-- Гален, -- спросил он меня, -- ты когда-нибудь
интересовался пророчествами и предсказаниями?
-- Но, Бригельм, почему ты меня спросил об этом?
Брат задумчиво ходил по двору и все сыпал и сыпал зерна
птицам.
-- Ты понимаешь, мне кажется: предсказание -- это некий
зал с зеркалами. Отраженное в одном зеркале тотчас отражается в
другом, в третьем... А все вместе отражается в глазах того, кто
находится в зале.
-- Наверное, ты прав, Бригельм. Но осторожней! Не наступи
на собаку!
Брат помолчал, перешагивая через спящего в тени терьера --
лапы собаки подрагивали: наверное, во сне она гналась за
добычей.
-- Вот, например, птицы... В Век Света священники
предсказали катастрофу, после которой должны будут появиться
птицы с крыльями. И они появились! Как раз в то время возникло
огромное Верденское болото. Кипарис вырастал не за несколько
столетий, а за несколько недель. В воздухе было столько
насекомых, что появились даже и рыбы с крыльями!
Бригельм остановился, взглянул на меня. Я осторожно взял
его за руку.
-- А что такое человеческое болото, мой маленький брат? --
Бригельм тихо засмеялся и бросил последнюю горсть зерен стайке
голубей. -- Разве оно создано для жизни людей?.. Но впрочем, мы
говорили о птицах. Некоторых из них можно кормить с руки. Когда
птица ест с ладони -- это добрый знак. Но есть и мрачные
предсказания. Птицы, птицы... А вот еще: ты смотришь в
зеркальную гладь воды и вдруг откуда-то начинают падать
листья...
Этот разговор с Бригельмом мне почему-то запомнился.
За обедом я постоянно ловил на себе хмурые взгляды отца,
-- Алфрик ему уже все уши прожужжал о том, какой я подлый. А
сам брат, прищурившись, смотрел на меня поверх бутылок,
которыми был заставлен стол. Порой мне казалось: я -- меж двух
зеркал.
* * *
Шло время. Отец сердился на Алфрика и вместе с тем все
более подозрительно смотрел на меня.
Сэр Баярд за те несколько недель, что он провел в нашем
замке, помрачнел и приуныл. Доспехи были еще не найдены,
незнакомец -- не пойман.
Однажды рано утром в замок пришли крестьяне. Отец был в
большом зале -- расчесывал собак.
Главной у крестьян была женщина лет восьмидесяти. Лицо ее
было морщинистое и желтое, словно пергамент. Она, как и все
остальные, была в грубой домотканой одежде. Без долгих
предисловий она рассказала, почему крестьяне пришли к отцу.
Речь шла об убийстве.
-- Ваша милость, пусть боги покарают меня и моих родных до
пятого колена, если я хоть словечко скажу неправды.
Отец сидел, побагровев. А я с нетерпением ждал: когда же
гром небесный покарает эту старую каргу?!
-- Да, ваша милость, скажу без утайки: убийца,
объявившийся в наших краях, -- один из ваших родственников.
Она смотрела отцу прямо в глаза. Тот в ярости отшвырнул
ногой стул. Бригельм стоял у камина и, не таясь, заплакал.
Алфрик, сидя на стуле, как ни в чем не бывало точил свой
кинжал. Я уткнулся носом в раскрытую книгу, которую,
разумеется, не мог читать. Около моего стула стоял на задних
лапах бульдог -- выпрашивал бекон.
А старуха все говорила и говорила:
-- Вчера вечером к дому моего Джафа подъехал человек,
одетый в доспехи соламнийского рыцаря... Вы помните Джафа, ваша
милость? Это ему ваш старший сын в прошлом году отсек ухо. Нет,
нет, не подумайте, что я в чем-нибудь упрекаю вашего мальчика.
Господин Алфрик готовился к турниру, они с Джафой из-за чего-то
повздорили, задрались, и вот... Но скажу вам: Джафа и без уха
все отлично слышал!
Я упорно смотрел в книгу и гадил бульдога, терпеливо
дожидавшегося подачки. Алфрик, покраснев, не отводил глаз от
кинжала. Я злорадствовал.
-- Да, так вот. Джафа в это время покрывал крышу новой
соломой... Вы ведь, ваша милость, наверное, знаете, что месяц
назад крыша его дома сгорела до тла?!
Теперь настал черед злорадствовать Алфрику: это я поджег
солому на крыше дома Джафы. Я еще ниже склонился над книгой. А
старая карга продолжала монотонно бубнить:
-- Ну вот, значит, рыцарь спешился у дома... Этот
рыцари... это был сэр Равен. И это как раз он ходит по
деревням, отбирает наши продукты, скот, забирает к себе наших
дочерей... Ну значит, сэр Равен спешился и попросил принести
ему сыра. Джафа слез с крыши и уже готов был пойти за сыром --
он бы с превеликой радостью накормил рыцаря... Но тут сэр Равен
потребовал отдать ему Руби, нашу корову. Джафа так и застыл на
месте. А потом спросил: по какому праву?
