— Люсиль… — начала К'астилль, тщательно подбирая слова, — мы с Чарли только что обнаружили факт, который объясняет множество различий между нашими народами. Вы отличаетесь от нас настолько, что я и не подозревала о такой возможности. Мы, зензамы, удивлялись вашему недостатку знаний о живой жизни. Но теперь я понимаю: требуются десятки поколений, чтобы закрепить хотя бы незначительное изменение в земном организме. А учитывая другие сложности такой работы, я поражена вашему прогрессу.
Чарли не слушал ее — тысячи идей роились в его голове.
— Медицина! — вдруг воскликнул он, настолько охваченный возбуждением, что не задумывался над смыслом своих слов. — Если теория Ламарка справедлива, запрет на медицину приобретает смысл! Ошибка неопытного врача искалечит не только одно существо, но и все последующие поколения. Первые эксперименты, скажем, нечто вроде бурения дыры в черепе, чтобы выпустить злых духов, могли оставить шрамы в буквальном смысле на целую вечность. Если гены были рецессивными, то давние искусственные генетические пороки, приобретенные увечья, вроде этого, оставались бы в дормантном состоянии. Но когда-нибудь они развернулись бы — неизвестно когда, может, через десяток поколений!
— Так и происходит, — мрачно подтвердила К'астилль. — Вплоть до нынешних поколений мы платим за ошибки неумелых ветеринаров, совершенные тысячи лет назад. Есть множество легенд о самоуверенном глупце, который пообещал прогнать болезнь и оставил пациента безнадежным калекой, вынужденным передавать свое уродство генам всех потомков.
Мощный хвост К'астилль раздраженно застучал по траве. Внезапно она словно увеличилась в размерах, стала более свирепой, чужой, незнакомой, чем минуту назад.
— Люсиль, тебе придется ответить на самый отвратительный из вопросов. Слова Чарли подразумевают, что среди людей медицинская практика разрешена. Это правда? Неужели вы охотно и без стеснения позволяете ветеринарам играть с вашим организмом?
Люсиль поборола искушение солгать, понимая, что честный ответ принесет ей одни неприятности. Но она вспомнила о Пите Гессети. Они не делали попыток скрыть повязку, наложенную Чарли. И даже если бы они не лечили Пита, убрали бы повязку, как они могли бы избежать объяснений по поводу человеческой медицины?
Хуже того, К'астилль относилась к Люсиль с доверием и сама заслуживала его — это требовало, чтобы Люсиль сказала правду, пусть даже горькую правду. Наконец Люсиль заговорила — медленно, с трудом подбирая каждое слово:
— Нет, запрета на медицину у нас не существует. Мы называем наших «ветеринаров» врачами и высоко ценим их труд. В своем роде умение наших целителей сравнимо с вашими познаниями в биоинженерии. Врачи уничтожили множество болезней и причин смертности. Медицина приносит нашему народу огромную пользу, и для таких существ, как мы, не было причин запрещать целительство.
Эти слова заставили К'астилль содрогнуться — так, как если бы Люсиль сказала о том, что нет ничего дурного в избиении младенцев или убийстве.
— Отвращение кипит внутри меня, — произнесла К'астилль на родном языке.
— К'астилль, не суди нас так строго, — перешла Люсиль на английский. — Мы живем иначе, чем вы. И ваша и наша культура складывались под воздействием биологии. Мы неоднократно слышим о частых, даже заурядных самоубийствах и убийствах ваших стариков. Об этом мы ни разу не говорили, ибо никому не дано судить о том, чего он не понимает. Я до сих пор ничего не могу понять. У людей убийство считается вопиющим преступлением, самым страшным из грехов. А твои жалобы на нигилистов вполне умеренны, словно ты лишь отчасти не одобряешь их обычаи. Мне же они кажутся безжалостными, безнравственными убийцами.
Раньше целители зензамов убивали и калечили, и потому вы запретили медицину. Ладно, пусть будет так. Значит, вы готовы умирать от инфекций, ран и болезней, хотя вполне способны вылечиться от них. Но судить вас я не собираюсь.
У нас врачи спасают жизнь нам и нашим детям, приносят огромную пользу. И я не стану извиняться за них или за нас.
Прежде чем ответить, К'астилль издала гортанное и низкое восклицание.
— Ты говоришь, что у вас не допускаются самоубийства и убийства людей, которые достигли Разделения, стариков, как ты их назвала. Такие поступки вы называете безнравственными. Но разве честь и нравственность допускают, чтобы им позволяли страдать, впадая в безумие?
