Он снова зашагал вперед, стараясь двигаться как можно тише; все его
чувства сейчас были напряжены до предела. Он миновал поворот тоннеля.
Справа послышался шорох; Холлоран успел различить во тьме едва заметное
движение неясной тени. Он продолжал идти ровным шагом, на ходу вытаскивая
браунинг из кобуры, размышляя, кто бы это мог быть.
Он подумал, что днем собак держат где-то на привязи или взаперти, а
ночью отпускают. Может быть, в ранних сумерках их уже выпустили на
свободу.
Опять раздалось это сопение, а затем кусты зашуршали громче, словно
невидимые животные старались обогнать его, забегая вперед. Сначала звуки
доносились из глубины леса, затем начали приближаться - похоже, собаки
срезали угол дороги, пробираясь прямо через низкий кустарник. Теперь
Холлоран шел, не останавливаясь, не замедляя и не ускоряя своих шагов.
Среди деревьев мелькнула тень - зверь бежал рысью, опустив морду к
земле. За ним показался еще один, и еще, и еще... он разглядел целую
вереницу темных фигур, крадущихся меж кустов.
Странно, что они до сих пор не напали на него. Впрочем, очень может
быть, что они специально обучены окружать и гнать свою жертву; пугать ее,
не нападая без крайней нужды. Он очень надеялся на это. Их также могли
научить молча красться по следам преследуемого человека... Он едва
пересилил желание побежать - ему не обогнать этих странных, молчаливых
животных; а если он повернет назад, они непременно кинутся следом за
ним... Его пальцы крепче сжали рукоять револьвера.
Под плотной завесой ветвей было темно - казалось, что уже давно
наступила полночь. Шорох справа затих, неясные тени мелькнули - и
растворились во мраке. Очевидно, собаки пробежали дальше; их совсем не
интересовал одинокий путник, мирно бредущий по дороге.
Холлоран не выпускал оружия из рук.
Низкая тень бесшумно возникла на открытом участке дороги впереди
него. Он едва смог угадать в ней фигуру собаки - настолько густым был
сумрак, но слышал звук быстрого тяжелого дыхания. Зверь стоял, не лая, не
поскуливая. Ждал, пока Холлоран подойдет ближе. Следом за первым из кустов
вынырнули другие звери. Они преградили путь Холлорану; их шумное дыхание
сливалось в один ритмичный звук...
Холлоран направил на них свой револьвер. Он приближался к их плотному
полукольцу ровным, медленным шагом, не делая никаких лишних движений,
которые могли бы напугать их.
Он услышал их низкое рычание. Подойдя поближе, он скорее
почувствовал, чем увидел, как звери напряглись, готовясь напасть. Между
ним и ближайшей смутной тенью оставалось всего семь или восемь шагов. Он
продолжал все так же медленно и твердо шагать вперед...
Как вдруг за его спиной раздался другой звук, внезапно усилившийся в
вечерней тишине. Шум мотора! Он остановился, не сводя глаз с неясных
очертаний фигур собак впереди себя. В любой момент можно было ожидать
стремительного броска какой-нибудь из этих жутких тварей. Приближающиеся
огни осветили деревья и кусты, и наконец лучи упали на дорогу перед
Холлораном.
У него перехватило дыхание, и пальцы еще крепче сжали револьвер.
Глаза, множество желтых глаз, вспыхнувших в отсвете фар передних
автомобиля, смотрели прямо на него. Контуры тощих тел вырисовывались все
ярче.
Возможно, это были собаки, но какие отвратительные! Холлоран никогда
раньше не видел собак такой породы.
Они поднялись с земли и убежали обратно в лес; шорох в кустах
постепенно утихал.
Машина остановилась в нескольких шагах от него, и Холлоран спрятал
свое оружие в кобуру. Окно автомобиля медленно открылось, и из кабины
показалось лицо Палузинского.
- Я подвезу вас, "мой коллега" - сказал телохранитель Клина. - Шакал
может быть лютым зверем, когда нападает на безоружного.
ЯНУШ ПАЛУЗИНСКИЙ
ВЫЖИВШИЙ КРЕСТЬЯНИН
Его отец, Генрик Палузинский, был простым человеком, крестьянином,
вступившим в народное ополчение, чтобы идти под Замосць воевать с
легендарной Первой Конной под командованием генерала Семена Буденного.