-- Спросил спокойно, вовсе не собираясь затевать ссору, --
раздался чей-то голос из толпы, стоявшей сзади старухи.
А меня так и подмывало спросить: сэр Равен говорит тихим,
вкрадчивым голосом? Но я хорошо понимал: спроси я это -- выдам
себя с головой.
Бульдогу надоело клянчить кусочек, и он, схватив со стола
пирог с мясом, побежал к Алфрику и забился под его стул.
-- Да, Джафа спросил спокойно, вовсе не собираясь затевать
ссору, -- повторила старая ведьма. -- Но сэр Равен вновь
сказал: отдайте мне Руби. А затем сказал, что он заберет с
собой и Агнес, дочь Джафы. И вот только тут Джафа вспылил...
Агнес пришла вместе со мной, она подтвердит, что я говорю
правду.
Старуха обернулась, схватила за руку блондинку с
выпученными глазами, примерно моего возраста, но раза в два
толще меня и вытолкнула ее вперед. Пожалуй, сэр Равен поступил
бы разумнее, если бы не стал красть эту безобразную толстуху.
Агнес стояла перед моим отцом, сжимая окровавленную
сорочку. О, это было уже совсем излишне!
Толстуха всхлипнула:
-- Ваша милость, когда сэр Равен сказал, что он заберет с
собой меня, Джафа вытащил свой нож и ответил: "Может быть, вы и
высокого происхождения, но я не позволю вам и волоска тронуть
на голове моей дочери". Так в точности он и сказал. Пусть боги
покарают меня и моих родных до пятого колена, если я хоть
словечко соврала!
И тут снова начала бубнить старуха:
-- Все произошло, ваша милость, гораздо быстрее, чем мы
вам рассказываем. Ну просто, в мгновение ока. Джафа бросился на
сэра Равена -- и тотчас упал, пронзенный мечом в грудь.
Едва старуха закончила свой рассказ, вперед выступил
какой-то крестьянин и повторил все от начала до конца -- почти
слово в слово. За ним ту же самую историю рассказали еще пять
человек. Ну, чистый спектакль, честное слово!
Красный, как помидор, отец слушал их вне себя от ярости.
Бригельм -- на всякий случай -- стоял рядом с ним. Алфрик
раздраженно пинал лежащего бульдога.
-- Даю вам слово рыцаря, -- сказал отец, сжимая рукоять
меча, -- когда я изловлю этого негодяя, он понесет заслуженное
наказание.
Ну и спектакль закончился, как обычно: крестьяне
кланялись, отступая задом и проливая слезы благодарности.
Когда они ушли, отец повернулся к Алфрику:
-- Посмотри мне в глаза, сын!
Я снова уткнулся носом в книгу. И весь обратился в слух.
-- Не знаю, насколько во всем этом виноват ты, Алфрик, и
ты, похоже, сам этого не знаешь. Возможно, я наказал тебя
слишком мягко, но да простят меня боги, ибо я ошибался не по
злому умыслу. Я и сам виноват отчасти, так как я забыл об
ответственности, которую возлагает на себя хозяин по отношению
к гостю. Я не знаю, чье здесь предательство. Но учти: в прежние
времена не было наказания более сурового, чем наказание за
предательство.
Отец встал с кресла и в свете солнечного утра он показался
мне необычайно прекрасным. О, когда-то, еще до того, как
родились мы, он слыл самым красивым в Кастлунде рыцарем! А
состарившись, он уединился здесь, в своем замке, в захолустье.
Но сейчас... сейчас к нему словно снова вернулась молодость и
красота!
И каким решительным выглядел он! Честное слово, спроси он
меня сейчас о той злополучной ночи, и я рассказал бы ему все.
Все начистоту. Без утайки. Хотя отец, узнав правду, и наказал
бы меня куда как сурово.
Но отец не стал меня ни о чем спрашивать. Он снова
повернулся к Алфрику:
-- Ты совершил проступок, который привел к ужасным
последствиям. И тебя следует судить по законам рыцарства, --
хотя ты даже не оруженосец. Но ты -- сын рыцаря!
Отец долго ходил по залу, время от времени бормоча:
-- Да, да, у меня нет иного выбора...
Затем он остановился и поднял меч острием вверх.
