Осторожно, чтобы не будить свою новую Пассию, молоденькую ведьмочку Алю. Аля была во всех отношениях талантливой девочкой, но покровительством, как магическим, так и интимным, не пренебрегала. Аля, как никто другой, могла утешить мэра, поднять его самооценку, снять стресс, пробудить вкус к маленьким радостям жизни… Потому-то после неприятной встречи с Танаделем Изяслав Радомирович направился именно к этой милой распутнице с глазами египетской кошки.
Изяслав Радомирович набросил на плечи халат, вышел на балкон, вдохнул свежий, влажный и сочный, словно яблоко, воздух. Почему-то отличное настроение было у мэра, хотя новый день сулил немало проблем. Впрочем, когда их, этих проблем, не было… Но есть же в жизни и эпикурейские ценности. Изяслав Радомирович оглянулся – Аля сбросила одеяло и теперь лежала спящей сильфидою во всей своей неотразимости и магнетической притягательности. «Милая девочка. Старается для меня изо всех сил. Надо отблагодарить. Сделаю ее второй секретаршей, пусть все время будет рядом, Маргуся стала слишком стара, ноги в варикозе, совсем за собой не следит», – расслабленно подумал мэр. Подставил ладонь дождевым каплям, наслаждаясь моментом недолгого покоя и беспечности. Вызвал служебного духа, велел принести бокал мятного джулепа с бурбоном, принялся обозревать окрестности непристальным взглядом довольного своей экзистенцией человека…
Но минуту спустя удовлетворенность экзистенцией кончилась. Растерянный служебный дух вместо мятного джулепа принес новости, от которых у Изяслава Радомировича сразу заныл пятый шейный позвонок.
– Мой господин, – сказал дух, – в городе творится что-то ужасное…
– Излагай, – велел мэр духу, а сам вернулся в комнату – одеваться. Мэр натягивал штаны, рубашку, а дух витал над его плечом, тревожно бормотал, нашептывал, и от этих нашептываний лицо мэра теряло давешнее самодовольство, становилось по-чиновничьи каменным и непроницаемым.
Тут проснулась Аля, захлопала глазками.
– Изя, ты куда? – проворковала она, принимая новую обольстительную позу и совершенно не стесняясь присутствия служебного духа.
– Аля, дело повышенной важности, – строго сказал мэр. – Должна понимать. Не маленькая. Я позвоню.
И мэр наполовину ушел в стену, до того торопился.
– А поцеловать? – простерла к уходящему аманту руки Аля. Извернулась бедром, тряхнула волосами: – А утренняя разминочка? Изя…
Мэр вздохнул, горько поглядел на соблазнительницу. Потом перевел взгляд на служебного духа и приказал ему:
– Удовлетвори даму по полной программе. Об исполнении доложишь.
И ушел в стену совсем, стараясь не думать о том, какой скандал позднее закатит ему Аля за то, что вместо себя он подсунул на ложе страсти какого-то не первой свежести инкуба.
Но что же творилось в городе, что же так встревожило мэра и заставило его покинуть уютное гнездышко любовницы?
А вот что.
В половине седьмого утра по местному времени на окраине города, известной, как Желтый мыс, появился человек. Он шагал, не замечая дождя, по извилистой тропинке, ведущей к пустырю, на котором ничего, кроме зарослей крапивы и конского щавеля, не было. Нет, одна декорация все же на этом пустыре имела место. Это был проржавевший остов зерноуборочного комбайна «Дон», неизвестно какими судьбами никакими ветрами занесенного на пустырь. Человек, к слову, облаченный в священническую рясу, огляделся вокруг и громогласно воскликнул:
– Что же ты прячешься, Танадель? Я пришел сразиться с тобой во имя моего Бога! Или ты струсил перед лицом истины?!
Величав и осанист был человек в рясе, струи дождя стекали по его бороде, будто расплавленное серебро, огонь веры сиял в глазах.
– Танадель, ты сам хотел этого поединка, а теперь избегаешь его, подобно трусливому псу! – прогремел вновь голос человека. – Ты вызвал меня, и я пришел! Сражайся, или повергнись во прах!
В ответ на это раздался чудовищный скрежет – это заржавевший комбайн «Дон» вдруг затрясся, весь как-то искривился, брызнул во все стороны винтами, втулками, болтами да шайбами, и вот уже нет на пустыре этого непонятного механизма. А стоит перед человеком в рясе человек в сизо-ало-лиловой мантии и с золотым венцом на голове.
