в голове моей роилась теперь уйма неясных подозрений. Входя в двери гостиной, я услышал, как Джина начала подниматься по ступенькам.
Мадам Дюшен и Бенколин сидели все в тех же позах и держались все так же бесстрастно. Робике же при виде меня с трудом поборол любопытство. Я не знал, как Бенколин объяснил мадам мою отлучку, но незаметно было, чтобы она особенно беспокоилась по поводу моего временного отсутствия, поэтому я решил, что детектив нашел какую-то убедительную причину. Через несколько секунд вернулась Джина.
Она была совершенно спокойна, успела даже припудриться, подкрасить губы и привести в порядок свои золотистые волосы с напуском на лоб. Переводя испытующий взгляд с Бенколина на хозяйку дома, она пыталась догадаться, о чем мы тут без нее говорили.
— А, мадемуазель, — обратился к ней Бенколин. — Мы уже собрались уходить, но, возможно, вы сможете нам помочь. Я знаю, что вы дружили с мадемуазель Дюшен. Может быть, вы расскажете нам что-нибудь о происшедшей в ней перемене?
— Боюсь, что нет, господин полицейский. Я несколько месяцев не виделась с Одеттой.
— Но, насколько я понимаю…
Мадам Дюшен посмотрела на девушку со снисходительной улыбкой.
— Джина, — пояснила она, — с некоторых пор обрела самостоятельность. Любящий дядюшка оставил ей наследство, и она порвала со своей семьей… Я… у меня как-то не хватало времени задуматься над этим. Чем же ты, Джина, теперь занимаешься? И кстати, — она посмотрела на нее вопросительно, — как это Робер разыскал тебя, чтобы позвонить?
Джина очутилась в крайне незавидном положении. Внимание всех присутствующих сосредоточилось на ней. Как же, должно быть, она ломала голову, пытаясь угадать, что нам о ней известно! Галан только что наговорил достаточно, чтобы напутать ее до смерти, ничего при этом не объяснив. Связывал ли Бенколин второе убийство с первым — и персонально с ней? Он ни словом не обмолвился о гибели Клодин Мартель. А вдруг ему известно, что она и Эстелла, американская певица, — одно и то же лицо? Как в ужасном калейдоскопе, мелькали у нее в голове все эти вопросы, и нельзя было не восхищаться ее выдержкой. Она, как ни в чем не бывало села на диван, и теперь ее широко расставленные глаза ничего не выражали.
— Не спрашивайте меня об этом, мадам Дюшен, — сказала она. — Я просто… хорошо провожу время. И я собираюсь поступить на сцену, поэтому приходится держать в секрете свою штаб-квартиру.
Бенколин кивнул:
— Разумеется. Ну, я думаю, мы вас уже достаточно побеспокоили. Обещаю вам, мадам, дать о себе знать в самое ближайшее время. Если вы готовы, Джефф…
Мы оставили их в этой комнате, полной печальных теней. Я видел, что Бенколину хотелось поскорее уйти и что мадам Дюшен, при всей ее воспитанности, не скрывала желания остаться одной. Но за последние несколько минут я заметил решительную перемену в Робике: он теребил свой галстук, прочищал горло, не сводил взволнованных глаз с мадам, словно раздумывая, сказать ему что-то или не стоит. В холле, провожая нас, он вдруг дотронулся до рукава Бенколина.
— Господин детектив, — промямлил он, — я… э… вы не зайдете на минутку в библиотеку? То есть, я хочу сказать, в гостиную. Библиотека — это там, где… В общем, я тут подумал кое о чем…
Когда мы вошли в комнату, он выглянул в коридор, осмотрелся и только после этого заговорил снова:
— Там, наверху, вы говорили о… как бы это сказать… перемене в поведении Одетты за последнее время?
— Да, и что?