— Ты сама ответила на свой вопрос. У нас старики редко страдают психическими расстройствами. Да, такие встречаются, но их число слишком мало.
— Значит, люди остаются в здравом рассудке после Разделения, после того, как они становятся ростками? — В голосе К'астилль прозвучало неподдельное изумление.
Момент был напряженным. Люсиль приоткрыла рот, желая ответить, но тут же все поняла и воззрилась на К'астилль. Внезапно все встало на свои места: загадочные замечания, трудности аборигенов в изучении чужой речи, отвращение к Разделению — все вдруг приобрело смысл. Ужасный, невозможный смысл. Люсиль требовалось время подумать, но времени не было. Упускать момент не стоило.
— Чарли, К'астилль, я только что все поняла! — воскликнула она. — К'астилль, произошло серьезное недоразумение — причем по моей вине, ибо все понимание вашей культуры основано на моей работе, узнанных мною значениях слов вашего языка. Я совершила досадную ошибку. С первого дня я слышала слово «Разделение» и сочла его эвфемизмом, приукрашенным, приемлемым названием смерти. Но я ошиблась. Значит, Разделение — это что-то иное?
— Смерть! — изумленно повторила К'астилль. — Да нет же! Разделение — это… это месть, которой Жизнь подвергает нас за наш разум. Это отправная точка философии нигилистов и других подобных групп прошлого. Для них смерть является желанным бегством от Разделения. Наши ученые говорят, что нас никогда не будет столько, чтобы создать культуру, основанную на городах, потому что многие станут искать спасения в смерти.
Люсиль энергично кивнула:
— Все это вдруг осенило меня. Позволь спросить еще об одном: английские слова «мужчина» и «женщина» — они что-нибудь значат для вас?
К'астилль сжала и разжала пальцы — этот жест заменял зензамам пожатие плечами.
— Они относятся к двум основным типам строения тела людей. Ты — женщина, а Чарли — мужчина. Вот и все, что мне известно. Но вы всегда придавали огромное значение различиям, правильному употреблению слова. Я так и не смогла понять почему. Зачем уделять внимание таким несущественным различиям? Почему бы не учитывать в таком случае и рост, и цвет глаз? Это имело бы гораздо больше смысла.
— А тебе никогда не приходило в голову, что причина может иметь какое-то отношение к… Господи, Чарли, виной всему — мое баптистское воспитание! Я не решилась объяснять им слова «пол» и «размножение». К'астилль, ты никогда не задумывалась, что слова «мужчина» и «женщина» могут относиться к способу появления людей на свет?
— Нет, ни разу. Возможно, у меня были какие-то смутные догадки, но мне не хотелось расспрашивать о таких отвратительных вещах.
— Вот как?
Чарли не выдержал:
— Прошу прощения, К'астилль. Я хочу, чтобы Люсиль немного просветила меня. — Он воткнул вилку внутреннего передатчика в панель связи на скафандре Люсиль. Оба они выключили наружные микрофоны и динамики. — Люсиль, что происходит? — потребовал он. — Как может быть, что они не знают различий между мужчинами и женщинами? Я видел К'астилль и Л'аудази — очевидно, они женщины. В лагере я видел нескольких малышей…
— Чарли, когда мы вернемся в лагерь, присмотрись к зензамам — все они относятся исключительно к женскому полу. До сих пор я объясняла это тем, что внешность обманчива или же что в их обществе существует некое разделение, но наверняка я ничего не знала — до этого дня. А теперь молчи и слушай. И ради Бога, если вздумаешь заговорить, следи за собой. — Люсиль прервала связь.
Сердце Люсиль торопливо билось. Каким-то образом она понимала, что подошла к самому главному, стоит на пороге открытия тайны жизни зензамов. Но, кроме того, она понимала, что это знание грозит опасностью.
— Прости нас, К'астилль. Чарли не понимал, почему я спрашиваю об этом, — мягко и негромко пояснила она. — Расскажи мне о жизненном цикле зензамов — расскажи так, словно я ничего не знаю, как ты объясняла бы это ребенку.
К'астилль долго молчала.
