Мы убрали лишние вещи и, пристально глядя вперед, чувствовали себя юрскими волками. Довольно долго мы шли без всяких приключений примерно в ста футах от левого берта, который быстро превращался в прибрежную приливно-отливную полосу. Потом я заметил прямо по носу отсвечивающую в лунном сиянии илистую отметь и круто взял влево, чтобы ее обойти, но отмель никак не кончалась. Она становилась все шире, и мангровые заросли, на берегу отступали от нас все дальше. Немного погодя мы едва не сели на мель; пришлось снова сильно забрать вправо. Это повторялось несколько раз кряду, пока мы не оказались далеко в море, а мангры – далеко на горизонте.
Спустя еще полчаса мы заметили, что даже при самом ярком воображении не можем считать, что все еще находимся в реке Сарамака. Правый берег ушел в сторону и остался далеко за кормой, но по левому борту еще тянулась вдалеке линия мангровых зарослей. Кое-какие морские термины рассчитаны на то, что вы поверите в нашу морскую сноровку, для чего вам понадобится вся доверчивость, на какую вы способны. В девять часов, после тщетных и многократных попыток идти левым галсом или хоть чуточку свернуть влево, мы кончили тем, что врезались в илистую отмель, и тут же наш цилиндр опять начал барахлить. Я приказал Андре взять шест и промерить глубину под килем.
Но это не помогло – нас оттесняло все больше вправо, то и дело приходилось круто уходить от мели, и немного спустя мы шли уже прямо в открытый Атлантический океан. Мы знали, что скоро начнется прилив, и чувствовали себя в относительной безопасности, пока море было буквально по колено. Еще полчаса мы шли вперед, промеряя глубину и пыхтя мотором, и тут мне в лицо повеял легкий ветерок с моря. Я с опаской взглянул на наш перегруженный ковчег, а через несколько секунд Андре объявил, что дна нет.
Мы круто повернули влево. Но дно окончательно ушло вниз, а прямо по носу оказалась непонятная, неспокойная, грязно-белая полоса пены. Я решил, что это граница илистой отмели, и пошел прямо на нее.
Как только мы ее пересекли, послышался новый звук – нервный, слегка угрожающий плеск волн, бьющих в дно лодки. Я все еще держал влево, ожидая выкрика Андре, когда он нащупает отмель, но тут луна зашла за тучу, а так как туча была большая, кругом воцарилась непроницаемая тьма, и я потерял всякое представление о курсе, которым мы идем. Пена исчезла, нос лодки стал все глубже зарываться в воду, образуя носовой бурун.
Я лихорадочно искал выхода и, заглянув в списки, нашел компас в описи двадцать первого ящика.
– Ящик двадцать один, отделение четвертое! – проревел я. – Малый компас, быстро!
В моей памяти смутно задержалось представление, что мореходу необходимо иметь две вещи – карту и компас. Я углубился в работу, но от карты пришлось сразу отказаться – чтобы ею пользоваться, надо хотя бы знать, где находишься. Я знал наверняка только одно – если идти все время на юг, мы наткнемся на Южную Америку, так как находимся у ее северного побережья. Мы пошли на юг с приличной скоростью, судя по тому, что волны начали захлестывать нашу лодку и показались даже у носа яхты. Я улучил момент и поглядел за борт. Несущаяся навстречу вода была густо-черного цвета.
Примерно в это время главный стюард вернулся на крышу. Это был единственный раз, когда Альма позволила себе передохнуть. Вскоре она сообщила, что поднялся довольно сильный попутный ветер. Я был слишком занят и ничего не заметил, а Фред, наш специалист по ветрам и течениям, торчал вниз головой в машинном отделении. Тогда меня ничто не волновало, кроме ненадежности коварного цилиндра.
Кажется, мы пробыли во тьме около получаса. Потом луна выплыла из-за туч, и мы могли бы увидеть, куда идем. Мы оглядели весь горизонт.
– Господи, а где же земля? – спросил Фред.
– Вон там, если верить компасу, – ответил я с ненатуральной уверенностью. И мы стали вглядываться вдаль.
Одно было совершенно очевидно: земли не было ни «там», ни вообще где бы то ни было на горизонте. Тут мы услышали сверху неуверенный голосок:
– Айвен, – жалобно сказала Альма, – по-моему, нас сносит назад!
– Не болтай глупостей, – отрезал я.
