Дервин не представлял, что тут можно
поделать, но знал, что с отцом лучше не спорить.
Он был там. И знал, что никакие тела найдены не были - ни Микаэла, ни
Эдана, ни еще чьи-либо. Они просто пересекли равнину, проехали по
нескольким лесным тропам, даже не углубляясь далеко в лес, а потом
вернулись. Все это было не больше, чем простая разминка для коней. Но
участники так называемого "спасательного похода" никогда не заводили
разговоров на эту тему, даже между собой, насколько знал Дервин. Эрцгерцог
был человеком, который мазал их хлеб маслом, и все они прекрасно понимали
это.
Дервину все это не нравилось. Ничуть. Отец всегда следил за тем,
чтобы он получил должное и строгое воспитание, дабы однажды смог занять
его место; потому, повзрослев, Дервин в конце концов стал правой рукой
лорда Эрвина. Он возглавлял войска в сражениях против Микаэла, законного
императора и друга детства. Он видел его несколько раз, один раз очень
близко, и узнал и его самого, и Эдана. Однажды, во время одного из
многочисленных сражений, которые велись на протяжении многих лет и ничего
не могли решить, они почти скрестили мечи. Две армии столкнулись, начался
рукопашный бой; пыль, поднятая тысячами конских копыт и человеческих ног,
висела над полем битвы облаком; то был один из тех случаев, когда внезапно
человек на мгновение оказывается на крохотном островке покоя посреди
бушующей битвы. И там Дервин увидел Микаэла на боевом коне.
Дервин узнал императорский герб Роэлей на его щите и плаще, так же
как Микаэл узнал орла Боруинов на щите Дервина. Дервин поднял забрало,
Микаэл сделал то же самое. Несколько мгновений они просто смотрели друг на
друга, а затем волной сражения их просто разнесло в разные стороны. Но в
те мгновения Дервин увидел в императоре того мальчика, какого он помнил.
Он повзрослел, волосы у него были теперь длиннее, чем прежде, и начинала
пробиваться темная бородка, но Дервин узнал друга детства. И если
когда-нибудь он питал какие-то сомнения в подлинности его личности - а он
их не питал - они рассеялись бы прямо там и тогда. Это был Микаэл. Вне
всяких сомнений. И лицо его выражало печаль... и разочарование.
Сердце Дервина разрывалось на части. Он был сыном своего отца, и даже
если бы он не любил отца - а он любил, несмотря на его суровость -
сыновний долг обязывал его к послушанию. И герцогство Боруин принадлежало
ему по праву рождения. Он должен был защищать его. Но защищать от
законного императора, по милости предков которого они владеют этой землей?
Это было предательством. Однако Дервин не по своей воле оказался в этом
положении, в обстоятельствах, которыми он не мог управлять. Сохранить
верность отцу - значило изменить императору. А сохранить верность
императору - значило предать отца. И в любом случае прослыть низким
изменником.
Дервин устал от гражданской войны, хотя никто, кроме простолюдинов,
ее так не называл. Микаэл называл войну мятежом, каковым в
действительности считал ее и Дервин. Лорд Эрвин объявил Микаэла
узурпатором и самозванцем и называл войну борьбой против тирании, а своих
солдат - "борцами за свободу". Он никогда не признавал, что в своей
попытке прийти к власти недооценил лорда Тиерана. Хотя он никогда прямо не
говорил об этом, Дервин понимал - теперь понимал,что замышлял отец.
Когда все это началось, восемь лет назад в летней резиденции
императора, он на самом деле ничего не понимал. Но теперь, став старше, он
вспоминал, оглядываясь в прошлое, какой заботой его отец окружал
императрицу, как старался снискать ее расположение, очаровать ее,
пользуясь любой возможностью оказать ей какую-нибудь услугу и выразить
свое сочувствие в связи с тем, что ей приходится переносить. Он помнил,
как озадачило его тогда поведение отца. Лорд Эрвин никогда ни с кем не вел
себя так - даже с покойной матерью Дервина. Тогда Дервин решил, что отец
просто гостеприимный хозяин и выполняет свой долг перед императрицей.
Однако в манерах императрицы всегда чувствовалась некоторая
принужденность, когда лорд Эрвин находился поблизости. Теперь, конечно,
Дервин знал, почему.
