Чтобы стать перспективным предметом переговоров с Сайрусом Мобилиусом, человек должен быть молодой особью мужского пола, с адекватным интеллектом, способной к размножению. Вроде тебя. Просто чудо, что тебе вообще позволили здесь работать. Кто знает, с кем ты мог здесь переспать? Кто знает, какие болезни ты при этом мог подцепить? И есть еще одно.
Вот и наступил тот самый момент, которого Алекс со страхом ожидал. Кейт держала бокал перед лицом, так что он не видел ее рта и подбородка, когда она спросила:
– Скажи, Алекс, а как же мы?
– Мы?
– Мы. Ты хочешь по буквам? Эм-Ы. Мы. Ты и я. Похоже, вся неотложность этого важного семейного дела заставила ускользнуть из твоего разума тот факт, что мы с тобой все прошедшие два месяца делили постель. У меня была иллюзия, что ты этим наслаждался. А что случится, когда великий семейный союз будет заключен, и Люси станет миссис Алекс Лигон?
– Не знаю.
– Зато я знаю. – Кейт с грохотом опустила свой бокал на столик, и приторно-липкое спиртное расплескалось по столешнице. – Я не слишком влиятельная персона, но делить пенис с кем-то еще не намерена – даже с наследницей всего состояния Сайруса Мобилиуса. Иди, трахай эту самую Люси, если тебе охота. А пока будешь ее трахать, и себе палец в задницу засунь!
Кейт в упор смотрела на Алекса, глаза ее стремительно моргали. Затем она встала, подтянула свое платье так, что оно закрыло ее до шеи, повернулась и вышла.
Алекс остался один. Он надеялся поделиться с Кейт своими тревогами по поводу матушки. Он внимательно изучал Лену Лигон во время семейного совета и, как ему показалось, разглядел кое-какие доказательства того, что симбионт, в которого превратилась его мать, капитально отличался от первоначальной персоны.
Однако сегодня вечером обсудить эти тревоги Алексу было не суждено. И ни в одной постели, в которую бы он улегся спать, не оказалось бы под боком Кейт Лонакер. Одинокий вечер распростерся перед ним, скучный и пустой.
Тогда Алекс встал и направился в свой кабинет. Быть может, прогнать компьютерные модели прямо сейчас, не дожидаясь утра? Нет, пожалуй, не стоит. На данный момент все великолепие Дня Невода никак не оправдывало своей рекламы.
6.
Люди уже сто пятьдесят лет искали послание со звезд. Каковы были шансы на то, что именно ты, Милли Ву, прямо здесь и сейчас обнаружишь самое первое?
Милли без конца твердила себе, что все ставки против нее, и все же каждое утро, сидя в своей крошечной кабинке, он ощущала странную, но сладостную дрожь предвкушения.
Шла третья неделя ее работы, и ритуал уже сделался привычным. Входящие сигналы на всех длинах волн первым делом направлялись на центральную «мельницу» станции для первичной обработки и стандартного форматирования. Мельница была полностью автоматизирована, и ни один человек никакой роли в этой операции не играл.
Дальше проводился целый ряд компьютерных обработок и тестов, опять же без человеческого вмешательства, предназначенных для обнаружения отклонений от случайности. Существовала тонкая грань между сигналом, который был непредсказуем, но достаточно строго определен, и сигналом, который был абсолютно случаен. К примеру, цифры таких чисел, как «пи», «э» или «гамма» (постоянная Эйлера), образуют бесконечную последовательность в любой числовой базе, какую вы пожелаете выбрать. Вы можете вычислить каждый элемент этой последовательности – скажем, цепочку цифр, которой начинается десятичное представление числа «пи»: 3,14159265358979323846... Продолжать это занятие можно до тех пор, пока у вас не кончится время или терпение. Независимо от того, где вы остановитесь, на миллионной, миллиардной или триллионной цифре, всегда останется следующая цифра – уникальная и неповторимая. Следовательно, число «пи» является строго определенным, и ничего случайного в нем нет. С другой стороны, независимо от того, как далеко вы зайдете, следующую цифру нельзя будет предсказать, исходя из уже имеющихся.
Разумеется, если вам случалась обнаружить первую тысячу или десять тысяч цифр числа «пи» в сигнале, принятом из космоса, дело принимало совсем другой оборот. Это, без всякого сомнения или потребности в дополнительной информации, обеспечивало железное доказательство того, что вы получили послание внеземного разума.