— Видите ли, — в голосе его прозвучал упрек, — мне об этом никто не сообщил. Я приехал только вчера вечером. Но я постоянно переписываюсь с ее подругой, некой мадемуазель Мартель, которая держит меня в курсе событий. Ну и…
Он был вовсе не глуп, несмотря на всю свою напыщенную манерность. Его бесцветные глаза уловили что-то на лице Бенколина, и он быстро спросил:
— Что случилось?
— Ничего. Вы хорошо знакомы с мадемуазель Мартель?
— Буду откровенен. Одно время, — признался он, словно делая нам одолжение, — я даже думал просить ее руки. Но она совершенно не понимает обязанностей дипломата. Абсолютно! И не понимает, как должна вести себя жена служащего посольства. Мужчины, они, конечно, — сдержанный взмах руки, — имеют право на… э… некоторые развлечения, разве не так? Но жена Цезаря… вы знаете цитату. Кроме того, я замечал в ней некоторую холодность. Одетта совсем другая! Одетта умеет слушать. Она всегда думала о моей карьере… Но я отклоняюсь.
Он резко выпрямился и, выудив из кармана цветастый носовой платок, вытер свое румяное лицо. Ему явно нелегко было подойти к вопросу, который он сам же и поднял.
— Так что же вы хотите нам сообщить, сударь? — подбодрил его Бенколин. В первый раз за этот день он улыбнулся.
— Все мы, — снова заговорил Робике, — подшучивали над Одеттой, что она такая домоседка. Ни с кем не хочет гулять, кроме Робера Шомона… ну и так далее. То есть мы только притворялись, что смеемся. Лично я ею просто восхищался. Вот это была бы жена! Если бы я не вырос вместе с ней, я бы сам… — Он повел в воздухе рукой. — Помню, мы как-то всей компанией играли в теннис в клубе туристов, и Одетту кто-то попробовал пригласить на вечеринку. Все засмеялись, когда она отказалась, а Клодин Мартель воскликнула: «У нее же капитан в Африке!» — и изобразила, как он закручивает усы и размахивает саблей.
— Да?
— Вы тут спрашивали, не увлекалась ли она кем-то другим. Заверяю вас — нет. Но, — Робике понизил голос, со значением выпучив бесцветные глазки, — из письма, которое я недавно получил от Клодин, я узнал, что это Шомон начал… изменять, и Одетте это известно. Так вот! Поймите меня, я ничего против него не имею. Это вполне естественно для молодого человека, конечно, если он при этом достаточно осмотрителен.
Я посмотрел на Бенколина. Этой информации, да еще изложенной в витиеватой манере Робике, трудно было поверить. Уж очень это не похоже было на Шомона. Глядя на розовощекую, с острым носиком физиономию Робике, представив себе, с какой предусмотрительностью он делал свою карьеру («это вполне естественно для молодого человека, если он при этом достаточно осмотрителен», — в этом была вся его мелкая, трусливая душонка), я усомнился в его словах. Это было слишком мерзко. Но Робике, по всей видимости, верил в то, что говорил. К моему удивлению, у Бенколина его сообщение вызвало величайший интерес.
— Изменять? — переспросил он. — С кем же?
— Об этом Клодин ничего не писала. Она сообщила о его измене так, между прочим, и еще таинственно заметила, что не нужно удивляться, если и Одетта не останется в долгу.
— И никакого намека на кого-либо?
— Никакого.
— Значит, вы этим объясняете перемену в ее отношении к Шомону?
— Ну… я не видел Одетту довольно долго и, повторяю, не знал об изменениях в их отношениях до тех пор, пока вы не упомянули об этом сегодня. Поэтому-то я и вспомнил о письме.
— У вас случайно нет его с собой?
