– Я не имею ни малейшего намерения спорить с вами. Вы вправе решать, как считаете нужным. Мне просто очень хочется знать, какие чувства вами руководили.
– Премного благодарна за такой интерес ко мне! – воскликнула Изабелла с нервным смешком.
– Вы, конечно, считаете, что я суюсь не в свое дело. Но почему мне нельзя поговорить с вами об этом, не вызывая у вас раздражения, а у себя неловкости? Какой смысл быть вашим кузеном и не иметь хотя бы маленьких привилегий? Какой смысл обожать вас без надежды на взаимность и не иметь права хотя бы на маленькое вознаграждение? Быть больным и немощным, обреченным на роль стороннего наблюдателя жизни и даже не видеть спектакля, хотя за билет на него плачено такой дорогой ценой? Скажите мне, – продолжал Ральф, глядя на Изабеллу, слушавшую его с живейшим вниманием, – скажите, что было в ваших мыслях, когда вы отказывали лорду Уорбертону?
– В мыслях?
– Какие мотивы… что побудило вас, при вашем положении, на этот удивительный шаг?
– Я не хочу выходить за него – вот и все мотивы.
– Это не мотив… это я и раньше знал. Это, знаете ли, просто отговорка. Что вы сказали тогда себе? Ведь сказали же вы что-то еще.
Изабелла на мгновенье задумалась и ответила вопросом на вопрос:
– Почему вы называете мой отказ Уорбертону удивительным шагом? Ваша матушка тоже так считает.
– Потому что лорд Уорбертон во всех отношениях безупречная партия. Я не знаю, можно ли найти за ним недостатки. К тому же в нем, как здесь выражаются, бездна обаяния. И он несметно богат – в его жене будут видеть высшее существо. В Уорбертоне соединились все достоинства, и внешние и внутренние.
Изабелла с интересом смотрела на кузена, словно любопытствуя, как далеко он зайдет в своих похвалах.
– В таком случае я отказала ему потому, что он чересчур совершенен. Сама я не совершенна, и он слишком хорош для меня. Его совершенство действовало бы мне на нервы.
– Изобретательно, но непохоже на правду, – сказал Ральф. – Уверен, вы считаете себя достойной любого совершенства в мире.
– Вы полагаете, я такого высокого мнения о себе?
– Нет, но вы очень разборчивы независимо от того, какого вы мнения о себе. Впрочем, девятнадцать женщин из двадцати, даже самых разборчивых, удовлетворились бы лордом Уорбертоном. Вы и представить себе не можете, как за ним охотятся.
– И не хочу представлять. Однако, – продолжала Изабелла, – помнится, как-то в разговоре вы упомянули, что за ним водятся кой-какие странности.
Ральф затянулся, размышляя.
– Надеюсь, мои слова не повлияли на ваше решение: я не имел в виду ничего дурного и вовсе не хотел чернить его, просто указал на необычность его позиции. Знай я, что он сделает вам предложение, я в жизни бы об этом и словом не обмолвился. По-моему, я сказал, что он относится к своему положению скептически. Что ж, в вашей власти внушить ему веру в себя.
– Не думаю. Я ничего не смыслю в его делах, да и миссия эта не по мне. Признайтесь – вы явно разочарованы, – добавила Изабелла, бросая на кузена сочувственно-лукавый взгляд. – Вам хотелось бы, чтобы я вышла замуж за лорда.
– Ничего подобного. Вот уж где у меня нет никаких желаний. Я не пытаюсь давать вам советы и вполне довольствуюсь ролью наблюдателя, к тому же весьма заинтересованного.
Изабелла несколько нарочито вздохнула:
– Жаль, что себе я не столь интересна, как вам.
– А вы опять кривите душой: вы относитесь к себе с чрезвычайным интересом. Впрочем, знаете, – продолжал Ральф, – если вы и в самом деле отказали Уорбертону, я этому, пожалуй, даже рад. Я не хочу сказать, что рад за вас, не говоря уж о нем. Я рад за себя.
– Уж не собираетесь ли вы сделать мне предложение?
– Ни в коем случае. В свете того, о чем я говорил, это было бы роковым поступком: я убил бы курицу, которая несет яйца для моих непревзойденных омлетов. Эта птица служит символом моей сумасбродной мечты. Иными словами, я мечтаю увидеть, какой путь изберет молодая особа, отвергнувшая лорда Уорбертона.
– Ваша матушка тоже рассчитывает насладиться этим зрелищем, – сказала Изабелла.
