На гравиевой площадке выстроилась очередь чиновников, которые собирались приветствовать повелителя; Лангтун Хемблу вывел «роллс» на боковую линию, рядом с парой джипов, а сам встал у задней дверцы с фуражкой под мышкой.
Первым из самолета, помахивая рукой, вышел принц. Его отлично подогнанное по фигуре темно-синее одеяние было скроено на манер традиционных стеганых брюк и куртки. Собравшиеся махали руками ему в ответ. Некоторые уже расходились – видимо, те, кто пришел посмотреть только на самолет, или бескомпромиссные республиканцы, разочарованные очередным благополучным возвращением монарха. Теперь вслед за принцем из самолета выбирались сопровождающие.
Я взглянула на Дулсунг. Ее грязные ботинки извозили мою стеганую красную куртку.
– Принц, – показала я.
– Ринс.
Сувиндер огляделся, словно в рассеянности, проходя мимо кланявшихся чиновников. Пока сопровождающие собирались сами и собирали свой багаж, он жестом подозвал Лангтуна Хемблу. Они обменялись несколькими фразами, потом Лангтун показал на ту часть толпы, где стояли мы, и оба принялись что-то высматривать, одинаково приложив ладонь козырьком. Ну не меня же, в самом-то деле?
Тут Лангтун выхватил меня взглядом из толпы, помахал и окликнул. Тронув принца за рукав, он указал в мою сторону. Стоявшие передо мной стали оборачиваться. Принц поймал мой взгляд, широко улыбнулся и тоже замахал, что-то крича.
– Черт, – выдохнула я.
– Черт, – отчетливо повторил надо мной тоненький голосок.
– Как приятно вас видеть! – восторженно повторял принц, прихлопывая в ладоши и улыбаясь, как школьник. Я обратила внимание, что колец у него на пальцах не было. В «роллс», который, подпрыгивая, тронулся в гору, к дворцу, набилось, вместе со мной, семь человек. Меня прижали вплотную к Сувиндеру, которому было относительно удобно посредине заднего сиденья. С другой стороны от него сидел Б. К. Бусанде, его личный секретарь. Хиса Гидхаур, министр финансов и иностранных дел, которого я в последний раз видела в Блискрэге, оказался прямо напротив меня, министр внутренних дел Хокла Нинипхе обливался потом возле печки, а премьер-министр Джунгеатаи Румде и командир ополчения Сриккум Пих, которые втиснулись в автомобиль последними, были вынуждены сидеть на корточках, прислонясь к дверцам. Думаю, им было бы куда комфортнее в одном из двух джипов, которые ехали за нами, но, очевидно, протокол поездок с монархом был очень строг.
Меня представили чиновникам и сановникам, с которыми я не встречалась раньше, и, пока мы не втиснулись в машину, все они проявляли вежливость и сердечность; я искренне надеялась, что количество метафорических больных мозолей, на которые я случайно наступила, меньше, чем число физических.
Однако в лимузине тоже никто не проявил неудовольствия – ни те, кто теснился на сиденьях в своей толстой стеганой одежде, ни те, кто примостился на корточках: гладкие лица сияли широкими улыбками, меня одаривали кивками и прищелкиваниями языком. Такой душевный подъем я приписала их вполне объяснимой радости по случаю того, что их толстые туланские зады наконец-то осели в таком транспортном средстве, которое несло их всего лишь в полуметре над землей, двигалось со скоростью резвого пешехода, а в случае неисправности благополучно остановилось бы у обочины, попыхивая паром, вместо того чтобы рухнуть с небес на обледенелые горы.
– Вы виделись с моей матерью, – продолжил разговор Сувиндер. – Как она себя чувствует?
– По-моему, неплохо.
– Вы нашли общий язык?
Я тщательно взвесила каждое слово:
– У нас была продолжительная и откровенная беседа.
– О, это замечательно! – обрадовался Сувиндер.
Я обвела глазами остальных. Политическая элита Тулана взирала на нас восхищенно и кивала в знак одобрения.
Королевские апартаменты располагались в той же недавно модернизированной части дворца, что и моя спальня, только этажом выше. Весь дворец внезапно заполнился людьми, которые бегали в разные стороны, хлопали дверьми, размахивали бумажками, таскали какие-то ящики и стучали открытыми ставнями. Я стояла в холле личных апартаментов принца рядом с Б. К. Бусанде, наблюдая, как слуги, которых я раньше никогда не видела, носятся по комнате, распаковывая чемоданы и поправляя картины на стенах.