— Ах да, да. — Его рука автоматически потянулась во внутренний карман пиджака. — Вполне возможно, что оно со мной! Я получил его незадолго до отъезда из Лондона. Подождите минутку…
Бормоча что-то себе под нос, он принялся перебирать письма, вытащенные из кармана. Потом, нахмурившись, засунул их обратно и полез в задний карман брюк. Робике прекрасно уловил нетерпение в голосе Бенколина, и мысль, что он может приобрести новое качество как важный свидетель, еще больше взбудоражила его. Это было нам на руку. От такого пустяка, как то, что он чувствовал на себе наши внимательные взгляды, торопливо и неловко шаря по карманам в поисках письма, зависела целая цепь событий, которые должны были привести нас к раскрытию тайны… Он вытащил из заднего кармана бумажник, еще какие-то записки, потом его рука скользнула по пиджаку. Откуда-то из-под полы выпали конверт, пустая пачка из-под сигарет и некий предмет, который звякнул о паркет и остался лежать там, поблескивая в лучах неяркого света, пробивавшегося в щель между ставнями…
Это был серебряный ключ.
На мгновение у меня перехватило дыхание. А Робике, как ни в чем не бывало, продолжал поиски, не обращая на нас внимания. Вполголоса выругавшись с досады, он нагнулся за бумажником, но Бенколин опередил его.
— Позвольте, сударь, — сказал он, поднимая ключ.
Я тоже невольно сделал несколько шагов вперед. Детектив протянул Робике ключ на раскрытой ладони. Ключ был несколько больше тех, какие обычно применяют для пружинных замков. На нем четкими буквами было выгравировано имя «Поль Демулен Робике» и номер 19.
— Спасибо, — пробормотал тот рассеянно. — Нет, наверное, письма у меня нет. Я могу принести его, если хотите…
Он протянул руку за ключом и удивленно поглядел на Бенколина. Тот держал ключ прямо перед ним.
— Извините за столь явное вмешательство в ваши личные дела, господин Робике, — промолвил Бенколин, — но, уверяю вас, у меня есть для этого достаточно оснований. Для меня этот ключ представляет больше интереса, чем письмо… Откуда он у вас?
Все еще глядя в спокойные глаза детектива, Робике сначала занервничал, потом испугался. Он с трудом сглотнул слюну.
— Да что вы, сударь, это вряд ли вас заинтересует! Это… это совсем личное. Клуб, к которому я принадлежу. Я там давно уже не был, но захватил ключик с собой из Лондона, на случай если мне вдруг захочется…
— Клуб Цветных масок на Севастопольском бульваре?
На этот раз Робике был потрясен по-настоящему.
— Вы знаете?… Прошу вас, господин полицейский, не говорите об этом никому! Если бы мои друзья, мое начальство узнали, что я состою в этом клубе, моя карьера… — Он уже почти кричал.
— Дорогой мой, можете об этом не беспокоиться. Я не проговорюсь, — добродушно улыбнулся Бенколин. — Как вы только что выразились, вполне естественно для молодого человека… — Он пожал плечами. — Мой интерес к этому ключу вызван определенными обстоятельствами, не имеющими к вам никакого отношения.
— Осмелюсь все же заметить, — негодующим тоном возразил Робике, — что это мое личное дело.
— Позвольте спросить вас, сколько времени продолжается ваше членство?
— Около… около двух лет. Я там всего и был-то раз пять! При моей профессии нужно быть осторожным…
— Ну да, конечно. А что означает этот номер девятнадцать на ключе?
Робике окаменел. Изо всех сил сжал губы. Наконец, сдерживая ярость, он прошипел:
— Послушайте, вы же сами сказали, что это мое личное дело. Это тайна! Моя собственная, не для посторонних ушей! Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы. По вашему значку я вижу, что вы масон, но вы ведь не станете разглашать свои секреты, если я вас об этом попрошу!
Бенколин рассмеялся.
— Да полно вам, — с укором прервал он Робике. — Думаю, что даже вы согласитесь, что эти вещи сравнивать нельзя. Зная назначение вашего клуба… это просто смешно! — Он посерьезнел. — Вы решительно не намерены отвечать на мои вопросы?
— Боюсь, что так. Простите.
— В таком случае и вы меня извините, мой друг, — после паузы задумчиво промолвил Бенколин, покачав головой. — Дело в том, что прошлой ночью в клубе совершено убийство. Поскольку мы не знаем никого из членов клуба и это первый ключ, который попал нам в руки, возможно, возникнет необходимость пригласить вас в префектуру для допроса. Газеты… Мне очень жаль, поверьте.