Отец пытался ухаживать за ней. Наверное, Дервин смог бы оправдать
его, если бы это была любовь, но он знал, что отец не любил императрицу,
как не любил и его мать, когда она еще была жива. Эрвин Боруинский не
любил женщин. Он обладал ими. Его отец любил лишь власть - и борьбу. В
этом они различались. Эрвин Боруинский любил войну. Его сыну она надоела
до смерти.
Как все изменилось с тех пор, как они с Микаэлом были детьми, подумал
Дервин. Он был всего несколькими годами старше, но восемь лет
беспрестанных войн изменили многое. Он повзрослел очень быстро. Похоже,
Микаэл тоже. То его выражение лица, какое Дервин увидел при их встрече во
время боя, говорило об этом красноречивей всяких слов. Они больше не были
детьми, которые в игрушечных латах и с деревянными мечами играли в войну,
видя в ней величье и славу. Они узнали правду: война ужасна, отвратительна
и истребляет человеческую душу. Но почему тогда его отец так любит ее? Чем
он отличается от них? Этого Дервин не мог понять.
Они никогда не стали бы считать войну неким доблестным и
замечательным приключением, если бы в бытность свою детьми увидели однажды
поле битвы после сражения. Взрытая земля, усеянная телами убитых и
умирающих; люди с такими ужасными ранами, что один их вид вызывает
дурноту; стоны, хрипы, предсмертные вопли, жуткое жужжание мух,
привлеченных кровью и запахом... этот запах! Нет ничего отвратительнее,
подумал Дервин, гнилостного запаха войны. У убитого в сражении солдата
желудок непроизвольно опорожняется, и после боя запах человеческих
испражнений и гниющей на солнце плоти становится таким сильным, что глаза
начинают слезиться.
Когда они по ходу игры "убивали" друг друга и хватались за
воображаемые смертельные раны, каждый старался переиграть всех прочих в
театральной эффектности своей "смерти"... Нашли бы мы смерть такой
эффектной, подумал Дервин, если бы на самом деле увидели ее? Он видел ее
чаще, чем мог предположить когда-либо, и не находил в ней ничего хотя бы
отдаленно эффектного. Разве только ее безобразие и страдание. И страдали
не одни солдаты.
Дервин видел измученные лица родных и близких, которые выстраивались
вдоль улиц, встречая войско из похода, и с тревогой и страхом высматривали
среди солдат своих мужей, отцов и сыновей. Он слышал вопли и стоны жен и
матерей, когда их любимые не возвращались или возвращались калеками. Он
слышал и видел, как плачут дети, когда видят изуродованные тела своих
отцов или узнают, что они никогда не вернутся. И каждый раз проходя через
это, Дервин чувствовал, как умирает частица его души. Как может человек,
находящийся в здравом уме, любить такую страшную вещь, как война?
Возможно, несмотря на весь ужас действительности, его отец в
некотором отношении остался мальчишкой, видящим в войне нечто великое.
Или, возможно, он просто видел войну так долго, что ее страшная цена
больше не трогала его? Неужели и он станет таким же?
Когда они вернулись из первого его сражения, его "боевого крещения",
как гордо выразился отец, Дервин был настолько потрясен пережитым, что при
первой же представившейся возможности убежал в свою комнату, запер дверь,
бросился на кровать и разрыдался. Он плакал не о себе, но обо всех убитых
и искалеченных, и плакал об их матерях, женах и детях, чьи страдания
поразили его до глубины души. Но с течением лет каждый раз эти переживания
становились все слабее и все меньше трогали его сердце. И это пугало
Дервина больше всего. Он понимал, что постепенно становится похожим на
отца, который видел лишь награду в конце похода, а не цену, заплаченную за
нее в пути. Возможно, именно это разбило сердце его матери и свело ее в
могилу. Когда у человека исчезает способность чувствовать боль других,
способность любить пропадает тоже.
Почему все должно быть так? Почему недостаточно быть просто
эрцгерцогом Боруинским, одним из самых влиятельных и уважаемых лиц в
империи? Зачем отцу все это? Его подданные смертельно устали от войны.
Дервин видел это на их лицах во время походов. Он видел это в Боруине, в
Тэгасе, в Бросенгэ, в Аваниле и западном Алами; где бы ни проходило
войско, он видел лица простых людей, которые стояли вдоль дорог или среди
полей, где они трудились, или на улицах городов и деревень. Именно они
своим трудом питали войну: их урожай забирали, их скот забивали, их поля
вытаптывали. И вероятно, им было все равно, кто победит. Они просто
хотели, чтобы война кончилась. Как и Дервин.