Маленькая партизанская армия, состоявшая из польской кавалерии,
крестьян-ополченцев и мелкопоместного дворянства, сражалась отчаянно. Люди
шли на верную смерть, но это только придавало им мужества. Совершая чудеса
храбрости на поле брани, поляки одержали победу над сильнейшим
противником. Генералу Буденному пришлось отступить, уводя обратно в Россию
свои разбитые эскадроны.
Шел 1920 год. Януш Палузинский еще не родился.
Генрик вернулся в родную деревню. Раненный, обессилевший на войне,
исхудавший, оборванный, но воодушевленный победой, он чувствовал себя
героем и глядел орлом. Глубокая рана на боку - след от удара шашкой - не
зарубцевалась, и от нее исходил тяжелый запах гниющей плоти. Прошло еще
немало времени, прежде чем гной, перемешанный с кровью, перестал сочиться
из открытой раны. Соседи-крестьяне погоревали об убитых, не вернувшихся из
этого похода, оплакали усопших и предложили свою помощь Казимире, жене
своего героя-земляка: как может женщина одна управиться с большим
хозяйством, когда ее муж лежит раненный? К несчастью, Генрик долго не
поправлялся, и прошло еще несколько лет, прежде чем он окреп и смог
приняться за работу на своей маленькой ферме, обрабатывать землю и сеять
хлеб. И все это время кроткая, терпеливая Казимира трудилась от зари до
зари, заботливо выхаживая своего мужа и в одиночку работая в поле. Соседи,
конечно, помогали, но уже не столь часто, как прежде: военная гроза давно
миновала, и селяне стали забывать о своем герое и о его ратных подвигах,
которыми раньше так гордились. К тому же Генрик был уже не тот добродушный
преуспевающий хозяин, которого знали и любили односельчане: немощь и
зависимость от окружающих сильно озлобили его.
К концу 1923 года, когда маленький Януш появился на свет, хозяйство
Палузинских, и без того едва сводивших концы с концами, окончательно
пришло в упадок. Однако супруги были рады тому, что Бог наконец послал им
сыночка. Сын вырастет крепким и сильным, каким был когда-то его отец. Он
станет работать на ферме, и его заботливые руки вернут их запущенному дому
и земле былую красоту. Так, мечтая о будущем и работая до седьмого пота,
они жили, и их скудного хлеба хватало на то, чтобы худо-бедно прокормить
семью. Януш рос здоровым и бойким мальчуганом.
Благодаря выносливости и стойкости Казимиры, давшей ей силы
мужественно бороться с житейскими невзгодами и переносить тяготы этих
трудных лет, да помощи добрых людей - хоть и нечастой, но все же немного
облегчившей бремя, лежавшее на хрупких женских плечах - семья Палузинских
выжила. Как только Генрик начал вставать с постели, еще еле держась на
ногах от слабости, соседи решили, что теперь на ферме есть хозяин, и
Казимира осталась одна со своими ежедневными заботами о куске хлеба. Ее
муж делал все, что мог, но прежняя сила так и не вернулась к нему.
Глава семьи становился все более мрачным и угрюмым. Дела на ферме не
ладились, и все чаще отец срывал злость на сыне. Генрик считал, что
мальчик недостаточно трудолюбив - Януш послушно выполнял то, что ему
прикажут, но никогда не старался сделать больше, чем требовал от него
строгий отец. А Генрик ругал сына хитрым лентяем и заставлял трудиться
почти как взрослого, не глядя на возраст ребенка, которому еще не
исполнилось десяти лет. Мать Януша молча страдала, слыша, как отчитывает
его отец, и частенько сама выполняла за него самую тяжелую работу, когда
ее муж не мог узнать об этом.
Они жили очень бедно, и мясо редко появлялось на столе - Палузинские
не держали домашней скотины, ведь одной Казимире было не справиться с
животными и с работой в поле. Репа, картофель и свекла были их основной
пищей; к тому же, чтобы хоть как-то свести концы с концами, они продавали
большую часть своего небогатого урожая. Но постная похлебка - не еда для
мужчины-работника, да и маленькому Янушу, кроме пустых щей, требовалось
что-то еще.
И вот однажды отец, доведенный нуждой до отчаянья, украл у соседей
поросенка. Это был молоденький поросенок, еще не успевший нагулять ни
капли жира - видимо, первое, что попалось на глаза Генрику, прокравшемуся
ночью на соседский двор. Генрик прибил поросенка одним сильным ударом
"млотек", так что свиноматка, лежавшая рядом в закуте, даже не проснулась
от короткого тонкого визга. Спрятав свою добычу под полою пальто, герой
сраженья с Буденным торопливо побежал домой, опасливо озираясь по
сторонам. Никто не заметил его, никто не попался навстречу на пустынной
ночной улице.