– Ты что это в такую рань заявился, поп? – изумленно поинтересовался колдун Танадель и зевнул, выпустив изо рта верткую огненную саламандру. Саламандра сползла колдуну на колено и вцепилась в голенище высокого сапога, поглядывая раскаленными глазками то на господина, то на его невзрачного противника. – Мы же вроде договорились, что дуэль у нас завтра в полдень…
– Я не могу больше ждать! – воскликнул отец Емельян. – Я готов положить свою жизнь за то, чтобы ты, поганое колдовское отродье, больше не топтал землю! Ты вызвал меня, а теперь я вызываю тебя! Сражайся и познай силу моего Бога!
Танадель посмотрел на противника внимательно.
– Да, поп, чувствуется, что ты изменился. Наглости в тебе стало больше.
– Это не наглость, а смелость и ревность о божественной справедливости! – воскликнул отец Емельян. – Что же ты медлишь? Начинай битву! Пусть Свет сойдется с Тьмой, и посмотрим, кто одолеет и кто будет прав! С тобой – твоя магия, со мной – моя молитва! Аминь!
– Аминь так аминь, – пробормотал колдун. – Что ж… Приступим.
И Танадель, резко взбрыкнув ногой, на которой сидела саламандра, отправил сверкающую зверушку прямо в лоб молитвенно раскинувшему руки протоиерею Емельяну.
…Надобно сказать, что Желтый мыс в этот роковой утренний час не был столь пустынен, как показалось бы то стороннему наблюдателю. Ибо в здешних густых зарослях крапивы притаился, стоически не обращая внимания на жестокие ожоги, мученик пера и диктофона, борец за бескомпромиссную правду, приверженец тотальной гласности, незабвенный журналист Сидор Акашкин. Сидору вообще пришлось за последние часы совершить и испытать немало. Во-первых, путем примитивного подкупа некоторых алчных лиц из администрации мэра Акашкин выяснил, что у Изяслава Радомировича в полночь назначена приватная встреча с таинственным колдуном Танаделем и встреча эта пройдет в кофейне «Терафим». Задолго до полуночи неуемный журналист исхитрился попасть в кофейню. Здесь уже Акашкину посодействовал не подкуп, а шантаж, потому что имелся у вездесущего Сидора мощный фотокомпромат на шеф-повара «Терафима». Так что Сидор, талантливо перевоплотившись в скромную уборщицу, в полночь трудолюбиво полировал листики стоявшей в самом дальнем углу кофейни пальмымонстеры, умудряясь быть незамеченным и в то же время ловить каждое слово, исходившее из уст двух заинтересовавших его персон. И чем больше он слушал, тем сильнее заливало его мозг журналистское сладострастье. Наступал его звездный час! Он им всем покажет! Они еще узнают Сидора Акашкина, они еще горько пожалеют о том, что гнали его, притесняли и насылали на его горячее журналистское сердце порчу и корчу! О, как он будет неумолим в своем новом публицистическом опусе! Он напишет о продажности и мягкотелости мэра, он обличит приезжего колдуна в проповеди идей антигуманного магического терроризма! Он шокирует мирных обывателей Щедрого картиной оккультного апокалипсиса, который грядет на их ничего не подозревающие души! Вот оно, настоящее дело для журналиста! И после этого он, Сидор Акашкин, не будет прозябать в провинции, о нет! О нем услышат в Москве и Питере, обличительность его пера, пафос его статей и величие его журналистского гения оценят по достоинству продажные мастодонты «Московского Комсомольца» Л «Спид-инфо». Оценят и поклянутся уйти на пенсию, говоря со слезами: «Поверг ты нас в смятение и стыд, о талантливый Акашкин! Будь же ты самым замечательным журналистом эпохи, славь завоевания российской демократии своим непредвзятым пером!» А потом сам президент вызовет Акашкина и наградит смиренного труженика журналистики звездой Героя!..
Однако Сидор не просуществовал бы на этой враждебной земле больше пяти минут, если б не понимал, что мечты мечтами, а надо рассуждать трезво. Как понял он из разговора мэра и колдуна Танаделя, дело у них кончилось ничем. Правда, часть разговора шла по-французски, но это Сидора не останавливало. У него была богатая фантазия, не сдерживаемая никакими лингвистическими препонами. Так что перевод Акашкин домыслил просто логическими методами. Одно было непонятно: то ли мэр вел какую-то свою игру, то ли всерьез хотел, чтобы Танадель оставил в покое православного священника. Для Сидора Акашкина, впрочем, все это было несущественно. Он дослушал до конца разговор двух колдунов (да уж, невысок юровень их магического могущества, если они даже не могут определить, что за ними ведется наблюдение!), перестал терзать тряпкой пальму и с талантом, присущим только бестелесным теням, просочился через служебное помещение к черному входу «Терафима». Оттуда он передислоцировался в ближайшие кусты и понаблюдал за тем, как чиз Кофейни вышли мэр и Танадель.