- Я устал от этого ожидания, - угрюмо сказал отец. Он поднял кубок,
осушил его и опустил на стол с такой силой, что Дервину показалось, он
сейчас разобьется. - Если бы Горванак сделал свою часть работы, мы могли
выйти из этого проклятого тупика уже сейчас.
Он собирался захватить Дозон, затем пересечь его границы и атаковать
Тауривель с запада. Одновременно с ним гоблины Марказора должны были
напасть на эльфийское королевство с востока. Зажатые с двух сторон между
силами гоблинов, эльфы не смогут ничего предпринять. А когда Туаривель и
Дозон падут, мы сможем захватить Кариэль, а гоблинская армия пересечет
Марказор и атакует Элини. И владения Самозванца будут окружены
подвластными нам странами.
- Это было бы вполне вероятно, но вот Горванак начал жаловаться, что
Зорнак Марказорский отказывается нам помогать. Он боится послать свои
войска на Туаривель, потому что пока его армия будет сражаться на стороне,
на его собственные земли могут напасть воины из Мореда. Он обещает помочь
нам, но не раньше, чем мы разберемся с Моремом. Но как я могу позволить
себе двинуться на Моред, если мы даже не представляем, куда подевалась
проклятая армия Ануира? Предположим, я займу Моред, а они возьмут да и
нападут на Бросенгэ или на нашу территорию. И мы окажемся окружены. - Нам
бы следовало захватить западную Алами вместо того, чтобы двигаться на
Аванил, - произнес Дервин.
- Если бы мы в свое время воспользовались этой возможностью, то
сейчас нам нужды бы не было в Зорнаке, а Аванил оказался бы отрезан.
- Ого, да ты у нас нынче генерал, а, щенок? - насмешливо ответил
Эрвин.
- Если бы мы засели в западной Алами, то мы бы и оказались отрезаны,
глупец! Нам бы перекрыли обратную дорогу через лес, а наша армия оказалась
бы в тисках между воинами герцога Алами и армией Ануира. Нам бы пришлось
отвоевывать каждый дюйм дороги домой, и все бестолку. Нет, Аванил - вот
ключ к победе. Захватив Аванил, мы получаем Гист. Затем нападаем с юга и
тесним армию Ануира до самых Проливов.
- Только мы никак не сможем атаковать Аванил, снова не проходя
западную Алами, - возразил Дервин.
- А каждый раз, когда мы совершаем подобную попытку, Микаэл отвечает
нападениями на гарнизоны в Бросенгэ, мешая нашим войскам с юга поддержать
нашу атаку на Аванил. А на сам переход через западную Алами мы тратим
такую уйму времени, что Микаэл спокойно успевает отойти к северу, пока
Аван охраняет южные границы. Такая ситуация нам ничего не дает. Кроме
того, мы вынуждены идти в обход Гор Морского Тумана, защищающих Тэгас от
нападений со стороны Аванила. Вот если бы найти способ пересечь их...
- И позволить ограм вырезать половину наших воинов, прежде чем они
встретятся с армией Ануира? Давай, расскажи мне, как ты собираешься
провести тяжеловооруженные войска по этим проклятым горам, не наткнувшись
на людоедов, и я с удовольствием проверю твой способ на практике. В
противном случае, предоставь заниматься стратегией мне.
- Я не хотел сказать...
- Плевал я на то, что ты хотел сказать, - прервал Эрвин, осушая
очередной кубок.
- Этот ублюдок Горванак не двинется на Туаривель, пока я не дам ему в
поддержку отряды из Талини, но мне самому нужны эти войска на случай, если
проявится армия Ануира. А ведь я даже не знаю, где она сейчас, разрази ее
гром!
- Может, нам следует попытаться использовать Мир Теней, по примеру
Микаэла...
- Рискую наткнуться на него прямо там? Нет, мы никак не можем себе
этого позволить, и он отлично знает это, лопни его глаза! Наша позиция
выгодней, но его армия мобильней нашей. И ни один не захочет поступиться
своими преимуществами. Он не плох в военном деле, конечно, не без помощи
Корвина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60