Холл выглядел относительно скромно, если не сказать аскетично. На гладких стенах висело несколько дымчатых акварелей; по натертому деревянному полу были разбросаны коврики с замысловатым орнаментом; здесь стояла пара больших кремовых диванов и еще кое-какая мебель, видимо старинная, с изящной резьбой, в том числе низкий столик в центре.
В дверь вошел слуга с букетом свежих цветов и поставил его в вазу на комоде. Я поправила все тот же маленький цветочек из проволоки и шелка, который брала с собой накануне, и мое внимание переключилось на красную стеганую куртку, хранившую грязно-серые следы от ботинок Дулсунг. Я счистила их, насколько это было возможно, и стряхнула пыль с ладоней.
– Вам придется мне подробно рассказать, чем вы занимались после приезда! – крикнул принц откуда-то из-за двери в спальню. Судя по гулким отзвукам, из ванной комнаты.
– Да просто осматривала достопримечательности.
– Надеюсь, вы еще не собираетесь уезжать? Я бы хотел лично показать вам Тулан.
– По-видимому, смогу задержаться еще на пару дней. Но я не хотела бы отрывать вас от дел, сэр.
Возникла пауза, после чего принц, нахмурившись, высунулся из спальни.
– Ни в коем случае не обращайтесь ко мне «сэр», Катрин. Для вас я Сувиндер. – Покачав головой, он снова исчез. – БК, будь добр, озвучь мое приглашение.
Б. К. Бусанде с поклоном произнес:
– Сегодня вечером состоится торжественный прием в честь возвращения его высочества. Не соблаговолите ли вы присутствовать?
– Конечно. Почту за честь.
– Замечательно! – отозвался принц.
Зеленое полотно высокогорных равнин было изрезано беспорядочно вздыбившимися к небу вершинами. На этих лоскутках цеплялся за жизнь целый мир кустарников, деревьев, птиц и животных, которые наперекор всему существовали и размножались в насквозь продуваемой пустыне, среди разъеденного ветром льда, обнаженной горной породы и бесплодного гравия.
Прием состоялся в главном зале, который был не так уж велик – немногим больше тронного зала в старом дворце, – но отделан куда менее эксцентрично: резьба, делавшая его похожим на сталактитовую пещеру, да шерстяные ковры, а может быть, гобелены на стенах.
Проконсультировавшись с Лангтуном Хемблу относительно уместности маленького иссиня-черного платья от Версаче – которое, к сожалению, было признано слишком коротким – я остановилась на длинном платье без рукавов из зеленого шелка, с воротником-стойкой в китайском стиле. Надевая такие туалеты, я долго и придирчиво разглядываю себя в зеркале; на сей раз предварительная, по-фашистски жестокая диета помогла мне выдержать дотошную самопроверку, и, что весьма приятно, в тот вечер моему платью делали такие комплименты, которые означают, что люди восхищаются именно твоим видом, а не удачным превращением старой коровы в молодую телочку.
На приеме присутствовало человек, наверно, двести. В основном это были туланцы, но помимо них пришло еще десятка два индусов и пакистанцев, энное количество китайцев, малайцев, еще каких-то уроженцев Востока, чью национальную принадлежность я так и не определила, и горстка японцев. Да и западных личностей откуда ни возьмись набежало порядочно; я даже не подозревала, что во всем Тулане их наберется так много, как оказалось в одном лишь Туне.
Меня представили верховному комиссару Индии, послам Индии и Пакистана, а также разным консулам, почетным и обычным, включая Джоша Левитсена, прибывшего в несуразном костюме-тройке, который вышел из моды еще во времена его школьного выпускного бала. Вероятно, чтобы отвлечься от этого обстоятельства, он уже прилично набрался к тому моменту, как мы пожали друг другу руки.
Принц подводил меня к своим министрам, советникам и членам семьи. Последняя категория включала его унылого брата с женой, чей сын наследовал трон в случае, если у Сувиндера не будет детей, а пока учился в принадлежащем «Бизнесу» швейцарском пансионе. Потом я также перезнакомилась с представителями других благородных семейств, которых насчитывалось не более дюжины; с группой почти неотличимых друг от друга лам в шафранно-желтых одеяниях; с парочкой индуистских жрецов, чьи одеяния выглядели почти вызывающими; кроме того, я была представлена тем туланским сановникам, с которыми разошлась четыре года назад в «Твин-Оттере» и накануне – в министерстве иностранных дел.