– Done, vous continuerez le jeu, monsieur Tanadel? – спросил Изяслав Радомирович, открывая дверь своей машины.
– Oui, monsieur le maire, – ответил колдун неповторимым насмешливо-гордым тоном.
Акашкин в кустах мысленно взял себе на заметку, что надобно срочно купить самоучители по всем основным европейским языкам. Ведь если его ждет оглушительный успех и карьерный рост, то не исключено, что станет Сидор Акашкин и международным корреспондентом. А мэр меж тем сказал:
– Merde! Что я должен сделать, чтобы вы не насылали на этот город новых испытаний?
Танадель усмехнулся.
Акашкин в кустах пожалел, что нет у него с собой верного «Никона»: какой мерзкой бы вышла фотокарточка с этим ухмыляющимся самонадеянным колдуном! А Танадель меж тем сказал:
– Господин мэр, убедите вашего священника участвовать в поединке. Je ne vous demande pas plus grand. Пока не требую.
Сидор видел, как Изяслав Радомирович кивнул, сел в машину и отбыл в направлении улицы имени Космонавта Попова. Акашкин знал, что на этой улице живет любовница мэра, особа безнравственная и двуличная. На эту особу Акашкин тоже понемногу собирал компромат – глядишь, пригодится. Но пока следовало понаблюдать за Танаделем. Сидор ждал, что колдун напустит на себя невидимость или мгновенно телепортируется, словом, уйдет из-под обзора оккультным манером. И что тогда делать магически необученному журналисту? Но в эту ночь судьба явно расщедрилась на подарки доселе нелюбимому Акашкину. А именно: колдун Танадель размеренно и спокойно зашагал, как все люди, по пустынной улице города. Шагал, шелестя своей мантией,,и, видно, за шелестом этим не замечал, что буквально по пятам за ним крадется представитель свободной прессы жорода Щедрого.
Колдун пришел на Желтый мыс (естественно, следом прокрался и Акашкин и засел в крапиве), постоял, любуясь ночными окрестностями, хотя было бы чем любоваться – пустырь он пустырь и есть… А далее Акашкин стал свидетелем того, как колдун Танадель взял да и трансформировался в ржавый комбайн марки «Дон».
Корреспонденту стало неуютно. Ночь, пустырь, железная махина (она же в исходном состоянии колдун) с угрожающе поднятой вверх жаткой, поблескивающей под неверным светом луны отнюдь не тупыми лезвиями… Да еще крапива. Да еще бессердечные щедровские комары, так и норовящие изжалить Сидора Акашкина до смерти. Однако Сидор знал, что журналистика требует жертв. Так что он готов был стерпеть и крапиву, и комаров, и безрадостную пустынность сего места. Ибо его нюх подсказывал: не спеши уходить, Сидор! Будет, будет тебе такая информация, какая, не снилась всем лауреатам Пулитцеровской премии!
И Сидор Акашкин замер в крапиве, жадно вглядываясь и вслушиваясь в темноту.
О боги! Боги журналистики, если вы только есть, спасибо вам от имени верного раба вашего Сидора Акашкина!
…Он не зря ждал! Он не зря вынес многочасовую пытку крапивой и комарами! Он не напрасно мок под неожиданно хлынувшим с хлябей небесных дождем!
Ибо настало утро и принесло НОВОСТЬ!
И звучала НОВОСТЬ так:
– Что же ты прячешься, Танадель? Я пришел сразиться с тобой во имя моего Бога! Или ты струсил перед лицом истины?!
Акашкин осторожно высунулся из своего крапивного укрытия и чуть не ахнул. Под струями дождя бесстрашно стоял человек в рясе, в нем Сидор по наитию признал того самого священника – отца Емельяна Тишина, из-за которого вчера в городе разгорелся весь этот сыр-бор. В голове журналиста вспыхнули строчки и стали складываться в воспаленный, горячечный текст новой ГЕНИАЛЬНОЙ статьи.