– О, зрителей будет предостаточно! Мы все будем с жадностью следить за вашей дальнейшей карьерой. Правда, мне не увидеть ее конца, но лучшие годы я захвачу. Разумеется, если бы вы стали женой нашего друга, вы тоже сделали бы свою карьеру – очень удачную, блестящую даже, смею сказать. Но в некотором отношении она была бы заурядной. Тут все известно заранее и нет возможности ни для каких неожиданностей. А я, знаете ли, необычайно люблю неожиданности и теперь, когда все в ваших руках, вы, надеюсь, покажете нам что-нибудь в высшей степени захватывающее.
– Я не вполне понимаю вас, – сказала Изабелла, – но все же достаточно, чтобы предупредить: если вы ждете от меня чего-то захватывающего, вы будете разочарованы.
– Да, но и вы вместе со мной – а вам трудно будет с этим смириться.
Она ничего не ответила: в том, что он сказал, была доля правды.
– Не вижу ничего дурного в том, что мне не хочется себя связывать, – резко сказала она наконец. – Мне не хочется начинать жизнь с замужества. Женщина способна быть не только женой.
– Но это у нее лучше всего получается. Правда, вы не однобоки.
– Да, боков у меня несомненно два, – сказала Изабелла.
– Я хотел сказать, вы прелестнейший в мире многогранник! – отшутился Ральф, но, встретившись с ее взглядом, тотчас вновь принял серьезный тон. – Вы хотите посмотреть жизнь – вкусить ее в полной мере, черт возьми, как говорят молодые люди.
– Нет, совсем не так, как молодые люди. Но я хочу знать, что происходит вокруг.
– Испить до дна чашу опыта?
– Вовсе нет, я не хочу даже касаться этой чаши. Она наполнена ядом! Я просто хочу увидеть жизнь сама.
– Увидеть, но не испытать, – заметил Ральф.
– Для чувствующей души здесь, по-моему, трудно провести грань. Я точь-в-точь как Генриетта. Как-то я спросила у нее, не собирается ли она замуж, и она ответила: «Не раньше, чем посмотрю Европу». Вот и я не хочу выходить замуж, пока не посмотрю Европу.
– Не иначе как вы рассчитываете вскружить какую-нибудь коронованную голову.
– Фу! Вот уж что было бы даже хуже, чем выйти замуж за лорда Уорбертона. Однако уже совсем стемнело, – сказала Изабелла, – и мне пора домой.
Она поднялась, но Ральф продолжал сидеть и смотреть на нее. Видя, что он не встает, она остановилась подле него, взгляды их встретились, и каждый, особенно Ральф, вложил в них все, что было еще слишком смутно и потому не укладывалось в слова.
– Вы ответили на мой вопрос, – произнес он наконец. – Вы сказали мне то, что я хотел знать. Я очень признателен вам за это.
– По-моему, я почти ничего не сказала.
– Нет, очень многое: вы сказали, что вам интересна жизнь и что вы решили окунуться в нее.
Ее глаза серебристо блеснули в вечернем сумраке.
– Ничего подобного я не говорила.
– Но подразумевали. Не отпирайтесь. Ведь это так хорошо!
– Не знаю, что вы мне там приписываете, но я вовсе не искательница приключений. Женщины не похожи на мужчин.
Ральф медленно поднялся со стула, и они направились к калитке, на которую запирался сквер.
– Да, – сказал он, – женщины редко кричат, какие они смелые. Мужчины же – без конца.
– Им есть о чем кричать.
– Женщинам тоже. Вот вы, например, – смелости в вас хоть отбавляй.
– Да как раз хватает, чтобы доехать в кебе до гостиницы Прэтта. Но не более того.
Ральф отпер калитку и, когда они вышли из сквера, снова запер ее.
– Попробуем найти вам кеб, – сказал он, направляясь с нею на соседнюю улицу, где было больше вероятности решить эту задачу, и еще раз предложил проводить Изабеллу до гостиницы.
– Ни в коем случае, – решительно отказалась она. – Вы и так устали; вам надо вернуться домой и сейчас же лечь в постель.
Они нашли свободный кеб, Ральф усадил ее и постоял у дверцы.
– Когда люди забывают о моей немощи, – сказал он, – мне тяжело, но еще тяжелее, когда они помнят об этом.
16
У Изабеллы не было никаких тайных причин отказывать Ральфу в удовольствии проводить ее, просто ей пришло на ум, что она и без того несколько дней нещадно злоупотребляет его вниманием, а так как юным американкам присущ дух независимости и излишняя опека быстро начинает их тяготить и казаться чрезмерной, она решила ближайшие несколько часов обойтись собственным обществом. К тому же Изабелла очень любила время от времени побыть в одиночестве, которого с момента приезда в Англию была почти полностью лишена. Дома она беспрепятственно наслаждалась этим благом и сейчас остро ощущала, насколько ей не хватает его. Однако вечер ознаменовался неким происшествием, и – прознай о нем недоброжелатель – оно сильно обесценило бы наше утверждение, будто только желание остаться наедине с собой побудило Изабеллу отклонить услуги своего кузена.