Мне пришлось много кланяться и много улыбаться. Я всегда благодарила судьбу за прекрасную память на имена и теперь, не нуждаясь в подсказках, поздоровалась с такими людьми, как старший инспектор иммиграционной службы Шлахм Тивелу, министр внутренних дел Хокла Нинипхе и премьер-министр Джунгеатаи Румде. Все они были польщены. Я заметила женское лицо, которое точно где-то видела раньше, но не сразу вспомнила: это была одна из фрейлин старой королевы.
Иностранное присутствие олицетворяли британцы из МДС и американцы из Корпуса мира – как и положено, молодые, полные энтузиазма, наивные и энергичные, несколько учителей, в основном из Англии и Франции, парочка докторов-австралийцев и один хирург-индиец, группа неотесанных канадских инженеров и подрядчиков, занимавшихся относительно мелкомасштабным строительством, горстка потных европейских бизнесменов, которые надеялись получить у туланских министров лицензию на землепользование, и профессор геологии из Милана, внешне привлекательный, но ядовито-самодовольный, с целым эскортом студенток.
Только когда начинаешь вглядываться, только когда насмотришься на ослепительно-белые вершины вверху и переведешь взгляд на то, что тебя окружает, начинаешь видеть все разнообразие форм.
– Работают они из рук вон плохо.
– Неужели?
– Сладу нет. Толку от них никакого. Не понимают, что такое рабочее время. По-моему, они вообще не понимают, что такое время, – возмущался рослый, грузный бизнесмен-австриец, крепко вцепившийся в бокал с коктейлем.
– Да что вы говорите? – отозвалась я.
– Именно так! У нас фабрика в Сангаману: сами понимаете, небольшое, вернее даже сказать – просто крохотное предприятие по производству очков и национальных украшений. Мы получили средства от Всемирного банка и разных негосударственных организаций, и этот проект призван был обеспечить столь необходимые здесь рабочие места. И дело могло приносить более или менее приличный доход, если бы не рабочие – они неисправимы. Забывают, что надо ходить на работу. Уходят до звонка.
Они, по-моему, вообще неспособны понять, что рабочая неделя длится пять или шесть дней – то отправляются пахать землю, то идут собирать хворост. Мириться с этим нельзя, а что делать? Эта фабрика для моей компании ровным счетом ничего не значит. Нет, на самом деле что-то, конечно, значит, хотя так мало, что практически, можно сказать, ничего. Но, видите ли, в Сангаману это самый крупный работодатель! Сказали бы спасибо, что там есть фабрика; казалось бы, они должны стараться, как мы, изо всех сил, чтобы наладить дело, а они пальцем о палец не ударили. Таких можно только пожалеть. Местный народ – как дети. Да, так и есть, неразвитые, как дети.
– Ну и ну. – Я покачала головой, изобразив заинтересованность.
Вскоре я под каким-то предлогом удалилась, оставив этого субъекта мрачно соглашаться с немцем-топографом, что, дескать, местные ни на что не способны. Мне хотелось найти кого-нибудь менее зашоренного, свободного от расхожих ярлыков и представлений.
На глаза мне попался командир ополчения Сриккум Пих, застывший без движения в тесном парадном мундире, какие, наверно, носили британские офицеры в прошлом веке.
– Господин Пих, – поклонилась я.
– О, миз Тэлман. – Сриккум Пих был стар, слегка сутул, ниже меня ростом, с копной самых седых волос во всем Тулане.
– Мне очень нравится ваш мундир. У вас поистине величественный вид. А меч просто поражает воображение.
Господин Пих с готовностью откликнулся на лесть. По всей видимости, он совмещал посты командира ополчения, главнокомандующего вооруженных сил, министра обороны и начальника штаба армии. После того как он дал мне рассмотреть ослепительно сверкающий, украшенный изящной гравировкой меч, который кто-то из его предшественников получил в дар от индийского магараджи сто лет назад, мы разговорились о щекотливых особенностях его службы и о миролюбивом характере туланцев.
– Мы очень плохой солдаты, – сказал он, без видимого сожаления поводя плечами.
– Ну, если вам не надо сражаться…
– Очень плохой солдаты. Монахи лучше.
– Монахи?