Начало, к примеру, такое: «Каково это – стать свидетелем события, которое, без сомнения, можно назвать событием века?! Вашему корреспонденту выпала такая честь – стать первым свидетелем потрясающей битвы между силой магии и силой религии. Он видел их вблизи – двух противников, двух вечных врагов – колдуна и священника. О как были грозны их взоры, как яростна речь и как величественны жесты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Изяслав Радомирович набросил на плечи халат, вышел на балкон, вдохнул свежий, влажный и сочный, словно яблоко, воздух. Почему-то отличное настроение было у мэра, хотя новый день сулил немало проблем. Впрочем, когда их, этих проблем, не было… Но есть же в жизни и эпикурейские ценности. Изяслав Радомирович оглянулся – Аля сбросила одеяло и теперь лежала спящей сильфидою во всей своей неотразимости и магнетической притягательности. «Милая девочка. Старается для меня изо всех сил. Надо отблагодарить. Сделаю ее второй секретаршей, пусть все время будет рядом, Маргуся стала слишком стара, ноги в варикозе, совсем за собой не следит», – расслабленно подумал мэр. Подставил ладонь дождевым каплям, наслаждаясь моментом недолгого покоя и беспечности. Вызвал служебного духа, велел принести бокал мятного джулепа с бурбоном, принялся обозревать окрестности непристальным взглядом довольного своей экзистенцией человека…
Но минуту спустя удовлетворенность экзистенцией кончилась. Растерянный служебный дух вместо мятного джулепа принес новости, от которых у Изяслава Радомировича сразу заныл пятый шейный позвонок.
– Мой господин, – сказал дух, – в городе творится что-то ужасное…
– Излагай, – велел мэр духу, а сам вернулся в комнату – одеваться. Мэр натягивал штаны, рубашку, а дух витал над его плечом, тревожно бормотал, нашептывал, и от этих нашептываний лицо мэра теряло давешнее самодовольство, становилось по-чиновничьи каменным и непроницаемым.
Тут проснулась Аля, захлопала глазками.
– Изя, ты куда? – проворковала она, принимая новую обольстительную позу и совершенно не стесняясь присутствия служебного духа.
– Аля, дело повышенной важности, – строго сказал мэр. – Должна понимать. Не маленькая. Я позвоню.
И мэр наполовину ушел в стену, до того торопился.
– А поцеловать? – простерла к уходящему аманту руки Аля. Извернулась бедром, тряхнула волосами: – А утренняя разминочка? Изя…
Мэр вздохнул, горько поглядел на соблазнительницу. Потом перевел взгляд на служебного духа и приказал ему:
– Удовлетвори даму по полной программе. Об исполнении доложишь.
И ушел в стену совсем, стараясь не думать о том, какой скандал позднее закатит ему Аля за то, что вместо себя он подсунул на ложе страсти какого-то не первой свежести инкуба.
Но что же творилось в городе, что же так встревожило мэра и заставило его покинуть уютное гнездышко любовницы?
А вот что.
В половине седьмого утра по местному времени на окраине города, известной, как Желтый мыс, появился человек. Он шагал, не замечая дождя, по извилистой тропинке, ведущей к пустырю, на котором ничего, кроме зарослей крапивы и конского щавеля, не было. Нет, одна декорация все же на этом пустыре имела место. Это был проржавевший остов зерноуборочного комбайна «Дон», неизвестно какими судьбами никакими ветрами занесенного на пустырь. Человек, к слову, облаченный в священническую рясу, огляделся вокруг и громогласно воскликнул:
– Что же ты прячешься, Танадель? Я пришел сразиться с тобой во имя моего Бога! Или ты струсил перед лицом истины?!
Величав и осанист был человек в рясе, струи дождя стекали по его бороде, будто расплавленное серебро, огонь веры сиял в глазах.
– Танадель, ты сам хотел этого поединка, а теперь избегаешь его, подобно трусливому псу! – прогремел вновь голос человека. – Ты вызвал меня, и я пришел! Сражайся, или повергнись во прах!
В ответ на это раздался чудовищный скрежет – это заржавевший комбайн «Дон» вдруг затрясся, весь как-то искривился, брызнул во все стороны винтами, втулками, болтами да шайбами, и вот уже нет на пустыре этого непонятного механизма. А стоит перед человеком в рясе человек в сизо-ало-лиловой мантии и с золотым венцом на голове.