С рекордной скоростью промочив горло, я снова взглянул за борт. Около нас как раз оказался обломок дерева, пляшущий на довольно сильной волне. Мы обгоняли его, но с такой черепашьей скоростью, что я на несколько минут лишился дара речи. Мы с Фредом уставились друг на друга.
Потом, если мне не изменяет память, я сказал:
– Господи боже! А ведь она права. Что это такое?
– Течение, – просто ответил Фред. И мы смотрели друг на друга, начиная понимать, что с нами творится.
Вспоминаю, что меня несколько приободрило сознание, что топлива у нас на триста миль, а еды – на целый месяц, но, когда я взглянул на перегруженную лодку и вспомнил, каков ее вес, меня снова захлестнуло отчаяние. В эту минуту нешуточная волна перемахнула через борт, выступавший всего на три дюйма над водой. Теперь настала очередь Фреда промочить горло.
Небо быстро очищалось, начали проглядывать звезды, и я, выбрав две из них, находившиеся, согласно показаниям компаса, на юге, направил яхту примерно на них. Нас бросало на волнах довольно неприятным образом, пришвартованная к нам лодка скрипела и билась о борт, а между бортами двух судов то и дело вздымались фонтаны воды. Зрелище было удручающее, и я уже начал прикидывать, долго ли нам осталось до кораблекрушения.
Это продолжалось три часа, но через два часа после начала бедствия мы уже не волновались – к тому времени один из многочисленных миражей совершенно точно превратился в тонкую черную линию – мангровые заросли показались на горизонте прямо по курсу. Мы неустанно вычерпывали воду и молили бога, чтобы не отказал наш коварный цилиндр, а ветер все крепчал и крепчал.
В час десять при сильном ветре мы достигли подветренной стороны небольшого острого мыса, от которого в море тянулась широкая полоса изжелта-белой пены. За ней стояла бледная, мутная от ила вода, а на нашей стороне вода была черная, блестящая. Далеко по правому борту на самом горизонте виднелась еще одна тоненькая полоска суши. Мы достигли мыса и были уже в реке Коппенаме, хотя здесь она была еще шириной миль десять. Потеряв голову от радости и слишком рано успокоившись, мы врезались прямо в отмель с подветренной стороны мыса и застряли. Пришлось бросить якорь и зачалить канат за берег – течение по-прежнему неслось, как фаворит на скачках.
За благодарственной трапезой мы разбирались во всем происшедшем. Коппенаме – гигантская река, хотя на картах Южной Америки вы ее отыщете с трудом. Год выпал дождливый, и все реки вздулись от избытка воды. Между устьями Коппенаме и Сарамака находится не только мыс, но и громадная илистая отмель, простирающаяся примерно на десять миль в открытое море. Во время отлива там так мелко, что даже небольшое суденышко, вроде нашего, должно было уйти далеко в море, чтобы обогнуть отмель. Что мы и проделали непосредственно перед самой нижней точкой отлива, а до мыса добрались накануне прилива.
Надо вам сказать, что правая и левая стороны отмели не похожи друг на друга: восточные, или правые, стороны русла и у Коппенаме, и у Сарамака гораздо глубже, чем западные, или левые. Сама отмель относится к руслу Сарамака; отмель в устье Коппенаме тянется вдоль берега дальше, к западу. Поэтому, выйдя к острию мыса, мы попали к обрыву, где не нашли дна. За этим обрывом мощное течение Коппенаме, усиленное отливом, неудержимо стремилось к морю. Мы попали в это течение, когда пересекли полосу пены, и, пытаясь идти к югу, а не слегка к юго-востоку, как было нужно, чтобы держаться линии берега, оказались постепенно на самом бурном месте; наш мотор не вытягивал против течения, и оно поволокло нас обратно в море кормой вперед.
Потом, очевидно, начался прилив, течение повернуло вспять и, постепенно набирая силу, помогло нам войти в устье реки. Мы содрогнулись, представив себе, что было бы, если бы все было наоборот: не стоило и притворяться, что мы с тем же легким сердцем весело поплыли бы в открытое море.
Стоянка наша была ненадежна – мы все еще практически находились в море, а ветер по-прежнему набирал силу. Утолив голод, мы вынесли официальную благодарность нашему цилиндру и поспешно завели мотор, пока он не опомнился от наших комплиментов. Все улеглись спать, а я с удовольствием снова встал к штурвалу и тихо повел судно вдоль левого берега; через несколько часов широкое устье сузилось до размеров нормальной реки, и море наконец скрылось за поворотом. Тогда я бессердечно разбудил команду, мы вошли в небольшую бухточку и встали на якорь. Через десять минут все уже спали.