Он утвердительно кивнул:
– У монахи есть состязания. Вот такие. – Он изобразил движение, которым натягивают тетиву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Первым из самолета, помахивая рукой, вышел принц. Его отлично подогнанное по фигуре темно-синее одеяние было скроено на манер традиционных стеганых брюк и куртки. Собравшиеся махали руками ему в ответ. Некоторые уже расходились – видимо, те, кто пришел посмотреть только на самолет, или бескомпромиссные республиканцы, разочарованные очередным благополучным возвращением монарха. Теперь вслед за принцем из самолета выбирались сопровождающие.
Я взглянула на Дулсунг. Ее грязные ботинки извозили мою стеганую красную куртку.
– Принц, – показала я.
– Ринс.
Сувиндер огляделся, словно в рассеянности, проходя мимо кланявшихся чиновников. Пока сопровождающие собирались сами и собирали свой багаж, он жестом подозвал Лангтуна Хемблу. Они обменялись несколькими фразами, потом Лангтун показал на ту часть толпы, где стояли мы, и оба принялись что-то высматривать, одинаково приложив ладонь козырьком. Ну не меня же, в самом-то деле?
Тут Лангтун выхватил меня взглядом из толпы, помахал и окликнул. Тронув принца за рукав, он указал в мою сторону. Стоявшие передо мной стали оборачиваться. Принц поймал мой взгляд, широко улыбнулся и тоже замахал, что-то крича.
– Черт, – выдохнула я.
– Черт, – отчетливо повторил надо мной тоненький голосок.
– Как приятно вас видеть! – восторженно повторял принц, прихлопывая в ладоши и улыбаясь, как школьник. Я обратила внимание, что колец у него на пальцах не было. В «роллс», который, подпрыгивая, тронулся в гору, к дворцу, набилось, вместе со мной, семь человек. Меня прижали вплотную к Сувиндеру, которому было относительно удобно посредине заднего сиденья. С другой стороны от него сидел Б. К. Бусанде, его личный секретарь. Хиса Гидхаур, министр финансов и иностранных дел, которого я в последний раз видела в Блискрэге, оказался прямо напротив меня, министр внутренних дел Хокла Нинипхе обливался потом возле печки, а премьер-министр Джунгеатаи Румде и командир ополчения Сриккум Пих, которые втиснулись в автомобиль последними, были вынуждены сидеть на корточках, прислонясь к дверцам. Думаю, им было бы куда комфортнее в одном из двух джипов, которые ехали за нами, но, очевидно, протокол поездок с монархом был очень строг.
Меня представили чиновникам и сановникам, с которыми я не встречалась раньше, и, пока мы не втиснулись в машину, все они проявляли вежливость и сердечность; я искренне надеялась, что количество метафорических больных мозолей, на которые я случайно наступила, меньше, чем число физических.
Однако в лимузине тоже никто не проявил неудовольствия – ни те, кто теснился на сиденьях в своей толстой стеганой одежде, ни те, кто примостился на корточках: гладкие лица сияли широкими улыбками, меня одаривали кивками и прищелкиваниями языком. Такой душевный подъем я приписала их вполне объяснимой радости по случаю того, что их толстые туланские зады наконец-то осели в таком транспортном средстве, которое несло их всего лишь в полуметре над землей, двигалось со скоростью резвого пешехода, а в случае неисправности благополучно остановилось бы у обочины, попыхивая паром, вместо того чтобы рухнуть с небес на обледенелые горы.
– Вы виделись с моей матерью, – продолжил разговор Сувиндер. – Как она себя чувствует?
– По-моему, неплохо.
– Вы нашли общий язык?
Я тщательно взвесила каждое слово:
– У нас была продолжительная и откровенная беседа.
– О, это замечательно! – обрадовался Сувиндер.
Я обвела глазами остальных. Политическая элита Тулана взирала на нас восхищенно и кивала в знак одобрения.
Королевские апартаменты располагались в той же недавно модернизированной части дворца, что и моя спальня, только этажом выше. Весь дворец внезапно заполнился людьми, которые бегали в разные стороны, хлопали дверьми, размахивали бумажками, таскали какие-то ящики и стучали открытыми ставнями. Я стояла в холле личных апартаментов принца рядом с Б. К. Бусанде, наблюдая, как слуги, которых я раньше никогда не видела, носятся по комнате, распаковывая чемоданы и поправляя картины на стенах.
