Входил в доверие к другим. Учился у них. Использовал их в собственных целях, потом убивал, если ему это было выгодно.
– Но, – заметил младший брат, Дельрегазад, – разве не все чародеи поступают точно так же?
Остальные со страхом посмотрели на меня. С виду я казался им обычным ребенком, но ведь я сам только что признался в том, что я убийца. Я был не просто волшебником, которые часто бывают белыми магами или даже святыми, а черныммагом, чародеем, от которого, без сомнения, не стоит ожидать ничего хорошего.
– Да, – сказала я, – но для отца убийство превратилось в смысл жизни, давно перестав быть просто средством для достижения цели. Он возвысил его, превратив в своего рода искусство.
– Ах, – выдохнул Дельрегазад, садясь на свое место.
Опять воцарилось молчание. И снова его нарушил Арнегазад.
– А в какой области магии специализируешься ты, Секенр?
– Каллиграфия. Письмо, буквы на бумаге.
– В самом деле? – Это утверждение он тоже воспринял с изрядной долей скептицизма. Не думаю, чтобы он поверил мне. Я сидел с непроницаемым выражением лица, ожидая, что он скажет: Нет, Секенр, твой истинный талант – в умении страдать. Твоя каллиграфия – это письмена на твоем собственном теле. Видишь, страница исписана уже полостью.
Но он ничего не сказал.
Вскоре кто-то принес миску с водой.
– Посмотри в нее, – распорядился Арнегазад. – Расскажешь нам, что ты там увидел.
Без сомнения, мне была устроена самая настоящая проверка, но я сделал все, как мне велели: зажег в руках огонь под сдавленные вздохи и возгласы зрителей и, опустив руки в миску, держал их там, пока белое пламя целиком не покрыло поверхность воды.
Я многое там увидел: многих людей, многие страны… но вдруг я вскрикнул и выплеснул воду себе на колени.
– Я не могу ничего рассказать вам… – я плакал. Арнегазад протянул руку, дотронулся до моей щеки и резко отдернул палец, когда тот коснулся настоящейслезы.
– А я и не знал, что чародеи способны на это, – сказал он.
На следующее утро мы добрались до руин сожженного города. Вырытые шесты были свалены в кучу на речном берегу, но ни запаха гари, ни запаха смерти уже не осталось, лишь запах пыли.
К полудню мы доехали до второго города, который тоже был сожжен, но немногие оставшиеся в живых уже начали восстанавливать его. Арнегазад распорядился ждать его, пока он совещался с выжившими членами городского совета – тремя стариками, спорившими с ним и отчаянно жестикулировавшими. Наконец нас всех усадили в одну единственную утлую лодку, управляемую перевозчиком и его сыном, в то время как остальные в страхе старались держаться от нас подальше. Мы уселись среди своего багажа и очень скромно перекусили уже на воде. Мне хотелось спросить, куда делись верблюды. Их стоимость значительно превышала плату перевозчику. Но я хранил молчание.
Арнегазад обратился к спутникам на своем языке, потом обернулся ко мне.
– Боюсь, наша миссия не увенчается успехом – мы ехали зря. Царь уже мертв.
– Ка… Какой царь это был?
Арнегазад очень странно посмотрел на меня.
– Ну, Венамон Четвертый, разумеется.
А знаешь ли ты, что смотришь в лицо его убийцы?
Я сглотнул слюну и с трудом выговорил:
– Тогда зачем же вы продолжаете свое путешествие? Почему не возвращаетесь домой?
Арнегазад просто пожал плечами.
– Мы зашли уже слишком далеко. Нам хотелось бы увидеть знаменитый Город-в-Дельте.
Дельрегазад тронул его за плечо и что-то прошептал.
– Кроме того, Секенр, – продолжил Арнегазад, – для нас все же, возможно, найдется там работа. Я думаю, что и у тебя есть там дела.
– Да, – тихо ответил я.
– Это связано с тем, что ты видел в миске прошлой ночью?
– Да.