Голос его зазвучал так, что у меня мурашки побежали по
телу:
-- До тех пор, пока не будет изловлен вор, похитивший
доспехи сэра Баярда Брайтблэда, рыцаря Соламнии, и не будут
прояснены все обстоятельства данной кражи, я заключаю своего
старшего сына Алфрика Пасвардена в тюрьму. -- Потом он сказал
менее торжественно: -- Я очень надеюсь, что ты, Алфрик,
осознаешь свою вину и раскаешься в своем поступке, который
запятнал и нашу фамилию, и честь всех соламнийских рыцарей.
Я был просто восхищен отцом! Я никогда-никогда не видел
его таким!
Бригельм стоял рядом с отцом, пожимая плечами и устремив
свой взор ввысь.
А Алфрик... Алфрик вдруг рассмеялся! И снова пнул бульдога
ногой -- тот заскулил и побежал, ища у него защиты, к
Бригельму. Но вскоре, наконец-то поняв, что отец не шутит,
Алфрик перестал смеяться. Заикаясь, он начал что-то мямлить в
свое оправдание.
Отец пристально смотрел на своего первенца, своего
наследника.
-- Если бы ты, Алфрик, только знал, как тяжело мне сейчас,
то уже это одно было бы для тебя суровым наказанием. Но...
-- М-м-м-н-е-е-е... -- как-то гнусаво проблеял брат.
Бульдог с недоумением взглянул на него.
-- Но у тебя, мой сын, понятия о чести и достоинстве не
больше, чем... чем... -- он запнулся, подыскивая сравнение, и
наконец, указывая на бульдога, который в испуге прижался к
ногам Бригельма, произнес: -- чем у собаки.
-- М-м-м-н-е-е-е... -- вновь только и смог повторить
Алфрик.
А мне стало смешно. И я хихикнул.
Отец тотчас гневно обернулся ко мне. О, в тот миг я,
кажется, мог понять, что чувствовали люди Нерака, глядя на него
во время сражения на перевале Чактамир!
-- Я вижу, -- ледяным голосом сказал отец, -- что моему
младшему сыну чрезвычайно весело. -- Он снова повернулся к
Алфрику: -- И чтобы тебе не было очень уж скучно сидеть одному,
вместе с тобой посидит и наш весельчак Гален. А там мы еще
поглядим, на ком из вас двоих лежит большая вина.
-- Но отец!.. -- взмолился я с неподдельным испугом.
Мы останемся в темнице один на один -- Алфрик и я! Я же не
выйду оттуда живым!
-- Отец! Отец!
Но ответом мне было молчание.
* * *
В темнице пахло плесенью, от дубовых бочек, стоявших в
углу, несло прокисшим вином.
Я прижался к стене -- как можно дальше от алфрика. Я хотел
жить. Я хотел выжить! О, и дернула же меня нелегкая захихикать!
Отец вместе с Бригельмом и Гилеандосом все еще стоял у
двери. Бригельм держал лампу -- тусклый свет едва-едва освещал
подземелье.
-- Дважды в день вас будут кормить, -- сказал отец. --
Каждое утро вам будет разрешена прогулка на заднем дворе замка.
Надеюсь, заточение послужит вам хорошим уроком и научит вас
уму-разуму. Если этого не сумел сделать я. Или ваш учитель
Гилеандос.
Он замолчал и отступил в тень. Теперь я мог видеть только
Бригельма -- он смотрел на меня печально и сочувственно.
Казалось: если бы он мог, он поменялся бы со мной...
Тут из темноты послышался голос отца:
-- Я разочаровался в вас обоих, дети мои. Но надеюсь и
верю, что вы в конце концов осознаете свою вину.
Затем дверь закрылась. Мы с Алфриком остались одни, в
кромешной тьме.
И в этом жутком мраке я услышал: Алфрик медленно идет ко
мне...
Глава 3
Не стану скрывать: к поэзии у меня отношение двойственное.
Алфрик, например, дразнил меня иной раз поэтом -- я умел
рифмовать. И иногда мне жуть как хотелось действительно стать
бардом! Трубадуром!
В наш замок трубадуры приезжали не раз.
Сначала вас сытно кормят. Потом вы рассказываете-поете
историю, в которой подчас нет ни слова правды, но которую никто
не называет лживой. Да еще и снова накормят. Да еще и заплатят
за ваше вранье!
Ну, чем не благодать?!
...Восемь лет назад к нам в замок пожаловал Квивален Сез,
самый знаменитый из бардов Соламнии. Помню, в тот вечер я
решил: вырасту -- стану поэтом! Но в ту же ночь мои поэтические
грезы рассеялись без следа.
Отец велел нам с Алфриком навести порядок в большом зале
-- в нем ночью должно было состояться выступление Квивалена
Сеза. Гилеандоса обязали наблюдать за нашей работой. В камине
было полным-полно золы. Я забрался туда с метлой в руках. И
вдруг -- услышал жуткий крик нашего конюха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42