Холл выглядел относительно скромно, если не сказать аскетично. На гладких стенах висело несколько дымчатых акварелей; по натертому деревянному полу были разбросаны коврики с замысловатым орнаментом; здесь стояла пара больших кремовых диванов и еще кое-какая мебель, видимо старинная, с изящной резьбой, в том числе низкий столик в центре.
В дверь вошел слуга с букетом свежих цветов и поставил его в вазу на комоде. Я поправила все тот же маленький цветочек из проволоки и шелка, который брала с собой накануне, и мое внимание переключилось на красную стеганую куртку, хранившую грязно-серые следы от ботинок Дулсунг. Я счистила их, насколько это было возможно, и стряхнула пыль с ладоней.
– Вам придется мне подробно рассказать, чем вы занимались после приезда! – крикнул принц откуда-то из-за двери в спальню. Судя по гулким отзвукам, из ванной комнаты.
– Да просто осматривала достопримечательности.
– Надеюсь, вы еще не собираетесь уезжать? Я бы хотел лично показать вам Тулан.
– По-видимому, смогу задержаться еще на пару дней. Но я не хотела бы отрывать вас от дел, сэр.
Возникла пауза, после чего принц, нахмурившись, высунулся из спальни.
– Ни в коем случае не обращайтесь ко мне «сэр», Катрин. Для вас я Сувиндер. – Покачав головой, он снова исчез. – БК, будь добр, озвучь мое приглашение.
Б. К. Бусанде с поклоном произнес:
– Сегодня вечером состоится торжественный прием в честь возвращения его высочества. Не соблаговолите ли вы присутствовать?
– Конечно. Почту за честь.
– Замечательно! – отозвался принц.
Зеленое полотно высокогорных равнин было изрезано беспорядочно вздыбившимися к небу вершинами. На этих лоскутках цеплялся за жизнь целый мир кустарников, деревьев, птиц и животных, которые наперекор всему существовали и размножались в насквозь продуваемой пустыне, среди разъеденного ветром льда, обнаженной горной породы и бесплодного гравия.
Прием состоялся в главном зале, который был не так уж велик – немногим больше тронного зала в старом дворце, – но отделан куда менее эксцентрично: резьба, делавшая его похожим на сталактитовую пещеру, да шерстяные ковры, а может быть, гобелены на стенах.
Проконсультировавшись с Лангтуном Хемблу относительно уместности маленького иссиня-черного платья от Версаче – которое, к сожалению, было признано слишком коротким – я остановилась на длинном платье без рукавов из зеленого шелка, с воротником-стойкой в китайском стиле. Надевая такие туалеты, я долго и придирчиво разглядываю себя в зеркале; на сей раз предварительная, по-фашистски жестокая диета помогла мне выдержать дотошную самопроверку, и, что весьма приятно, в тот вечер моему платью делали такие комплименты, которые означают, что люди восхищаются именно твоим видом, а не удачным превращением старой коровы в молодую телочку.
На приеме присутствовало человек, наверно, двести. В основном это были туланцы, но помимо них пришло еще десятка два индусов и пакистанцев, энное количество китайцев, малайцев, еще каких-то уроженцев Востока, чью национальную принадлежность я так и не определила, и горстка японцев. Да и западных личностей откуда ни возьмись набежало порядочно; я даже не подозревала, что во всем Тулане их наберется так много, как оказалось в одном лишь Туне.
Меня представили верховному комиссару Индии, послам Индии и Пакистана, а также разным консулам, почетным и обычным, включая Джоша Левитсена, прибывшего в несуразном костюме-тройке, который вышел из моды еще во времена его школьного выпускного бала. Вероятно, чтобы отвлечься от этого обстоятельства, он уже прилично набрался к тому моменту, как мы пожали друг другу руки.
Принц подводил меня к своим министрам, советникам и членам семьи. Последняя категория включала его унылого брата с женой, чей сын наследовал трон в случае, если у Сувиндера не будет детей, а пока учился в принадлежащем «Бизнесу» швейцарском пансионе. Потом я также перезнакомилась с представителями других благородных семейств, которых насчитывалось не более дюжины; с группой почти неотличимых друг от друга лам в шафранно-желтых одеяниях; с парочкой индуистских жрецов, чьи одеяния выглядели почти вызывающими; кроме того, я была представлена тем туланским сановникам, с которыми разошлась четыре года назад в «Твин-Оттере» и накануне – в министерстве иностранных дел.