Достаточно сказать, что во время нашего плаванья мы миновали еще несколько городов, и сожженных, и не пострадавших, практически не встретив на реке других судов. Как только показался Город-в-Дельте, я попросил высадить меня на берег. Там я расстался с врачами из Тсонгатоко, обменявшись с ними заверениями в дружбе и выразив надежду на скорую встречу в будущем.
С помощью магического зеркала я вошел прямо во дворец, воспользовавшись лужей в тени царских конюшен. Там я нашел все, что мне требовалось: пару ведер с коромыслом. Я снял свою яркую тунику, аккуратно сложив ее и засунув между бочками на случай, если смогу вернуться за ней. Я обмазал себя грязью с головы до ног.
Затем, обнаженный до пояса, сплошь покрытый грязью, с коромыслом на плече я направился прямо к подземной тюрьме, словно был невидимкой. Никто из стражников не остановил меня. Я прошел сквозь их толпу, и они на меня даже не посмотрели. В сыром подземелье со стойким запахом гнили и нечистот я проходил мимо занятых узниками камер, но никто так и не окликнул меня.
В этом и заключалось мое преимущество. Будь я великаном или элегантно одетым чародеем, я бы моментально привлек внимание, но грязного оборванного мальчишку никто не воспринимал всерьез. Наверное, сын кого-то из слуг или, скорее всего, раб. Если у него чересчур много шрамов, что ж, рабов часто бьют. Я мог пройти всюду, куда мне заблагорассудится, пока буду держаться вдали от парадных залов.
Никем не замеченный, я забрал большое кольцо с ключами, подошел к одной из камер и открыл ее.
Осторожно поставив ведра на пол, я уставился во тьму. Свет проникал туда лишь из отверстия в потолке, выходившего не наружу, а в камеру сверху. Пахло оттуда, как из выгребной ямы.
Я зажег пламя в ладони и увидел узницу, висевшую на цепях на дальней стене камеры: изможденную, голую, избитую и израненную, ее волосы, длиннее моих, свисали ниже пояса спутанными прядями. Когда я подошел к ней, она встрепенулась, слабо застонав и дернув головой, чтобы отбросить волосы с лица.
Я поднял пламя и поднес его к ней. Ее лицо распухло, отекло и почернело от недавних побоев. Она смотрела на меня, с трудом открыв полные боли глаза.
– Это не может быть Секенр, – сказала она. – Я, наверное, умерла. И ты тоже мертв.
– Это я, Тика. В самом деле я.
– Ты не обманываешь меня?
– Нет, Тика. Не обманываю.
Потушив пламя, я начал на ощупь неумело возиться с ключами и кандалами, ничего не видя в темноте. Я пытался удержать ее, когда она падала со стены, но мы не устояли на ногах и вместе повалились на грязный пол. Мы пролежали там несколько минут совсем рядом с кучей свежего навоза. Она вцепилась в меня, как тонущий в реке хватается за бревно.
Она не плакала. Мне кажется, она уже выплакала все слезы.
Выбравшись из-под нее, я встал на колени.
– Как ты думаешь, ты сможешь встать?
– Да…
Я помог ей подняться на ноги, закинув ее руку себе на шею, и мы поковыляли к дверям.
Я оставил ее в дверях, чтобы вернуться за коромыслом с ведрами.
– Зачем все это?
– Ты можешь нести хотя бы одно ведро?
Пошатнувшись, она упала на меня, положила руки на плечи и обняла, свалив коромысло с ведрами на пол. На мгновение мы застыли на месте. Я дал ей расслабиться и отдохнуть у себя на плече, без труда поддерживая ее. Она была не тяжелее меня, хоть и на голову выше.
Без сомнения, ей не хватило бы сил нести помойные ведра и пройти мимо стражников, словно она делала это каждый день. От этого варианта пришлось отказаться. Мне надо было воспользоваться магическим зеркалом, вопреки риску, нет, скорее уверенности в том, что за темницами наблюдает кто-то из чародеев, даже если он и не присматривал за конюшнями.
– Вода, – прошептал я. – Мне нужно немного воды. Тогда мы сможем выбраться отсюда.