— У… убийство?! — взвизгнул Робике.
— Подумайте, мой друг!
Я видел, что Бенколин с трудом удерживается от улыбки, хотя он говорил теперь вполголоса, таинственно и многозначительно:
— Представьте, как все это распишут газеты. Подумайте о своей карьере. Видный дипломат задержан для допроса по делу об убийстве, совершенном в доме свиданий! Подумайте о панике в Лондоне, о буре в парламенте, наконец, о чувствах вашей семьи…
— Но я же ничего плохого не сделал! Я… Неужели вы собираетесь заставить меня…
Бенколин придал лицу выражение задумчивости.
— Ну что ж, — протянул он, — я думаю, вам нет нужды рассказывать обо всем. Я не считаю, что вы связаны с убийством. Но кое-что вы должны нам рассказать, мой друг…
— О Боже! Я все расскажу.
На то, чтобы успокоить его, потребовалось некоторое время. После того как он несколько раз утер вспотевший лоб и заставил Бенколина поклясться самыми страшными клятвами, что его имя ни при каких обстоятельствах не будет передано в газеты, Бенколин повторил вопрос о номере девятнадцатом.
— Видите ли, господа, — объяснил Робике, — в клубе ровно пятьдесят мужчин и пятьдесят женщин. У всех мужчин есть… комнаты, понимаете? У кого маленькая, у кого большая, в зависимости от взноса. Это номер моей комнаты. Никто из нас не может пользоваться комнатой другого… — Тут естественное любопытство взяло в нем верх над страхом. — Кого же, — спросил он, — убили?
— Это не имеет значения… — отрезал Бенколин.
Я вдруг вспомнил, как Галан, разговаривая с Джиной над гробом Одетты Дюшен, сказал: «…Вы придете в наш номер восемнадцать…». Но как незаметно привлечь внимание Бенколина?… Как бы между прочим, я заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Мадам Дюшен и Бенколин сидели все в тех же позах и держались все так же бесстрастно. Робике же при виде меня с трудом поборол любопытство. Я не знал, как Бенколин объяснил мадам мою отлучку, но незаметно было, чтобы она особенно беспокоилась по поводу моего временного отсутствия, поэтому я решил, что детектив нашел какую-то убедительную причину. Через несколько секунд вернулась Джина.
Она была совершенно спокойна, успела даже припудриться, подкрасить губы и привести в порядок свои золотистые волосы с напуском на лоб. Переводя испытующий взгляд с Бенколина на хозяйку дома, она пыталась догадаться, о чем мы тут без нее говорили.
— А, мадемуазель, — обратился к ней Бенколин. — Мы уже собрались уходить, но, возможно, вы сможете нам помочь. Я знаю, что вы дружили с мадемуазель Дюшен. Может быть, вы расскажете нам что-нибудь о происшедшей в ней перемене?
— Боюсь, что нет, господин полицейский. Я несколько месяцев не виделась с Одеттой.
— Но, насколько я понимаю…
Мадам Дюшен посмотрела на девушку со снисходительной улыбкой.
— Джина, — пояснила она, — с некоторых пор обрела самостоятельность. Любящий дядюшка оставил ей наследство, и она порвала со своей семьей… Я… у меня как-то не хватало времени задуматься над этим. Чем же ты, Джина, теперь занимаешься? И кстати, — она посмотрела на нее вопросительно, — как это Робер разыскал тебя, чтобы позвонить?
Джина очутилась в крайне незавидном положении. Внимание всех присутствующих сосредоточилось на ней. Как же, должно быть, она ломала голову, пытаясь угадать, что нам о ней известно! Галан только что наговорил достаточно, чтобы напутать ее до смерти, ничего при этом не объяснив. Связывал ли Бенколин второе убийство с первым — и персонально с ней? Он ни словом не обмолвился о гибели Клодин Мартель. А вдруг ему известно, что она и Эстелла, американская певица, — одно и то же лицо? Как в ужасном калейдоскопе, мелькали у нее в голове все эти вопросы, и нельзя было не восхищаться ее выдержкой. Она, как ни в чем не бывало села на диван, и теперь ее широко расставленные глаза ничего не выражали.