Но и на этот раз сон был недолог. Проснувшись, мы обнаружили, что из нас образовалась «куча мала», а когда выкопали Альму, оказавшуюся в самом низу, то страшно развеселились – вид у нее был препотешный. Она была с ног до головы измазана черной соляркой.
Моторка накренилась под углом в сорок пять градусов. Трюмная вода, теплая и маслянистая, незаметно залила и нас, и добрую половину наших пожитков, а мы даже не почувствовали. Выглянув за борт, мы не увидели реки. Ее не было – видна была лишь сплошная илистая мель: мы позабыли, что уровень реки зависит от приливно-отливных течений. Кроме того, по закону подлости мы причалили и бросили якорь как раз над громадным стволом топляка, поэтому зацепились за него килем и почти перевернулись. После этого мы спали спокойным сном на крыше каюты, попахивая, как нефтеочистительный завод.
На высоком берегу над бухтой мы обнаружили заброшенную обветшалую хижину, которую тесно обступили заросли бамбука и высоких трав. Туда мы перенесли наше подмокшее имущество, развели большой костер и по мере возможности подсушили над мим свои вещички, развесив их на шестах, а потом устроили сытный горячий обед и решили денек отдохнуть. Выпив множество чашек горячего дымящегося кофе, выкурив несколько благодатных сигарет, переодевшись в сухое, мы два часа просидели, любуясь красными попугаями ара, пролетающими над рекой, и игрой солнечных лучей на водяной ряби, но вдруг соскучились и принялись гоняться за ящерицами, переворачивать коряги и рыться в древесной трухе, разыскивая всякую мелкую живность.
Около полудня, продолжая вышеописанную деятельность в тенистой роще высоких бамбуков, я услышал легкие, осторожные шажки по другую сторону гребня. Они приближались с чрезвычайной осторожностью, внезапно прерываясь; в эти паузы я старался задержать дыхание и замереть. Неведомое существо подходило все ближе и ближе, но вдруг побежало направо. Краешком глаза я видел, как шевелятся молодые ростки бамбука. Я повернул голову очень медленно, но ничего не увидел, хотя слышал движение в нескольких ярдах от себя. Потом легкий бриз тронул бамбук, солнечные зайчики, густо усеявшие лесную подстилку из опавшей листвы, тронулись с мест и тихонько закружились – и я понял, что смотрю в упор на незнакомое животное, которое отвернулось от меня, как пугливая лошадка. Оно стояло на открытом месте, но стало видимым только тогда, когда солнечные зайчики закачались и поплыли, потому что все его тело было покрыто такими же солнечными пятнышками по темно-бурому фону. Животное совершенно сливалось с окружающей растительностью, становилось невидимкой.
Робкое создание решило наконец, что я то ли мертвый, то ли неодушевленный, но во всяком случае безобидный предмет, и потихоньку стало подходить поближе, однако ни разу не взглянув мне прямо в глаза. Я быстро понял, почему оно рискнуло приблизиться ко мне. Животное шло по еле заметной узенькой тропинке, на которой я залег, и подошло так близко, что я мог дотронуться до него рукой. Остановившись, оно не трогалось с места добрых три минуты, глядя на меня с очень озадаченным и встревоженным видом. Так мы и созерцали друг друга.