Опустившись на четвереньки, она поползла обратно во тьму камеры и вернулась, чуть не задохнувшись от потраченных усилий. Она вручила мне чашку, сантиметров на пять-шесть заполненную жидкостью, которую с трудом можно было назвать водой.
– Мой недельный рацион, – сказала она. – Если, конечно, они сюда не мочились…
Чтобы стражники не застали нас в коридоре, я отвел ее обратно в камеру, плотно прикрыв за нами дверь.
– Потерпи еще чуть-чуть, – попросил я.
Усевшись прямо в грязь с ведром на коленях, я выплеснул воду на дно ведра – мне требовалась более широкая, чем у чаши, поверхность – и потряс его, чтобы разбить пленку грязи. На этот раз я склонился над ведром и дышал на воду, пока она не засветилась.
– А я и не знала, что ты умеешь делать такие вещи, – заметила Тика.
– Я кое-чему научился. Но подожди…
Как я и опасался, седой плешивый старик смотрел на меня из ведра. Я грубо заговорил с ним, обратившись к нему на языке мертвых.
– Не вздумай чинить нам препятствий. Мы только хотим уйти. Любая попытка помешать нам дорого тебе обойдется.– Я сопроводил свою речь несколькими весьма распространенными среди магов словечками, выученными мною в Школе Теней, добавив кое-что и от себя и намекнув, что мне известно весьма и весьма многое. Я процитировал несколько слов из леденящей кровь литании Кровавых Царей Та-Йед Хзан на их собственном языке, воспользовавшись любезностью Таннивара Отцеубийцы, однажды побывавшего в этом царстве тьмы и вечных льдов.
Незнакомый чародей махнул мне рукой и исчез.
– А теперь пойдем, – сказал я.
Я поставил ведро на пол, обхватил Тику сзади, крепко сжал ее в объятиях, наклонился вперед, и мы вдвоем кувырком пролетели сквозь светящуюся поверхность.
Мы со всплеском приземлились в зарослях тростников у самой воды. Я сел, отплевываясь. Тика лежала рядом со мной, лицом вниз. Я перевернул ее и вытащил на берег. Она долго откашливалась, сплевывая тину и ил, а потом неподвижно лежала с закрытыми глазами, едва слышно дыша, пока я носил чистую воду в ладонях, чтобы промыть ее многочисленные раны. С головой погрузившись в ее лечение, я и не заметил, как спустился вечер. Ночные птицы закружились в небе у меня над головой. Бредущая по воде цапля подошла к нам буквально на расстояние вытянутой руки, пристально наблюдая за мной. Я счел это добрым знаком.
Сделав все, что было в моих силах, я помылся сам, и мы, мокрые, сидели бок о бок, дрожа на легком вечернем ветерке.
– Ты так и не спросил меня, – наконец сказала Тика, – что случилось с мамой.
– Я боялся.
– Фракция Зеленых пришла к власти вскоре после того, как ты… исчез. Мама кричала, звала тебя, когда солдаты пришли за ней. Но тебя не было… Ты так и не пришел к ней на помощь…
Я не знал, что сказать. Я взял ее за руку. Она пододвинулась поближе ко мне, чтобы согреться.
– Да я и не думаю, что ты сумел бы ей помочь, – с трудом выговорила она, глядя на зажигающиеся на небе звезды. – Говорят, что царица… мама, да и я тоже, бы ли узурпаторшами, бесчувственными, бесчестными, не имеющими ничего святого… что мы взошли на трон лишь в результате убийства… И что я могла возразить? Ведь так оно и было!
После длительного молчания я спросил:
– А что мы теперь будем делать, Тика? Ты сама по пытаешься стать царицей?
Она заплакала, вначале почти беззвучно, потом ее плач перешел в истерические рыдания с громкими хриплыми всхлипываниями:
– Нет… Нет… Я не хочу…
– Ну и что тогда?
– Не знаю, Секенр. А что тыбудешь делать?
Я обнял ее за плечи. Она вздрогнула, но моей руки не убрала. Голову она положила мне на грудь.
– А где царица, твоя мать?
