенные тона красновато-черного и рыжего цветов, а также в тот странный темно-зеленый цвет с желтыми и красными пятнышками, который встречается у некоторых животных вроде белок и древесных землероек. Этот зверек был не крупнее того, желтовато-зеленого, но хвостик у него был очень короткий, почти до половины покрытый густой шерстью. Однако от Ричи не так легко было отвязаться.
Для начала он голыми руками изловил еще один вид опоссума – очень часто встречающийся вид, называемый Metachirus opossum, несомненно, одно из самых юрких существ, обитающих в здешних лесах. Зверек длинноногий, с яркими белыми пятнышками над глазами и с большим ртом. Он пожирает все, что попадается, и живет в основном на земле, хотя умеет ловко лазать по деревьям. Но Ричи волновал вовсе не опоссум. Он без умолку твердил:
– Я слышал зверька на маленьком дереве. Я гляжу, я гляжу, и тут он как скакакнет очень далеко! У него вид такой, как у крысы, которая была в колодце три недели.
Что бы мы ни говорили, нам не удавалось заставить его отказаться ни от выражения «скакакнет», ни от точной оценки срока, который крыса должна была проплавать в колодце, чтобы стать похожей на это загадочное существо. Ричи клянчил у нас ружье и короткий отпуск, чтобы разыскать эту свою крысу-утопленницу, и мне ради собственного спокойствия пришлось согласиться.
Не успели мы кончить завтрак, как прибыл третий вид опоссума – он был привязан к концу длинной палки, которую несли два голых маленьких индейца. Звери всегда прибывают скопом. Этот опоссум (Philander philander) был гладкого рыжевато-коричневого цвета со спинки и ярко-оранжевый снизу, с маленькими мускулистыми ручками и задними лапками, как у лемура, и одет в густой, как руно, мех. Хвост у него неимоверно длинный, с пятнами и крапом серого и розового цветов. Глаза – сверкающие, золотисто-карие и очень большие, а зрачки сужены в еле видную точку. Мы купили зверька и посадили в клетку. Потом занялись обычной дневной работой.
Как всегда, мы измеряли, взвешивали, препарировали улов, принесенный ловушками; он целиком, за исключением карликового опоссума, состоял из щетинистых крыс. Это плотные крысы с длинными задними ногами и длинными, плоскими колючими, хотя и эластичными, иглами, разбросанными среди шерсти у них на шкурке. Шиповатые крысы встречаются в здешних лесах чаще, чем обычные роды, с мягкой шерсткой.
Нам попались пять разных родов крыс, но самыми интересными среди них оказались два вида: большая ярко-рыжая и темно-серая, маленькая. И у тех и у других были длиннющие задние ноги и громадные овальные уши. У нас было три экземпляра совершенно бесхвостых крыс первого вида – трудно представить себе что-нибудь нелепее. Однако в тот незабвенный день на столе лежали три обыкновенные коричневатые лесные крысы (Proechimys warreni) и четыре серые (Echimys armatus), причем последние, все как одна, – без хвоста. Позднее мы расспросили местных жителей и выяснили, что этот вид крыс никогда не бывает с хвостом, и действительно, среди выловленных нами особей не было ни одной хвостатой.
Примерно к тому времени, когда тушка последней из крыс была распялена на сушильной доске, примчался Ричи, ружье, к общему ужасу, он держал на изготовку, направляя на каждого из нас по очереди. При этом со страшной скоростью что-то говорил и улыбался во весь рот. В поднятой руке он держал ту самую «крысу, которая утопла в колодце три недели назад», – во всяком случае, такой у нее был вид.
При более внимательном рассмотрении это оказались жалкие останки крайне истощенной белочки, шкурка которой была пропитана водой до отказа. Ричи не просто застрелил бедняжку, он разнес ее на куски.
Позднее мы выловили еще несколько таких белок – судя по всему, Sciurus aestuans. У них есть одна удивительная особенность, или способность, если можно так сказать. То ли благодаря неизвестному способу регулировать температуру тела, то ли просто из-за структуры шерсти – хотя я не знаю, какое отношение структура шерстного покрова может иметь к этому явлению, – эти белки оказываются покрытыми крупными каплями росы даже в такие ночи, когда ни на растениях, ни на шерсти других животных росы нет. Это происходит даже в закрытой клетке – но не в теплой комнате, – и животные каждое утро оказываются мокрыми и потрепанными, словно и вправду три недели пролежали в колодце, – чтобы высохнуть, нужно время. Для чего служит подобное приспособление, я себе не представляю. Этот вид отличается от других громадными глазами и очень красивой, коричневой с золотом, окраской.
Вечером того плодотворного дня мы все вышли погулять, считая, что полностью выполнили нормативы одного дня по добыче животных. Мы с Альмой пошли в одну сторону, Фред – в другую, и, так как события развернулись в обоих «сафари» (заметьте, именно здесь дурацкий термин употреблен в нужном смысле) одновременно, мне трудновато описать их по порядку.
Мы все пошли в высокий лес позади саванны, но мне хотелось показать Альме то место, где я видел оленей и кустарниковую собаку. Фред пошел налево, к северу, а мы – в южную сторону, пересекая угол дуги, образованный саванной.
Мы вступили в лес немного дальше того места, где я в тот раз вышел и где не было высокой режущей травы. В лесу мы двигались совершенно свободно среди невысокого, редкого подроста и были вынуждены обходить только укрепленные контрфорсами стволы громадных деревьев. У основания многих стволов были зияющие дупла, откуда сыпались кучи мелкой трухи, накапливаясь в углах между корнями-контрфорсами. Мы совали головы в дупла и колотили по стволам или по самим контрфорсам, когда не было риска, что их звук примут за бой деревянных барабанов. Мы не собирались сеять в округе панику, просто нам очень хотелось узнать, не спит ли там, наверху, какое-нибудь ночное животное. В нашей компании никто не верил, когда я уверял, что в один прекрасный день мы найдем в дуплистом дереве не одну ночную обезьянку-дурукули; естественно, я пользовался малейшей возможностью доказать свою правоту.
Альма мастерски ловит лягушек. Ее природная подвижность и многолетняя тренировка, которую она приобрела, прихлопывая ничего не подозревающих мух – у нее привычка делать это молниеносно, внезапно и с непримиримой жестокостью, – не оставляют никакой надежды на спасение даже длинноногим резвым лягушкам-рапидам.
Пока я раскуривал трубку, Альма ловила как раз такую лягушку. Следить за ней было очень интересно. Лягушка может преодолеть прыжком около пяти футов, Альма – не меньше, но лягушка прыгала настильно, оказываясь близко к terra firme,[ix] а Альме надо было еще успеть приземлиться после прыжка. Кроме того, лягушка прыгала куда попало, а не в каком-то избранном направлении.
Я следил, как они скачут среди деревьев, лягушки скоро не стало видно, и прыжки Альмы стали казаться дикой пантомимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41