Милли все это знала задолго до того, как подала заявление на работу в проекте «Аргус». Существовала также надежная гарантия того, что компьютеры «Аргуса», в миллиарды раз быстрее и точнее любого человека, проводили отсев на предмет обнаружения неисчислимых миллионов цифровых последовательностей, срисованных из чистой математики и физики.
Что же тогда оставалось делать людям? Именно то, чем сейчас занималась Милли: пользоваться человеческой способностью, пока еще не превзойденной ни одним компьютером, к распознаванию образов.
Каждое утро мельница выдавала переменное число сигналов с неким элементом необычности. Каждое утро восемнадцать человек в отдельных кабинках обеспечивались своей квотой набора данных для индивидуального изучения. Никто в аналитической группе не знал, сколько сигналов для человеческой инспекции мельница выдаст в данный конкретный день, а потому все допускали, что в каких-то случаях двое или больше человек могли получить одни и те же данные. В принципе ни один набор данных не был старше одного дня, но Ханна Краусс по секрету сказала Милли, что новеньким в первые недели работы часто подсовывают старую аномалию, чтобы посмотреть, как они с ней разберутся. Джек Бестон точно так же калибровал и сравнивал качество своих людей, как и сигналы из космоса.
Он был не просто Людоед – он был Людоед-параноик. Милли и ее коллеги по станции «Аргус» могли вместе питаться, если им того хотелось, а также встречаться для дружеского общения, сколько им только могло заблагорассудиться. Чего им никогда делать не позволялось, так это обмениваться мнениями о своей работе. Аномалии нельзя было афишировать, и они также не служили темой для группового обсуждения. О них следовало докладывать напрямую самому Джеку Бестону.
Данные для индивидуального анализа подразделялись на то, что на юпитерианской станции Л-4 было известно как «клетки». Загружая себе первую за сегодняшний рабочий день клетку, Милли размышляла о том, что она к тому же в клетке и сидит. Хуже того, она находилась в одиночном заключении. Левую от нее кабинку занимала вечно скорбная женщина лет пятидесяти с хвостиком, которая, судя по всему, никакого иного существования, кроме как на работе, не вела. Лотта Дейнс никогда не бывала в столовой, и независимо от того, в какую рань Милли приходила в свою кабинку, дверь соседней оказывалась заперта, а красный индикатор снаружи указывал, что кабинка занята. Сверхактивный мужчина, занимавший правую от Милли кабинку, являл собой противоположную крайность в плане поведения. Саймон Биттерс работал когда придется, без конца выскакивал из кабинки и снова туда заскакивал, совал голову за перегородку к Милли, прикладывал указательный палец к кончику длинного носа, после чего, не говоря ни слова, нырял обратно. Судя по всему, он чуть ли не целые рабочие дни расхаживал по станции. Милли недоумевала, как Биттерс при этом умудряется выполнять свою рабочую норму. Но он, очевидно, ее выполнял, иначе бы Джек Бестон рвал его на кусочки на каждом еженедельном отчетном собрании.
– Ты там далеко от дома окажешься, – сказал Милли ее отчим перед самым ее отбытием с Ганимеда. – Заведи себе друзей, чтобы тебе одиноко не было.
Конечно. Но как их тут себе завести, когда кругом такие эксцентрики?
Возможно, Милли и сама была не лучше. Отбывая в юпитерианскую точку Л-4 для работы в проекте «Аргус», она такого не ожидала, но предупреждение Ханны Краусс после пары первых недель ее работы в чем-то совпало с пожеланием ее отчима.
– Эта работа интересная и заманчивая, но одинокая, – сказала Ханна. – Попробуй завести себе друзей и найти какое-нибудь занятие помимо работы. Знаешь, какие профессиональные опасности у математиков, логиков и криптоаналитиков?
– Депрессии?
– Да, депрессии. Кроме того – безумие, паранойя и суицид. А изоляция еще больше увеличивает шансы.