– У городских ворот… На шесте…
Меня охватила безудержная ярость. Никогда прежде я не был так разгневан, что бы со мной ни происходило. Я отстранил Тику и сел.
– Им не стоилоделать этого, – тихо сказал я. – Действительно, не стоило.
Я поднялся на ноги.
– Побудь здесь, – бросил я. – Просто лежи и жди меня. Я постараюсь скоро вернуться.
Оказалось, что мы были совсем неподалеку от города. Я шел в ночи – звезды плыли по кругу у меня над головой – и отсчитывал часы по звездному небу: час, два, три. Когда в поле зрения показался город, я затаился среди деревьев и немного выждал, чтобы оглядеться. Караванщики разбили свои лагеря у городских ворот, дожидаясь утра, когда их пустят в город. В предрассветный час, когда все уснули, я осторожно пробрался через лагерь и встал точно посредине между двумя башнями, обрамлявшими городские ворота.
Голова царицы Хапсенекьют торчала на шесте прямо перед воротами. Ее глаза выклевали вороны, но корона на голове осталась.
Ее дух не ушел в Царство Мертвых. Я увидел его магическим зрением. Он болтался на ветру, как тряпичная кукла, свисая с обрубленной шеи.
Я обратился к ней на языке мертвых, освобождая ее дух от изуродованного тела. Она сошла на землю. Она не плакала – плакал я.
Я оплакивал царицу, чей призрак стоял передо мной.
– Я ненавижу их всехза это. Какя их ненавижу! Я ненавижу их за то, что они сделали с Тикой…
Хапсенекьют потянулась ко мне, чтобы взять меня за руку. Ее рука прошла сквозь мою, как сквозь дым.
– Секенр, ты не любил меня, как и я тебя, впрочем. Для меня ты был лишь орудием – я использовала тебя, как и многих других. И ты, конечно же, понял это…
– Не знаю, что я чувствую сейчас, – с трудом выговорил я, – но это ранит сильнее всего.
– Секенр, пожалуйста…
В ярости я издал Крик Чародея, и городские ворота обрушились, привратные башни склонились одна к другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Но, – заметил младший брат, Дельрегазад, – разве не все чародеи поступают точно так же?
Остальные со страхом посмотрели на меня. С виду я казался им обычным ребенком, но ведь я сам только что признался в том, что я убийца. Я был не просто волшебником, которые часто бывают белыми магами или даже святыми, а черныммагом, чародеем, от которого, без сомнения, не стоит ожидать ничего хорошего.
– Да, – сказала я, – но для отца убийство превратилось в смысл жизни, давно перестав быть просто средством для достижения цели. Он возвысил его, превратив в своего рода искусство.
– Ах, – выдохнул Дельрегазад, садясь на свое место.
Опять воцарилось молчание. И снова его нарушил Арнегазад.
– А в какой области магии специализируешься ты, Секенр?
– Каллиграфия. Письмо, буквы на бумаге.
– В самом деле? – Это утверждение он тоже воспринял с изрядной долей скептицизма. Не думаю, чтобы он поверил мне. Я сидел с непроницаемым выражением лица, ожидая, что он скажет: Нет, Секенр, твой истинный талант – в умении страдать. Твоя каллиграфия – это письмена на твоем собственном теле. Видишь, страница исписана уже полостью.
Но он ничего не сказал.
Вскоре кто-то принес миску с водой.
– Посмотри в нее, – распорядился Арнегазад. – Расскажешь нам, что ты там увидел.
Без сомнения, мне была устроена самая настоящая проверка, но я сделал все, как мне велели: зажег в руках огонь под сдавленные вздохи и возгласы зрителей и, опустив руки в миску, держал их там, пока белое пламя целиком не покрыло поверхность воды.
Я многое там увидел: многих людей, многие страны… но вдруг я вскрикнул и выплеснул воду себе на колени.
– Я не могу ничего рассказать вам… – я плакал. Арнегазад протянул руку, дотронулся до моей щеки и резко отдернул палец, когда тот коснулся настоящейслезы.
– А я и не знал, что чародеи способны на это, – сказал он.