— Есть такой стишок для самых маленьких, — наконец произнесла она. — Я попробую передать его смысл на английском — чтобы Чарли меня понял. «Сначала появляются малыши, которые учатся и играют. Затем — взрослые, которые воспитывают детей, наставляют их и учат. Затем Разделение уносит взрослых, обращая их в коконы. Наконец, из своего кокона появляется росток — более неразумный, чем ребенок, разум покинул его давным-давно. Очарованный ростком, взрослый приносит ребенка, и так среднее звено соединяет начало и конец».
— Пожалуй, я кое-что поняла, К'астилль, — произнесла Люсиль. — Но не хочу вновь допустить ошибку. Пришло время рискнуть и познать жизнь друг друга, даже если это знание придется нам не по душе. Расскажи мне все.
— Ты права — этот стишок настолько иносказателен, что к нему требуется пояснение. Особенно для инопланетян. Но прошу тебя, пойми: для меня, как и для любого зензама, очень трудно говорить об этом. По сравнению с этим приятен даже разговор о вашей медицине! Итак, каждый зензам проходит несколько этапов развития. Прежде всего появляется ребенок — от взрослого. Затем он вырастает и становится взрослым, таким, как я. Между детством и зрелостью нет четких границ — просто в один день взрослые признают, что ребенок уже приобрел достаточно знаний. Как я гордилась в тот день, когда вместо О'астилль меня стали звать К'астилль! Приставка «О'» используется для имен детей.
С помощью приставок к именам мы различаем социальное положение зензамов, но не их биологическое состояние. Когда-нибудь я стану М'астилль, а может, даже Д'астилль. Я еще молода, возможно, пройдет тридцать ваших лет, прежде чем я вступлю в этап Разделения, новый этап биологического цикла. Разделение занимает всего несколько дней. Первый его признак — появление длинного алого рубца вдоль хребта зензамов.
Зензам, у которого появился этот признак, должен найти себе безопасное место. Тело замирает, кожа становится твердой, как камень, чтобы защитить его от хищников. Внутри тело — не знаю, как это будет по-английски, — поглощает себя, преобразуется. Только очень маленькая частица прежнего тела появляется из этого кокона, и называется она ростком.
Затем, когда такой росток находит взрослого, готового произвести на свет малыша, росток входит во взрослого и соединяется с ним. Росток помещает внутрь тела взрослого свое семя, которое соединяется с семенем взрослого и вырастает в ребенка, а тот рождается спустя несколько месяцев. Когда росток входит в тебя, ты испытываешь отвратительное и унизительное ощущение. Со мной такое случалось всего несколько раз, хотя детей у меня до сих пор не было. Но при появлении ростка зензам полностью подчинен ему, им движут невообразимо сильные чувства, он вынужден подчиняться и помогать. Таков закон природы, иначе зензамы давно бы уже вымерли. Но эта неизбежность, бессилие, необходимость кажутся нам настолько унизительными, особенно потому, что они вызваны бессмысленными ростками, что нам омерзительно знать, что когда-нибудь мы уподобимся им. Потому мы не порицаем нигилистов за их желание избежать этого унижения в смерти.
Так мы и живем. Насколько я понимаю, ваша жизнь совсем иная. Теперь ты расскажи о ней.
Тысяча мыслей закрутилась в голове Люсиль, она отчаянно хотела поговорить с Чарли наедине. Но К'астилль уже была настроена подозрительно. Еще один разговор наедине означал бы, что люди лгут, пытаются что-то сочинить.
Неудивительно, что аборигены Заставы не могли понять разделения людей на мужчин и женщин. Каждый зензам сначала становился разумной женщиной — «взрослым», а затем неразумным мужчиной — «ростком».
Очевидно, для самоопределения гораздо большее значение имел склад мышления, чем форма гениталий. Разделение на мужчин и женщин уступало по точности разделению на мыслящих и немыслящих. Люсиль поняла, какую осторожность ей следует проявлять в ответах.
— У нас все совеем по-другому. Каждый человек рождается либо незрелым взрослым, либо незрелым ростком. В любом случае он вырастает, живет и умирает. Когда они соединяются — так, как вы с ростками, — взрослые рожают детей, обычно только по одному.
Когда К'астилль ответила, ее тон был совершенно новым — наполовину враждебным и наполовину изумленным:
— Но вы… вы ведь взрослые. Неужели вы никогда не лишаетесь рассудка? Значит, вы всю жизнь остаетесь и здоровыми и мыслящими?
— В большинстве своем — да. Но по мере того, как стареет тело, стареет и мозг, вместилище разума, и вместе с ним ослабевает способность рассуждать здраво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59