— Не спрашивайте меня об этом, мадам Дюшен, — сказала она. — Я просто… хорошо провожу время. И я собираюсь поступить на сцену, поэтому приходится держать в секрете свою штаб-квартиру.
Бенколин кивнул:
— Разумеется. Ну, я думаю, мы вас уже достаточно побеспокоили. Обещаю вам, мадам, дать о себе знать в самое ближайшее время. Если вы готовы, Джефф…
Мы оставили их в этой комнате, полной печальных теней. Я видел, что Бенколину хотелось поскорее уйти и что мадам Дюшен, при всей ее воспитанности, не скрывала желания остаться одной. Но за последние несколько минут я заметил решительную перемену в Робике: он теребил свой галстук, прочищал горло, не сводил взволнованных глаз с мадам, словно раздумывая, сказать ему что-то или не стоит. В холле, провожая нас, он вдруг дотронулся до рукава Бенколина.
— Господин детектив, — промямлил он, — я… э… вы не зайдете на минутку в библиотеку? То есть, я хочу сказать, в гостиную. Библиотека — это там, где… В общем, я тут подумал кое о чем…
Когда мы вошли в комнату, он выглянул в коридор, осмотрелся и только после этого заговорил снова:
— Там, наверху, вы говорили о… как бы это сказать… перемене в поведении Одетты за последнее время?
— Да, и что?
— Видите ли, — в голосе его прозвучал упрек, — мне об этом никто не сообщил. Я приехал только вчера вечером. Но я постоянно переписываюсь с ее подругой, некой мадемуазель Мартель, которая держит меня в курсе событий. Ну и…
Он был вовсе не глуп, несмотря на всю свою напыщенную манерность. Его бесцветные глаза уловили что-то на лице Бенколина, и он быстро спросил:
— Что случилось?
— Ничего. Вы хорошо знакомы с мадемуазель Мартель?
— Буду откровенен. Одно время, — признался он, словно делая нам одолжение, — я даже думал просить ее руки. Но она совершенно не понимает обязанностей дипломата. Абсолютно! И не понимает, как должна вести себя жена служащего посольства. Мужчины, они, конечно, — сдержанный взмах руки, — имеют право на… э… некоторые развлечения, разве не так? Но жена Цезаря… вы знаете цитату. Кроме того, я замечал в ней некоторую холодность. Одетта совсем другая! Одетта умеет слушать. Она всегда думала о моей карьере… Но я отклоняюсь.
Он резко выпрямился и, выудив из кармана цветастый носовой платок, вытер свое румяное лицо. Ему явно нелегко было подойти к вопросу, который он сам же и поднял.
— Так что же вы хотите нам сообщить, сударь? — подбодрил его Бенколин. В первый раз за этот день он улыбнулся.
— Все мы, — снова заговорил Робике, — подшучивали над Одеттой, что она такая домоседка. Ни с кем не хочет гулять, кроме Робера Шомона… ну и так далее. То есть мы только притворялись, что смеемся. Лично я ею просто восхищался. Вот это была бы жена! Если бы я не вырос вместе с ней, я бы сам… — Он повел в воздухе рукой. — Помню, мы как-то всей компанией играли в теннис в клубе туристов, и Одетту кто-то попробовал пригласить на вечеринку. Все засмеялись, когда она отказалась, а Клодин Мартель воскликнула: «У нее же капитан в Африке!» — и изобразила, как он закручивает усы и размахивает саблей.
— Да?