– Ты что это в такую рань заявился, поп? – изумленно поинтересовался колдун Танадель и зевнул, выпустив изо рта верткую огненную саламандру. Саламандра сползла колдуну на колено и вцепилась в голенище высокого сапога, поглядывая раскаленными глазками то на господина, то на его невзрачного противника. – Мы же вроде договорились, что дуэль у нас завтра в полдень…
– Я не могу больше ждать! – воскликнул отец Емельян. – Я готов положить свою жизнь за то, чтобы ты, поганое колдовское отродье, больше не топтал землю! Ты вызвал меня, а теперь я вызываю тебя! Сражайся и познай силу моего Бога!
Танадель посмотрел на противника внимательно.
– Да, поп, чувствуется, что ты изменился. Наглости в тебе стало больше.
– Это не наглость, а смелость и ревность о божественной справедливости! – воскликнул отец Емельян. – Что же ты медлишь? Начинай битву! Пусть Свет сойдется с Тьмой, и посмотрим, кто одолеет и кто будет прав! С тобой – твоя магия, со мной – моя молитва! Аминь!
– Аминь так аминь, – пробормотал колдун. – Что ж… Приступим.
И Танадель, резко взбрыкнув ногой, на которой сидела саламандра, отправил сверкающую зверушку прямо в лоб молитвенно раскинувшему руки протоиерею Емельяну.
…Надобно сказать, что Желтый мыс в этот роковой утренний час не был столь пустынен, как показалось бы то стороннему наблюдателю. Ибо в здешних густых зарослях крапивы притаился, стоически не обращая внимания на жестокие ожоги, мученик пера и диктофона, борец за бескомпромиссную правду, приверженец тотальной гласности, незабвенный журналист Сидор Акашкин. Сидору вообще пришлось за последние часы совершить и испытать немало. Во-первых, путем примитивного подкупа некоторых алчных лиц из администрации мэра Акашкин выяснил, что у Изяслава Радомировича в полночь назначена приватная встреча с таинственным колдуном Танаделем и встреча эта пройдет в кофейне «Терафим». Задолго до полуночи неуемный журналист исхитрился попасть в кофейню. Здесь уже Акашкину посодействовал не подкуп, а шантаж, потому что имелся у вездесущего Сидора мощный фотокомпромат на шеф-повара «Терафима». Так что Сидор, талантливо перевоплотившись в скромную уборщицу, в полночь трудолюбиво полировал листики стоявшей в самом дальнем углу кофейни пальмымонстеры, умудряясь быть незамеченным и в то же время ловить каждое слово, исходившее из уст двух заинтересовавших его персон. И чем больше он слушал, тем сильнее заливало его мозг журналистское сладострастье. Наступал его звездный час! Он им всем покажет! Они еще узнают Сидора Акашкина, они еще горько пожалеют о том, что гнали его, притесняли и насылали на его горячее журналистское сердце порчу и корчу! О, как он будет неумолим в своем новом публицистическом опусе! Он напишет о продажности и мягкотелости мэра, он обличит приезжего колдуна в проповеди идей антигуманного магического терроризма! Он шокирует мирных обывателей Щедрого картиной оккультного апокалипсиса, который грядет на их ничего не подозревающие души! Вот оно, настоящее дело для журналиста! И после этого он, Сидор Акашкин, не будет прозябать в провинции, о нет! О нем услышат в Москве и Питере, обличительность его пера, пафос его статей и величие его журналистского гения оценят по достоинству продажные мастодонты «Московского Комсомольца» Л «Спид-инфо». Оценят и поклянутся уйти на пенсию, говоря со слезами: «Поверг ты нас в смятение и стыд, о талантливый Акашкин! Будь же ты самым замечательным журналистом эпохи, славь завоевания российской демократии своим непредвзятым пером!» А потом сам президент вызовет Акашкина и наградит смиренного труженика журналистики звездой Героя!..
Однако Сидор не просуществовал бы на этой враждебной земле больше пяти минут, если б не понимал, что мечты мечтами, а надо рассуждать трезво. Как понял он из разговора мэра и колдуна Танаделя, дело у них кончилось ничем. Правда, часть разговора шла по-французски, но это Сидора не останавливало. У него была богатая фантазия, не сдерживаемая никакими лингвистическими препонами. Так что перевод Акашкин домыслил просто логическими методами. Одно было непонятно: то ли мэр вел какую-то свою игру, то ли всерьез хотел, чтобы Танадель оставил в покое православного священника. Для Сидора Акашкина, впрочем, все это было несущественно. Он дослушал до конца разговор двух колдунов (да уж, невысок юровень их магического могущества, если они даже не могут определить, что за ними ведется наблюдение!), перестал терзать тряпкой пальму и с талантом, присущим только бестелесным теням, просочился через служебное помещение к черному входу «Терафима». Оттуда он передислоцировался в ближайшие кусты и понаблюдал за тем, как чиз Кофейни вышли мэр и Танадель.