Это была пака (Coelogenys раса). Пака – грызун, нечто вроде улучшенного варианта простой крысы, хотя она более близка к морским свинкам, чем к нашим серым крысам, – ростом она примерно фут, длиной – фута два. Пака напоминает какую-то мелкую антилопу, точнее, оленька, особенно по окрасу. Ее образ жизни и поведение тоже напоминают скорее копытных, чем грызунов, – она пасется и ведет бродячий образ жизни под пологом леса. В Южной Америке, где нет ни антилоп, ни оленьков, ни разных козьих пород, которые занимают соответствующие ниши в экосистемах Азии и Африки, их место в природе заняли грызуны. В здешних лесах из копытных обитают только тапиры, олени и пекари, и остается достаточно места для других растительноядных быстро бегающих животных. Их место и занимают несколько видов грызунов. Среди них наша знакомая, пятнистая пака, затем агути (Dasyprocta), которая встретится нам дальше от берега, и, наконец, самый диковинный из всех грызунов – капибара (Hydrochoerus capivara), которая крупнее среднего кабана, хотя на самом деле она просто морская свинка-переросток и пасется на роскошных травах в поймах рек как невиданная порода свиней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Спустя еще полчаса мы заметили, что даже при самом ярком воображении не можем считать, что все еще находимся в реке Сарамака. Правый берег ушел в сторону и остался далеко за кормой, но по левому борту еще тянулась вдалеке линия мангровых зарослей. Кое-какие морские термины рассчитаны на то, что вы поверите в нашу морскую сноровку, для чего вам понадобится вся доверчивость, на какую вы способны. В девять часов, после тщетных и многократных попыток идти левым галсом или хоть чуточку свернуть влево, мы кончили тем, что врезались в илистую отмель, и тут же наш цилиндр опять начал барахлить. Я приказал Андре взять шест и промерить глубину под килем.
Но это не помогло – нас оттесняло все больше вправо, то и дело приходилось круто уходить от мели, и немного спустя мы шли уже прямо в открытый Атлантический океан. Мы знали, что скоро начнется прилив, и чувствовали себя в относительной безопасности, пока море было буквально по колено. Еще полчаса мы шли вперед, промеряя глубину и пыхтя мотором, и тут мне в лицо повеял легкий ветерок с моря. Я с опаской взглянул на наш перегруженный ковчег, а через несколько секунд Андре объявил, что дна нет.
Мы круто повернули влево. Но дно окончательно ушло вниз, а прямо по носу оказалась непонятная, неспокойная, грязно-белая полоса пены. Я решил, что это граница илистой отмели, и пошел прямо на нее.
Как только мы ее пересекли, послышался новый звук – нервный, слегка угрожающий плеск волн, бьющих в дно лодки. Я все еще держал влево, ожидая выкрика Андре, когда он нащупает отмель, но тут луна зашла за тучу, а так как туча была большая, кругом воцарилась непроницаемая тьма, и я потерял всякое представление о курсе, которым мы идем. Пена исчезла, нос лодки стал все глубже зарываться в воду, образуя носовой бурун.
Я лихорадочно искал выхода и, заглянув в списки, нашел компас в описи двадцать первого ящика.
– Ящик двадцать один, отделение четвертое! – проревел я. – Малый компас, быстро!
В моей памяти смутно задержалось представление, что мореходу необходимо иметь две вещи – карту и компас. Я углубился в работу, но от карты пришлось сразу отказаться – чтобы ею пользоваться, надо хотя бы знать, где находишься. Я знал наверняка только одно – если идти все время на юг, мы наткнемся на Южную Америку, так как находимся у ее северного побережья. Мы пошли на юг с приличной скоростью, судя по тому, что волны начали захлестывать нашу лодку и показались даже у носа яхты. Я улучил момент и поглядел за борт. Несущаяся навстречу вода была густо-черного цвета.
Примерно в это время главный стюард вернулся на крышу. Это был единственный раз, когда Альма позволила себе передохнуть. Вскоре она сообщила, что поднялся довольно сильный попутный ветер. Я был слишком занят и ничего не заметил, а Фред, наш специалист по ветрам и течениям, торчал вниз головой в машинном отделении. Тогда меня ничто не волновало, кроме ненадежности коварного цилиндра.
Кажется, мы пробыли во тьме около получаса. Потом луна выплыла из-за туч, и мы могли бы увидеть, куда идем. Мы оглядели весь горизонт.
– Господи, а где же земля? – спросил Фред.
– Вон там, если верить компасу, – ответил я с ненатуральной уверенностью. И мы стали вглядываться вдаль.
Одно было совершенно очевидно: земли не было ни «там», ни вообще где бы то ни было на горизонте. Тут мы услышали сверху неуверенный голосок:
– Айвен, – жалобно сказала Альма, – по-моему, нас сносит назад!
– Не болтай глупостей, – отрезал я.
С рекордной скоростью промочив горло, я снова взглянул за борт. Около нас как раз оказался обломок дерева, пляшущий на довольно сильной волне. Мы обгоняли его, но с такой черепашьей скоростью, что я на несколько минут лишился дара речи. Мы с Фредом уставились друг на друга.
Потом, если мне не изменяет память, я сказал:
– Господи боже! А ведь она права. Что это такое?