Часов около девяти, расположившись в тускло освещенной гостиной и поставив подле себя два высоких шандала, Изабелла пыталась погрузиться в пухлый, привезенный из Гарденкорта том, но, несмотря на все усилия, вместо напечатанных на странице слов видела другие – сказанные ей в тот вечер Ральфом. Внезапно раздался негромкий стук в дверь и появившийся вслед за тем слуга, словно бесценный трофей, преподнес ей визитную карточку гостя. Переведя взгляд на сей сувенир и обнаружив там имя Каспара Гудвуда, Изабелла ничего не сказала, и слуга, не получая распоряжений, продолжал стоять перед ней.
– Прикажете проводить джентльмена сюда, мадам? – спросил он, склоняясь в поощряющем поклоне.
Изабелла все еще раздумывала и, раздумывая, посмотрелась в зеркало.
– Просите, – сказала она наконец и в ожидании гостя не столько оправляла прическу, сколько заковывала в броню свое сердце.
Мгновенье спустя Каспар Гудвуд молча жал ей руку, дожидаясь, чтобы слуга закрыл за собою дверь.
– Почему вы не ответили на мое письмо? – проговорил он, как только они остались вдвоем, громко и даже слегка повелительно, тоном человека, привыкшего четко ставить вопросы и добиваться прямого ответа.
Но у Изабеллы и у самой был наготове вопрос:
– От кого вы узнали, что я здесь?
– От мисс Стэкпол, – ответил он. – Она известила меня, что сегодня вечером вы, по всей вероятности, будете дома одна и согласитесь принять меня.
– Когда же она виделась с вами, и… и сообщила вам это?
– Мы не виделись. Она написала мне.
Изабелла молчала. Она не садилась, не садился и он. Они стояли друг против друга, словно противники, готовые ринуться в бой или по крайней мере помериться силами.
Генриетта и словом не обмолвилась о вашей переписке, – сказала наконец Изабелла. – Это дурно с ее стороны.
– Вам так неприятно видеть меня? – произнес молодой человек.
– Я не ожидала вас. А я не охотница до подобного рода сюрпризов.
– Но вы же знали, что я в Лондоне. Мы вполне могли встретиться случайно.
– Это называется случайно? Я не предполагала встретить вас здесь. В таком большом городе нам вовсе не так уж непременно было встретиться.
– Даже написать мне было вам, очевидно, в тягость, – сказал он. Изабелла ничего не ответила. Вероломство Генриетты – как она аттестовала поступок подруги – вот что занимало ее мысли.
– Генриетту никак не назовешь образцом деликатности! – воскликнула она с горечью. – Она слишком много себе позволила.
– Я, надо полагать, тоже не образец – ни этой, ни многих других добродетелей. Я виноват не меньше, чем она.
Изабелла бросила на него взгляд: никогда еще его подбородок не казался ей таким ужасающе квадратным. Уже одно это могло бы ее рассердить, но она сдержалась:
– Ее вина больше вашей. Вы, пожалуй, не могли поступить иначе.
– Разумеется, не мог! – воскликнул Каспар Гудвуд, принужденно смеясь. – А теперь, раз я уже здесь, позвольте мне по крайней мере остаться!
– Да, конечно. Садитесь, пожалуйста.
Она вернулась на прежнее место, а он с видом человека, привыкшего не придавать значения тому, как его принимают, занял первый попавшийся стул.
– Я каждый день ждал ответа от вас. Вы не удосужились написать мне даже несколько строк.
– Мне нетрудно написать несколько строк и даже страниц. Я молчала намеренно, – сказала Изабелла. – Я считала, так будет лучше.
Он слушал, глядя ей прямо в глаза, но, когда она умолкла, потупился и уставился в одну точку на ковре – казалось, он напрягал все силы, чтобы не сказать лишнего. Он был сильный человек, к тому же достаточно умный и, даже сознавая себя неправым, понимал – действуя напролом, он только резче подчеркнет, насколько шатка его позиция. Изабелла вполне могла оценить преимущества над подобным противником и, хотя у нее не было желания козырять ими, в душе, надо думать, радовалась возможности сказать: «А зачем вы писали ко мне?» – и сказать это с торжеством.
Наконец Каспар Гудвуд вновь поднял на нее глаза – казалось, они сверкают сквозь забрало. Он обладал острым чувством справедливости и был готов всегда и везде, денно и нощно отстаивать свои права.
– Да, вы сказали: «Я надеюсь, вы никогда не станете напоминать мне о себе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121