Вся семья собралась вокруг очага, разглядывая нежданный сюрприз. При
виде нежного мяса у всех заурчало в животах. Мать не стала дожидаться
утра, чтобы зажарить поросенка. Выпотрошив маленькую тушку, она насадила
ее на вертел и повесила над очагом, отложив кости и внутренности в
сторону, чтобы позже приготовить из них суп; затем покрошила в чугун
овощи, добавив сушеных грибов - пир должен был удаться на славу, и хозяйка
не жалела приправ для похлебки. Последние крохи неловкости и стыда,
вызванные догадкой о том, откуда взялось мясо, бесследно исчезли, когда от
очага донесся аромат жаркого.
Маленький Януш вертелся под ногами у матери все время, пока она
потрошила поросенка. В нежной плоти, разрезанной острым ножом, было что-то
такое, что неудержимо влекло к себе девятилетнего парнишку. Отец достал
бутылку дешевого вина - в последнее время он часто искал в ее горлышке
забвения всех тягот горького житья - и до краев наполнил две оловянные
кружки - свою и Казимиры, позволив сыну отхлебнуть несколько глотков.
Домочадцы уже давно не видели своего угрюмого хозяина таким веселым и
оживленным, и Казимира радовалась, видя, как прежняя бодрость возвращается
к ее мужу. Поднимая тосты друг за друга, они пили, и Казимира не раз
стыдливо опускала глаза под похотливыми взглядами Генрика. Януш пожирал
глазами свиные печень и почки, оставшиеся лежать на столе.
Крепкое вино, выпитое на пустой желудок, вскружило головы двоим
супругам, и Генрик, наказав сыну глядеть за жарким в оба - "шкуру спущу,
щенок, если что случится" - увлек в спальню свою "коханну". Януш послушно
встал у очага, поворачивая ручку вертела каждые две минуты - ведь если
поросенок подгорит, ему не избежать суровых побоев - и поглядывая на стол,
где лежало сырое мясо. У мальчугана текли слюни от запаха жаркого.
Удостоверившись, что дверь в спальню крепко заперта, мальчик на
цыпочках подошел к столу, воровски озираясь. Дрожащими руками он взял
кусок свиной печени; скользкое сырое мясо отнюдь не казалось ему
неприятным на ощупь. Понюхав его, словно трусливая дворняжка, готовая
стащить лакомый кусочек из-под носа зазевавшейся хозяйки - запах не был
сильным, но заглушал аромат, доносящийся от очага, - он впился в сырую
печень зубами.
Оказалось, есть сырое мясо не так-то просто. Оно было жестким и
упругим, словно резина, и от него невозможно было откусить ни кусочка.
Януш положил печень на стол и взял кухонный нож. Осторожно отрезав тонкий
ломтик (при этом ему доставляло удовольствие смотреть как кровь стекает по
острому лезвию, терзающему нежную плоть) он положил его в рот и начал
жевать. Сначала оно показалось ему отвратительным, но постепенно он привык
к необычному вкусу и даже ощутил в нем своеобразную прелесть.
Мальчик проглотил мясо и отрезал еще один кусок.
В предрассветный час, когда соседи еще спали, вся семья собралась за
столом, чтобы отведать поросенка. Ели молча - голодные рты были слишком
заняты вкусными овощами и свининой, чтобы разговаривать. Генрик потягивал
вино из бутылки, пока она не опустела, и изредка подмигивал Казимире; его
губы кривились в сальной ухмылке. Даже то, что Генрик своровал для них это
мясо, придавало еде особый пикантный вкус.
Этот пир запомнился Янушу на всю жизнь. Даже теперь его рот
наполнялся слюной при одном воспоминании о сочном, нежном, ароматном
жарком.
Родители словно и не заметили пропажи свиной печени, стянутой
мальчиком со стола. Может быть, Генрик, ощущая свою вину перед соседями,
не стал ругать сына за мелкое воровство - ведь и сам отец не мог
похвастать тем, что добыл поросенка честным путем. Казимира же очень
опечалилась и чуть не расплакалась, подумав, до какой степени нужды дошла
их семья, если ее маленький голодный сынишка съел большой кусок сырой
свинины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71