– Done, vous continuerez le jeu, monsieur Tanadel? – спросил Изяслав Радомирович, открывая дверь своей машины.
– Oui, monsieur le maire, – ответил колдун неповторимым насмешливо-гордым тоном.
Акашкин в кустах мысленно взял себе на заметку, что надобно срочно купить самоучители по всем основным европейским языкам. Ведь если его ждет оглушительный успех и карьерный рост, то не исключено, что станет Сидор Акашкин и международным корреспондентом. А мэр меж тем сказал:
– Merde! Что я должен сделать, чтобы вы не насылали на этот город новых испытаний?
Танадель усмехнулся.
Акашкин в кустах пожалел, что нет у него с собой верного «Никона»: какой мерзкой бы вышла фотокарточка с этим ухмыляющимся самонадеянным колдуном! А Танадель меж тем сказал:
– Господин мэр, убедите вашего священника участвовать в поединке. Je ne vous demande pas plus grand. Пока не требую.
Сидор видел, как Изяслав Радомирович кивнул, сел в машину и отбыл в направлении улицы имени Космонавта Попова. Акашкин знал, что на этой улице живет любовница мэра, особа безнравственная и двуличная. На эту особу Акашкин тоже понемногу собирал компромат – глядишь, пригодится. Но пока следовало понаблюдать за Танаделем. Сидор ждал, что колдун напустит на себя невидимость или мгновенно телепортируется, словом, уйдет из-под обзора оккультным манером. И что тогда делать магически необученному журналисту? Но в эту ночь судьба явно расщедрилась на подарки доселе нелюбимому Акашкину. А именно: колдун Танадель размеренно и спокойно зашагал, как все люди, по пустынной улице города. Шагал, шелестя своей мантией,,и, видно, за шелестом этим не замечал, что буквально по пятам за ним крадется представитель свободной прессы жорода Щедрого.
Колдун пришел на Желтый мыс (естественно, следом прокрался и Акашкин и засел в крапиве), постоял, любуясь ночными окрестностями, хотя было бы чем любоваться – пустырь он пустырь и есть… А далее Акашкин стал свидетелем того, как колдун Танадель взял да и трансформировался в ржавый комбайн марки «Дон».
Корреспонденту стало неуютно. Ночь, пустырь, железная махина (она же в исходном состоянии колдун) с угрожающе поднятой вверх жаткой, поблескивающей под неверным светом луны отнюдь не тупыми лезвиями… Да еще крапива. Да еще бессердечные щедровские комары, так и норовящие изжалить Сидора Акашкина до смерти. Однако Сидор знал, что журналистика требует жертв. Так что он готов был стерпеть и крапиву, и комаров, и безрадостную пустынность сего места. Ибо его нюх подсказывал: не спеши уходить, Сидор! Будет, будет тебе такая информация, какая, не снилась всем лауреатам Пулитцеровской премии!
И Сидор Акашкин замер в крапиве, жадно вглядываясь и вслушиваясь в темноту.
О боги! Боги журналистики, если вы только есть, спасибо вам от имени верного раба вашего Сидора Акашкина!
…Он не зря ждал! Он не зря вынес многочасовую пытку крапивой и комарами! Он не напрасно мок под неожиданно хлынувшим с хлябей небесных дождем!
Ибо настало утро и принесло НОВОСТЬ!
И звучала НОВОСТЬ так:
– Что же ты прячешься, Танадель? Я пришел сразиться с тобой во имя моего Бога! Или ты струсил перед лицом истины?!
Акашкин осторожно высунулся из своего крапивного укрытия и чуть не ахнул. Под струями дождя бесстрашно стоял человек в рясе, в нем Сидор по наитию признал того самого священника – отца Емельяна Тишина, из-за которого вчера в городе разгорелся весь этот сыр-бор. В голове журналиста вспыхнули строчки и стали складываться в воспаленный, горячечный текст новой ГЕНИАЛЬНОЙ статьи.
Начало, к примеру, такое: «Каково это – стать свидетелем события, которое, без сомнения, можно назвать событием века?! Вашему корреспонденту выпала такая честь – стать первым свидетелем потрясающей битвы между силой магии и силой религии. Он видел их вблизи – двух противников, двух вечных врагов – колдуна и священника. О как были грозны их взоры, как яростна речь и как величественны жесты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39