— Вы тут спрашивали, не увлекалась ли она кем-то другим. Заверяю вас — нет. Но, — Робике понизил голос, со значением выпучив бесцветные глазки, — из письма, которое я недавно получил от Клодин, я узнал, что это Шомон начал… изменять, и Одетте это известно. Так вот! Поймите меня, я ничего против него не имею. Это вполне естественно для молодого человека, конечно, если он при этом достаточно осмотрителен.
Я посмотрел на Бенколина. Этой информации, да еще изложенной в витиеватой манере Робике, трудно было поверить. Уж очень это не похоже было на Шомона. Глядя на розовощекую, с острым носиком физиономию Робике, представив себе, с какой предусмотрительностью он делал свою карьеру («это вполне естественно для молодого человека, если он при этом достаточно осмотрителен», — в этом была вся его мелкая, трусливая душонка), я усомнился в его словах. Это было слишком мерзко. Но Робике, по всей видимости, верил в то, что говорил. К моему удивлению, у Бенколина его сообщение вызвало величайший интерес.
— Изменять? — переспросил он. — С кем же?
— Об этом Клодин ничего не писала. Она сообщила о его измене так, между прочим, и еще таинственно заметила, что не нужно удивляться, если и Одетта не останется в долгу.
— И никакого намека на кого-либо?
— Никакого.
— Значит, вы этим объясняете перемену в ее отношении к Шомону?
— Ну… я не видел Одетту довольно долго и, повторяю, не знал об изменениях в их отношениях до тех пор, пока вы не упомянули об этом сегодня. Поэтому-то я и вспомнил о письме.
— У вас случайно нет его с собой?
— Ах да, да. — Его рука автоматически потянулась во внутренний карман пиджака. — Вполне возможно, что оно со мной! Я получил его незадолго до отъезда из Лондона. Подождите минутку…
Бормоча что-то себе под нос, он принялся перебирать письма, вытащенные из кармана. Потом, нахмурившись, засунул их обратно и полез в задний карман брюк. Робике прекрасно уловил нетерпение в голосе Бенколина, и мысль, что он может приобрести новое качество как важный свидетель, еще больше взбудоражила его. Это было нам на руку. От такого пустяка, как то, что он чувствовал на себе наши внимательные взгляды, торопливо и неловко шаря по карманам в поисках письма, зависела целая цепь событий, которые должны были привести нас к раскрытию тайны… Он вытащил из заднего кармана бумажник, еще какие-то записки, потом его рука скользнула по пиджаку. Откуда-то из-под полы выпали конверт, пустая пачка из-под сигарет и некий предмет, который звякнул о паркет и остался лежать там, поблескивая в лучах неяркого света, пробивавшегося в щель между ставнями…
Это был серебряный ключ.
На мгновение у меня перехватило дыхание. А Робике, как ни в чем не бывало, продолжал поиски, не обращая на нас внимания. Вполголоса выругавшись с досады, он нагнулся за бумажником, но Бенколин опередил его.
— Позвольте, сударь, — сказал он, поднимая ключ.
Я тоже невольно сделал несколько шагов вперед. Детектив протянул Робике ключ на раскрытой ладони. Ключ был несколько больше тех, какие обычно применяют для пружинных замков. На нем четкими буквами было выгравировано имя «Поль Демулен Робике» и номер 19.
— Спасибо, — пробормотал тот рассеянно. — Нет, наверное, письма у меня нет. Я могу принести его, если хотите…
Он протянул руку за ключом и удивленно поглядел на Бенколина. Тот держал ключ прямо перед ним.
— Извините за столь явное вмешательство в ваши личные дела, господин Робике, — промолвил Бенколин, — но, уверяю вас, у меня есть для этого достаточно оснований. Для меня этот ключ представляет больше интереса, чем письмо… Откуда он у вас?
Все еще глядя в спокойные глаза детектива, Робике сначала занервничал, потом испугался. Он с трудом сглотнул слюну.
— Да что вы, сударь, это вряд ли вас заинтересует! Это… это совсем личное. Клуб, к которому я принадлежу. Я там давно уже не был, но захватил ключик с собой из Лондона, на случай если мне вдруг захочется…
— Клуб Цветных масок на Севастопольском бульваре?