На следующее утро мы добрались до руин сожженного города. Вырытые шесты были свалены в кучу на речном берегу, но ни запаха гари, ни запаха смерти уже не осталось, лишь запах пыли.
К полудню мы доехали до второго города, который тоже был сожжен, но немногие оставшиеся в живых уже начали восстанавливать его. Арнегазад распорядился ждать его, пока он совещался с выжившими членами городского совета – тремя стариками, спорившими с ним и отчаянно жестикулировавшими. Наконец нас всех усадили в одну единственную утлую лодку, управляемую перевозчиком и его сыном, в то время как остальные в страхе старались держаться от нас подальше. Мы уселись среди своего багажа и очень скромно перекусили уже на воде. Мне хотелось спросить, куда делись верблюды. Их стоимость значительно превышала плату перевозчику. Но я хранил молчание.
Арнегазад обратился к спутникам на своем языке, потом обернулся ко мне.
– Боюсь, наша миссия не увенчается успехом – мы ехали зря. Царь уже мертв.
– Ка… Какой царь это был?
Арнегазад очень странно посмотрел на меня.
– Ну, Венамон Четвертый, разумеется.
А знаешь ли ты, что смотришь в лицо его убийцы?
Я сглотнул слюну и с трудом выговорил:
– Тогда зачем же вы продолжаете свое путешествие? Почему не возвращаетесь домой?
Арнегазад просто пожал плечами.
– Мы зашли уже слишком далеко. Нам хотелось бы увидеть знаменитый Город-в-Дельте.
Дельрегазад тронул его за плечо и что-то прошептал.
– Кроме того, Секенр, – продолжил Арнегазад, – для нас все же, возможно, найдется там работа. Я думаю, что и у тебя есть там дела.
– Да, – тихо ответил я.
– Это связано с тем, что ты видел в миске прошлой ночью?
– Да.
Достаточно сказать, что во время нашего плаванья мы миновали еще несколько городов, и сожженных, и не пострадавших, практически не встретив на реке других судов. Как только показался Город-в-Дельте, я попросил высадить меня на берег. Там я расстался с врачами из Тсонгатоко, обменявшись с ними заверениями в дружбе и выразив надежду на скорую встречу в будущем.
С помощью магического зеркала я вошел прямо во дворец, воспользовавшись лужей в тени царских конюшен. Там я нашел все, что мне требовалось: пару ведер с коромыслом. Я снял свою яркую тунику, аккуратно сложив ее и засунув между бочками на случай, если смогу вернуться за ней. Я обмазал себя грязью с головы до ног.
Затем, обнаженный до пояса, сплошь покрытый грязью, с коромыслом на плече я направился прямо к подземной тюрьме, словно был невидимкой. Никто из стражников не остановил меня. Я прошел сквозь их толпу, и они на меня даже не посмотрели. В сыром подземелье со стойким запахом гнили и нечистот я проходил мимо занятых узниками камер, но никто так и не окликнул меня.
В этом и заключалось мое преимущество. Будь я великаном или элегантно одетым чародеем, я бы моментально привлек внимание, но грязного оборванного мальчишку никто не воспринимал всерьез. Наверное, сын кого-то из слуг или, скорее всего, раб. Если у него чересчур много шрамов, что ж, рабов часто бьют. Я мог пройти всюду, куда мне заблагорассудится, пока буду держаться вдали от парадных залов.
Никем не замеченный, я забрал большое кольцо с ключами, подошел к одной из камер и открыл ее.
Осторожно поставив ведра на пол, я уставился во тьму. Свет проникал туда лишь из отверстия в потолке, выходившего не наружу, а в камеру сверху. Пахло оттуда, как из выгребной ямы.
Я зажег пламя в ладони и увидел узницу, висевшую на цепях на дальней стене камеры: изможденную, голую, избитую и израненную, ее волосы, длиннее моих, свисали ниже пояса спутанными прядями. Когда я подошел к ней, она встрепенулась, слабо застонав и дернув головой, чтобы отбросить волосы с лица.