– Течение, – просто ответил Фред. И мы смотрели друг на друга, начиная понимать, что с нами творится.
Вспоминаю, что меня несколько приободрило сознание, что топлива у нас на триста миль, а еды – на целый месяц, но, когда я взглянул на перегруженную лодку и вспомнил, каков ее вес, меня снова захлестнуло отчаяние. В эту минуту нешуточная волна перемахнула через борт, выступавший всего на три дюйма над водой. Теперь настала очередь Фреда промочить горло.
Небо быстро очищалось, начали проглядывать звезды, и я, выбрав две из них, находившиеся, согласно показаниям компаса, на юге, направил яхту примерно на них. Нас бросало на волнах довольно неприятным образом, пришвартованная к нам лодка скрипела и билась о борт, а между бортами двух судов то и дело вздымались фонтаны воды. Зрелище было удручающее, и я уже начал прикидывать, долго ли нам осталось до кораблекрушения.
Это продолжалось три часа, но через два часа после начала бедствия мы уже не волновались – к тому времени один из многочисленных миражей совершенно точно превратился в тонкую черную линию – мангровые заросли показались на горизонте прямо по курсу. Мы неустанно вычерпывали воду и молили бога, чтобы не отказал наш коварный цилиндр, а ветер все крепчал и крепчал.
В час десять при сильном ветре мы достигли подветренной стороны небольшого острого мыса, от которого в море тянулась широкая полоса изжелта-белой пены. За ней стояла бледная, мутная от ила вода, а на нашей стороне вода была черная, блестящая. Далеко по правому борту на самом горизонте виднелась еще одна тоненькая полоска суши. Мы достигли мыса и были уже в реке Коппенаме, хотя здесь она была еще шириной миль десять. Потеряв голову от радости и слишком рано успокоившись, мы врезались прямо в отмель с подветренной стороны мыса и застряли. Пришлось бросить якорь и зачалить канат за берег – течение по-прежнему неслось, как фаворит на скачках.
За благодарственной трапезой мы разбирались во всем происшедшем. Коппенаме – гигантская река, хотя на картах Южной Америки вы ее отыщете с трудом. Год выпал дождливый, и все реки вздулись от избытка воды. Между устьями Коппенаме и Сарамака находится не только мыс, но и громадная илистая отмель, простирающаяся примерно на десять миль в открытое море. Во время отлива там так мелко, что даже небольшое суденышко, вроде нашего, должно было уйти далеко в море, чтобы обогнуть отмель. Что мы и проделали непосредственно перед самой нижней точкой отлива, а до мыса добрались накануне прилива.
Надо вам сказать, что правая и левая стороны отмели не похожи друг на друга: восточные, или правые, стороны русла и у Коппенаме, и у Сарамака гораздо глубже, чем западные, или левые. Сама отмель относится к руслу Сарамака; отмель в устье Коппенаме тянется вдоль берега дальше, к западу. Поэтому, выйдя к острию мыса, мы попали к обрыву, где не нашли дна. За этим обрывом мощное течение Коппенаме, усиленное отливом, неудержимо стремилось к морю. Мы попали в это течение, когда пересекли полосу пены, и, пытаясь идти к югу, а не слегка к юго-востоку, как было нужно, чтобы держаться линии берега, оказались постепенно на самом бурном месте; наш мотор не вытягивал против течения, и оно поволокло нас обратно в море кормой вперед.
Потом, очевидно, начался прилив, течение повернуло вспять и, постепенно набирая силу, помогло нам войти в устье реки. Мы содрогнулись, представив себе, что было бы, если бы все было наоборот: не стоило и притворяться, что мы с тем же легким сердцем весело поплыли бы в открытое море.
Стоянка наша была ненадежна – мы все еще практически находились в море, а ветер по-прежнему набирал силу. Утолив голод, мы вынесли официальную благодарность нашему цилиндру и поспешно завели мотор, пока он не опомнился от наших комплиментов. Все улеглись спать, а я с удовольствием снова встал к штурвалу и тихо повел судно вдоль левого берега; через несколько часов широкое устье сузилось до размеров нормальной реки, и море наконец скрылось за поворотом. Тогда я бессердечно разбудил команду, мы вошли в небольшую бухточку и встали на якорь. Через десять минут все уже спали.