Теперь, когда ты уже была здесь, тебя предупреждали. Милли изучила экран перед собой. Для обработки только что загруженной клетки имелось бесконечное разнообразие способов. Клетка появилась как длинная цепочка двоичных цифр – всего, что угодно, от миллиона до многих миллиардов единиц и нулей. Милли могла преобразовывать эту цепочку в любой числовой базе, вводить любую разбивку, искать там повторяющиеся звенья, представлять данные сгруппированными в двух – и трехмерные блоки, видоизменять результаты в полярной, цилиндрической или любой другой ортогональной системе координат, изучать преобразования Фурье и энергетические спектры результата, проводить перекрестную корреляцию любой отдельно взятой секции с другой, вычислять энтропию последовательности или образа, искать инварианты формы или размера, а также отображать любой из этих результатов или все вместе взятые на дисплее в широком разнообразии форматов. В первые же несколько дней Милли разработала свой собственный набор подобных процессов вместе со оболочкой операций, чтобы автоматически прогонять сразу весь цикл. Теперь ей оставалось только сидеть и наблюдать за результатами, позволяя своему воображению свободно порхать в поисках странностей или – в конце концов, надежда всегда оставалась – значимых образов.
Пока Милли работала, призрачные фигуры из прошлого проходили через ее сознание. Эти фигуры принадлежали ее героям и героиням. Был здесь Томас Янг, универсально одаренный англичанин девятнадцатого столетия, который с легкостью переходил от медицины к физике, а оттуда – к лингвистике. Он взялся за многоязычные надписи на Розеттском камне, чтобы выработать первый подход к расшифровке египетских иероглифов. Затем Янг, человек поистине энциклопедических знаний, бросил свою работу как «забаву для нескольких часов досуга». Был здесь и француз Жан Франсуа Шампольон, который закончил работу, начатую Янгом, и написал об этом книгу, так заворожившую семнадцатилетнюю Милли. А Шампольон в этом же самом возрасте стал полноправным профессором Гренобльского университета.
Через столетие после Шампольона тихая американка Элис Кобер, специалистка по классической литературе, начала терпеливо разгадывать загадки критского языка. После ее ранней смерти эта работа была закончена Майклом Вентрисом и Джоном Чедвиком. Рядом с Чедвиком в качестве его коллеги по английскому секретному учреждению военного времени стояла загадочная и трагическая фигура Алана Тюринга. Тюринг, несмотря на его вечно мятую одежду, грязные ногти и небритую физиономию, был непревзойденным криптоаналитиком, а также крестным отцом всех тех компьютеров, что теперь окружали Милли. Жизнь его закончилась тем самым самоубийством, о котором Ханна Краусс предостерегала всех работников сферы криптоанализа. За спиной у Тюринга, столетием раньше, стоял Чарльз Беббедж, еще один крестный отец компьютеров, также прославленный криптоаналитик, который подобрал ключ к «нерешаемому» шифру Вигенере и всю жизнь шагал по тонкой черте между гениальностью и безумием.
Крестная мать конкретной сферы деятельности Милли, интерпретации сигналов со звезд, родилась через поколение после Тюринга. Джоселин Белл, примерно тех же лет, что и теперь Милли, сидела одна-одинешенька день за днем и ночь за ночью, изучая сигналы радиотелескопа, пока в один прекрасный день не наткнулась на любопытные повторяющиеся образы электронного шума, которые она назвала «очистками». Какое-то время Джоселин Белл и ее научный руководитель считали, что им удалось обнаружить именно то, что теперь так отчаянно жаждала увидеть Милли: синтетические сигналы из дальнего конца галактики, посланные разумными существами. Они даже – по крайней мере, приватно, если не публично – назвали их «объектами МЗЧ», где аббревиатура означала «маленьких зеленых человечков». Действительное открытие Джоселин Белл природных сигналов, посланных стремительно вращающимися нейтронными звездами, известными как пульсары, стало колоссальным сюрпризом и великим событием в истории астрофизики; однако в каком-то смысле оно также стало разочарованием.
Подобная ситуация, размышляла Милли, была одновременно и надеждой, и проклятием СЕТИ. Если ты и впрямь обнаруживала образ, слишком велики были шансы на то, что он окажется вовсе не тем, на что ты надеялась. Куда более вероятно было то, что ты случайно наткнулась на некое естественное явление. У природы имелась масса способов произвести сигнал с каким-либо повторяющимся образом. Почти все в космосе – планеты и спутники, звезды и галактики – вращалось, и каждый из этих объектов имел свое собственное магнитное поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68