Я поднял пламя и поднес его к ней. Ее лицо распухло, отекло и почернело от недавних побоев. Она смотрела на меня, с трудом открыв полные боли глаза.
– Это не может быть Секенр, – сказала она. – Я, наверное, умерла. И ты тоже мертв.
– Это я, Тика. В самом деле я.
– Ты не обманываешь меня?
– Нет, Тика. Не обманываю.
Потушив пламя, я начал на ощупь неумело возиться с ключами и кандалами, ничего не видя в темноте. Я пытался удержать ее, когда она падала со стены, но мы не устояли на ногах и вместе повалились на грязный пол. Мы пролежали там несколько минут совсем рядом с кучей свежего навоза. Она вцепилась в меня, как тонущий в реке хватается за бревно.
Она не плакала. Мне кажется, она уже выплакала все слезы.
Выбравшись из-под нее, я встал на колени.
– Как ты думаешь, ты сможешь встать?
– Да…
Я помог ей подняться на ноги, закинув ее руку себе на шею, и мы поковыляли к дверям.
Я оставил ее в дверях, чтобы вернуться за коромыслом с ведрами.
– Зачем все это?
– Ты можешь нести хотя бы одно ведро?
Пошатнувшись, она упала на меня, положила руки на плечи и обняла, свалив коромысло с ведрами на пол. На мгновение мы застыли на месте. Я дал ей расслабиться и отдохнуть у себя на плече, без труда поддерживая ее. Она была не тяжелее меня, хоть и на голову выше.
Без сомнения, ей не хватило бы сил нести помойные ведра и пройти мимо стражников, словно она делала это каждый день. От этого варианта пришлось отказаться. Мне надо было воспользоваться магическим зеркалом, вопреки риску, нет, скорее уверенности в том, что за темницами наблюдает кто-то из чародеев, даже если он и не присматривал за конюшнями.
– Вода, – прошептал я. – Мне нужно немного воды. Тогда мы сможем выбраться отсюда.
Опустившись на четвереньки, она поползла обратно во тьму камеры и вернулась, чуть не задохнувшись от потраченных усилий. Она вручила мне чашку, сантиметров на пять-шесть заполненную жидкостью, которую с трудом можно было назвать водой.
– Мой недельный рацион, – сказала она. – Если, конечно, они сюда не мочились…
Чтобы стражники не застали нас в коридоре, я отвел ее обратно в камеру, плотно прикрыв за нами дверь.
– Потерпи еще чуть-чуть, – попросил я.
Усевшись прямо в грязь с ведром на коленях, я выплеснул воду на дно ведра – мне требовалась более широкая, чем у чаши, поверхность – и потряс его, чтобы разбить пленку грязи. На этот раз я склонился над ведром и дышал на воду, пока она не засветилась.
– А я и не знала, что ты умеешь делать такие вещи, – заметила Тика.
– Я кое-чему научился. Но подожди…
Как я и опасался, седой плешивый старик смотрел на меня из ведра. Я грубо заговорил с ним, обратившись к нему на языке мертвых.
– Не вздумай чинить нам препятствий. Мы только хотим уйти. Любая попытка помешать нам дорого тебе обойдется.– Я сопроводил свою речь несколькими весьма распространенными среди магов словечками, выученными мною в Школе Теней, добавив кое-что и от себя и намекнув, что мне известно весьма и весьма многое. Я процитировал несколько слов из леденящей кровь литании Кровавых Царей Та-Йед Хзан на их собственном языке, воспользовавшись любезностью Таннивара Отцеубийцы, однажды побывавшего в этом царстве тьмы и вечных льдов.
Незнакомый чародей махнул мне рукой и исчез.
– А теперь пойдем, – сказал я.
Я поставил ведро на пол, обхватил Тику сзади, крепко сжал ее в объятиях, наклонился вперед, и мы вдвоем кувырком пролетели сквозь светящуюся поверхность.