На этот раз Робике был потрясен по-настоящему.
— Вы знаете?… Прошу вас, господин полицейский, не говорите об этом никому! Если бы мои друзья, мое начальство узнали, что я состою в этом клубе, моя карьера… — Он уже почти кричал.
— Дорогой мой, можете об этом не беспокоиться. Я не проговорюсь, — добродушно улыбнулся Бенколин. — Как вы только что выразились, вполне естественно для молодого человека… — Он пожал плечами. — Мой интерес к этому ключу вызван определенными обстоятельствами, не имеющими к вам никакого отношения.
— Осмелюсь все же заметить, — негодующим тоном возразил Робике, — что это мое личное дело.
— Позвольте спросить вас, сколько времени продолжается ваше членство?
— Около… около двух лет. Я там всего и был-то раз пять! При моей профессии нужно быть осторожным…
— Ну да, конечно. А что означает этот номер девятнадцать на ключе?
Робике окаменел. Изо всех сил сжал губы. Наконец, сдерживая ярость, он прошипел:
— Послушайте, вы же сами сказали, что это мое личное дело. Это тайна! Моя собственная, не для посторонних ушей! Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы. По вашему значку я вижу, что вы масон, но вы ведь не станете разглашать свои секреты, если я вас об этом попрошу!
Бенколин рассмеялся.
— Да полно вам, — с укором прервал он Робике. — Думаю, что даже вы согласитесь, что эти вещи сравнивать нельзя. Зная назначение вашего клуба… это просто смешно! — Он посерьезнел. — Вы решительно не намерены отвечать на мои вопросы?
— Боюсь, что так. Простите.
— В таком случае и вы меня извините, мой друг, — после паузы задумчиво промолвил Бенколин, покачав головой. — Дело в том, что прошлой ночью в клубе совершено убийство. Поскольку мы не знаем никого из членов клуба и это первый ключ, который попал нам в руки, возможно, возникнет необходимость пригласить вас в префектуру для допроса. Газеты… Мне очень жаль, поверьте.
— У… убийство?! — взвизгнул Робике.
— Подумайте, мой друг!
Я видел, что Бенколин с трудом удерживается от улыбки, хотя он говорил теперь вполголоса, таинственно и многозначительно:
— Представьте, как все это распишут газеты. Подумайте о своей карьере. Видный дипломат задержан для допроса по делу об убийстве, совершенном в доме свиданий! Подумайте о панике в Лондоне, о буре в парламенте, наконец, о чувствах вашей семьи…
— Но я же ничего плохого не сделал! Я… Неужели вы собираетесь заставить меня…
Бенколин придал лицу выражение задумчивости.
— Ну что ж, — протянул он, — я думаю, вам нет нужды рассказывать обо всем. Я не считаю, что вы связаны с убийством. Но кое-что вы должны нам рассказать, мой друг…
— О Боже! Я все расскажу.
На то, чтобы успокоить его, потребовалось некоторое время. После того как он несколько раз утер вспотевший лоб и заставил Бенколина поклясться самыми страшными клятвами, что его имя ни при каких обстоятельствах не будет передано в газеты, Бенколин повторил вопрос о номере девятнадцатом.
— Видите ли, господа, — объяснил Робике, — в клубе ровно пятьдесят мужчин и пятьдесят женщин. У всех мужчин есть… комнаты, понимаете? У кого маленькая, у кого большая, в зависимости от взноса. Это номер моей комнаты. Никто из нас не может пользоваться комнатой другого… — Тут естественное любопытство взяло в нем верх над страхом. — Кого же, — спросил он, — убили?
— Это не имеет значения… — отрезал Бенколин.
Я вдруг вспомнил, как Галан, разговаривая с Джиной над гробом Одетты Дюшен, сказал: «…Вы придете в наш номер восемнадцать…». Но как незаметно привлечь внимание Бенколина?… Как бы между прочим, я заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30