Мне пришлось много кланяться и много улыбаться. Я всегда благодарила судьбу за прекрасную память на имена и теперь, не нуждаясь в подсказках, поздоровалась с такими людьми, как старший инспектор иммиграционной службы Шлахм Тивелу, министр внутренних дел Хокла Нинипхе и премьер-министр Джунгеатаи Румде. Все они были польщены. Я заметила женское лицо, которое точно где-то видела раньше, но не сразу вспомнила: это была одна из фрейлин старой королевы.
Иностранное присутствие олицетворяли британцы из МДС и американцы из Корпуса мира – как и положено, молодые, полные энтузиазма, наивные и энергичные, несколько учителей, в основном из Англии и Франции, парочка докторов-австралийцев и один хирург-индиец, группа неотесанных канадских инженеров и подрядчиков, занимавшихся относительно мелкомасштабным строительством, горстка потных европейских бизнесменов, которые надеялись получить у туланских министров лицензию на землепользование, и профессор геологии из Милана, внешне привлекательный, но ядовито-самодовольный, с целым эскортом студенток.
Только когда начинаешь вглядываться, только когда насмотришься на ослепительно-белые вершины вверху и переведешь взгляд на то, что тебя окружает, начинаешь видеть все разнообразие форм.
– Работают они из рук вон плохо.
– Неужели?
– Сладу нет. Толку от них никакого. Не понимают, что такое рабочее время. По-моему, они вообще не понимают, что такое время, – возмущался рослый, грузный бизнесмен-австриец, крепко вцепившийся в бокал с коктейлем.
– Да что вы говорите? – отозвалась я.
– Именно так! У нас фабрика в Сангаману: сами понимаете, небольшое, вернее даже сказать – просто крохотное предприятие по производству очков и национальных украшений. Мы получили средства от Всемирного банка и разных негосударственных организаций, и этот проект призван был обеспечить столь необходимые здесь рабочие места. И дело могло приносить более или менее приличный доход, если бы не рабочие – они неисправимы. Забывают, что надо ходить на работу. Уходят до звонка.
Они, по-моему, вообще неспособны понять, что рабочая неделя длится пять или шесть дней – то отправляются пахать землю, то идут собирать хворост. Мириться с этим нельзя, а что делать? Эта фабрика для моей компании ровным счетом ничего не значит. Нет, на самом деле что-то, конечно, значит, хотя так мало, что практически, можно сказать, ничего. Но, видите ли, в Сангаману это самый крупный работодатель! Сказали бы спасибо, что там есть фабрика; казалось бы, они должны стараться, как мы, изо всех сил, чтобы наладить дело, а они пальцем о палец не ударили. Таких можно только пожалеть. Местный народ – как дети. Да, так и есть, неразвитые, как дети.
– Ну и ну. – Я покачала головой, изобразив заинтересованность.
Вскоре я под каким-то предлогом удалилась, оставив этого субъекта мрачно соглашаться с немцем-топографом, что, дескать, местные ни на что не способны. Мне хотелось найти кого-нибудь менее зашоренного, свободного от расхожих ярлыков и представлений.
На глаза мне попался командир ополчения Сриккум Пих, застывший без движения в тесном парадном мундире, какие, наверно, носили британские офицеры в прошлом веке.
– Господин Пих, – поклонилась я.
– О, миз Тэлман. – Сриккум Пих был стар, слегка сутул, ниже меня ростом, с копной самых седых волос во всем Тулане.
– Мне очень нравится ваш мундир. У вас поистине величественный вид. А меч просто поражает воображение.
Господин Пих с готовностью откликнулся на лесть. По всей видимости, он совмещал посты командира ополчения, главнокомандующего вооруженных сил, министра обороны и начальника штаба армии. После того как он дал мне рассмотреть ослепительно сверкающий, украшенный изящной гравировкой меч, который кто-то из его предшественников получил в дар от индийского магараджи сто лет назад, мы разговорились о щекотливых особенностях его службы и о миролюбивом характере туланцев.
– Мы очень плохой солдаты, – сказал он, без видимого сожаления поводя плечами.
– Ну, если вам не надо сражаться…
– Очень плохой солдаты. Монахи лучше.
– Монахи?
Он утвердительно кивнул:
– У монахи есть состязания. Вот такие. – Он изобразил движение, которым натягивают тетиву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48