Мы со всплеском приземлились в зарослях тростников у самой воды. Я сел, отплевываясь. Тика лежала рядом со мной, лицом вниз. Я перевернул ее и вытащил на берег. Она долго откашливалась, сплевывая тину и ил, а потом неподвижно лежала с закрытыми глазами, едва слышно дыша, пока я носил чистую воду в ладонях, чтобы промыть ее многочисленные раны. С головой погрузившись в ее лечение, я и не заметил, как спустился вечер. Ночные птицы закружились в небе у меня над головой. Бредущая по воде цапля подошла к нам буквально на расстояние вытянутой руки, пристально наблюдая за мной. Я счел это добрым знаком.
Сделав все, что было в моих силах, я помылся сам, и мы, мокрые, сидели бок о бок, дрожа на легком вечернем ветерке.
– Ты так и не спросил меня, – наконец сказала Тика, – что случилось с мамой.
– Я боялся.
– Фракция Зеленых пришла к власти вскоре после того, как ты… исчез. Мама кричала, звала тебя, когда солдаты пришли за ней. Но тебя не было… Ты так и не пришел к ней на помощь…
Я не знал, что сказать. Я взял ее за руку. Она пододвинулась поближе ко мне, чтобы согреться.
– Да я и не думаю, что ты сумел бы ей помочь, – с трудом выговорила она, глядя на зажигающиеся на небе звезды. – Говорят, что царица… мама, да и я тоже, бы ли узурпаторшами, бесчувственными, бесчестными, не имеющими ничего святого… что мы взошли на трон лишь в результате убийства… И что я могла возразить? Ведь так оно и было!
После длительного молчания я спросил:
– А что мы теперь будем делать, Тика? Ты сама по пытаешься стать царицей?
Она заплакала, вначале почти беззвучно, потом ее плач перешел в истерические рыдания с громкими хриплыми всхлипываниями:
– Нет… Нет… Я не хочу…
– Ну и что тогда?
– Не знаю, Секенр. А что тыбудешь делать?
Я обнял ее за плечи. Она вздрогнула, но моей руки не убрала. Голову она положила мне на грудь.
– А где царица, твоя мать?
– У городских ворот… На шесте…
Меня охватила безудержная ярость. Никогда прежде я не был так разгневан, что бы со мной ни происходило. Я отстранил Тику и сел.
– Им не стоилоделать этого, – тихо сказал я. – Действительно, не стоило.
Я поднялся на ноги.
– Побудь здесь, – бросил я. – Просто лежи и жди меня. Я постараюсь скоро вернуться.
Оказалось, что мы были совсем неподалеку от города. Я шел в ночи – звезды плыли по кругу у меня над головой – и отсчитывал часы по звездному небу: час, два, три. Когда в поле зрения показался город, я затаился среди деревьев и немного выждал, чтобы оглядеться. Караванщики разбили свои лагеря у городских ворот, дожидаясь утра, когда их пустят в город. В предрассветный час, когда все уснули, я осторожно пробрался через лагерь и встал точно посредине между двумя башнями, обрамлявшими городские ворота.
Голова царицы Хапсенекьют торчала на шесте прямо перед воротами. Ее глаза выклевали вороны, но корона на голове осталась.
Ее дух не ушел в Царство Мертвых. Я увидел его магическим зрением. Он болтался на ветру, как тряпичная кукла, свисая с обрубленной шеи.
Я обратился к ней на языке мертвых, освобождая ее дух от изуродованного тела. Она сошла на землю. Она не плакала – плакал я.
Я оплакивал царицу, чей призрак стоял передо мной.
– Я ненавижу их всехза это. Какя их ненавижу! Я ненавижу их за то, что они сделали с Тикой…
Хапсенекьют потянулась ко мне, чтобы взять меня за руку. Ее рука прошла сквозь мою, как сквозь дым.
– Секенр, ты не любил меня, как и я тебя, впрочем. Для меня ты был лишь орудием – я использовала тебя, как и многих других. И ты, конечно же, понял это…
– Не знаю, что я чувствую сейчас, – с трудом выговорил я, – но это ранит сильнее всего.
– Секенр, пожалуйста…
В ярости я издал Крик Чародея, и городские ворота обрушились, привратные башни склонились одна к другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67