Но и на этот раз сон был недолог. Проснувшись, мы обнаружили, что из нас образовалась «куча мала», а когда выкопали Альму, оказавшуюся в самом низу, то страшно развеселились – вид у нее был препотешный. Она была с ног до головы измазана черной соляркой.
Моторка накренилась под углом в сорок пять градусов. Трюмная вода, теплая и маслянистая, незаметно залила и нас, и добрую половину наших пожитков, а мы даже не почувствовали. Выглянув за борт, мы не увидели реки. Ее не было – видна была лишь сплошная илистая мель: мы позабыли, что уровень реки зависит от приливно-отливных течений. Кроме того, по закону подлости мы причалили и бросили якорь как раз над громадным стволом топляка, поэтому зацепились за него килем и почти перевернулись. После этого мы спали спокойным сном на крыше каюты, попахивая, как нефтеочистительный завод.
На высоком берегу над бухтой мы обнаружили заброшенную обветшалую хижину, которую тесно обступили заросли бамбука и высоких трав. Туда мы перенесли наше подмокшее имущество, развели большой костер и по мере возможности подсушили над мим свои вещички, развесив их на шестах, а потом устроили сытный горячий обед и решили денек отдохнуть. Выпив множество чашек горячего дымящегося кофе, выкурив несколько благодатных сигарет, переодевшись в сухое, мы два часа просидели, любуясь красными попугаями ара, пролетающими над рекой, и игрой солнечных лучей на водяной ряби, но вдруг соскучились и принялись гоняться за ящерицами, переворачивать коряги и рыться в древесной трухе, разыскивая всякую мелкую живность.
Около полудня, продолжая вышеописанную деятельность в тенистой роще высоких бамбуков, я услышал легкие, осторожные шажки по другую сторону гребня. Они приближались с чрезвычайной осторожностью, внезапно прерываясь; в эти паузы я старался задержать дыхание и замереть. Неведомое существо подходило все ближе и ближе, но вдруг побежало направо. Краешком глаза я видел, как шевелятся молодые ростки бамбука. Я повернул голову очень медленно, но ничего не увидел, хотя слышал движение в нескольких ярдах от себя. Потом легкий бриз тронул бамбук, солнечные зайчики, густо усеявшие лесную подстилку из опавшей листвы, тронулись с мест и тихонько закружились – и я понял, что смотрю в упор на незнакомое животное, которое отвернулось от меня, как пугливая лошадка. Оно стояло на открытом месте, но стало видимым только тогда, когда солнечные зайчики закачались и поплыли, потому что все его тело было покрыто такими же солнечными пятнышками по темно-бурому фону. Животное совершенно сливалось с окружающей растительностью, становилось невидимкой.
Робкое создание решило наконец, что я то ли мертвый, то ли неодушевленный, но во всяком случае безобидный предмет, и потихоньку стало подходить поближе, однако ни разу не взглянув мне прямо в глаза. Я быстро понял, почему оно рискнуло приблизиться ко мне. Животное шло по еле заметной узенькой тропинке, на которой я залег, и подошло так близко, что я мог дотронуться до него рукой. Остановившись, оно не трогалось с места добрых три минуты, глядя на меня с очень озадаченным и встревоженным видом. Так мы и созерцали друг друга.
Это была пака (Coelogenys раса). Пака – грызун, нечто вроде улучшенного варианта простой крысы, хотя она более близка к морским свинкам, чем к нашим серым крысам, – ростом она примерно фут, длиной – фута два. Пака напоминает какую-то мелкую антилопу, точнее, оленька, особенно по окрасу. Ее образ жизни и поведение тоже напоминают скорее копытных, чем грызунов, – она пасется и ведет бродячий образ жизни под пологом леса. В Южной Америке, где нет ни антилоп, ни оленьков, ни разных козьих пород, которые занимают соответствующие ниши в экосистемах Азии и Африки, их место в природе заняли грызуны. В здешних лесах из копытных обитают только тапиры, олени и пекари, и остается достаточно места для других растительноядных быстро бегающих животных. Их место и занимают несколько видов грызунов. Среди них наша знакомая, пятнистая пака, затем агути (Dasyprocta), которая встретится нам дальше от берега, и, наконец, самый диковинный из всех грызунов – капибара (Hydrochoerus capivara), которая крупнее среднего кабана, хотя на самом деле она просто морская свинка-переросток и пасется на роскошных травах в поймах рек как невиданная порода свиней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41