И замкнул – многочленное чудище ревело, как будто силилось что-то сказать, судорожно дергалось, разделялось и вновь соединялось, меняло облики, обращалось в клубок змей и коркодилов, в стайку обольстительных девиц, в собрание почтенных старцев, но Макарий не выпускал преисподнюю нечисть из своих мощных уз. Он умело совмещал прицел демонобоя с его целеуказателем и нажимал на кнопку с волшебной надписью “Delete”.
Но прежде чем исчезнуть, крысиный царь промолвил:
– Не врага, а друга ты лишил ты телесной оболочки, ведь я – посланец дружественного Технокома. А враг остался рядом с тобой. Вряд ли я еще сумею помочь тебе, тиран.
Государь, не смутившись, вопросил:
– Если ты друг, то зачем сшамал Святоеда и столько кухонных баб?
– Таковы законы функционирования моих телесных форм, им нужна легкоусваиваемая физическая энергия. К тому же все, кого я расщеплял, имели внутри гнездовья враждебной нитеплазмы.
Царь не поверил такому признанию и додавил уничтожительную кнопку.
И вот брань закончилась – крысодракон и его подданные превратились в шевелящиеся завитушки, затем в синеватый туман, иже растаял полоска за полоской, узор за узором.
Самодержец даже пожалел, что нету рядышком какого-нибудь летописца, а еще лучше писателя-повествователя, который анонимно сочинил бы повесть “Об убиении окаянного чудовища благоверным кесарем Макарием”. Однако насколько он мог припомнить, последнего непридворного повествователя сожрали собаки во время царской охоты, а трое придворных писателей скончались один за другим от обжорства, пьянства и любовных излишеств еще в прошлом годе.
Государь опосля немеркнущих подвигов хорошо попарился в баньке, попользовался отроками, недавно взятыми в дворцовую гвардию, и криворожими свинарками, таскавшими помои дворцовым хавроньям – даже такие никудышные девки распаляли царский хрен после одержанной победы. Всего было отдрючено двенадцать особей обоего пола, не считая двух коз – Макарий погоревал, что подобные вещи нельзя занести в летопись и даже подумал о перемене веры. А почему бы не принять негритянскую религию вуду, в которой приветствуются половые подвиги и даже искусное людоедение?
Выпив жбан вина, доставленного из-за Урала-хребта, самодержец, наконец, угомонился и улегся почевать на перины из лебяжьего пуха.
Но всю ночь напролет царю казалось, что кто-то давит ему на грудь и проснулся он с ранья – дремы не было ни в одном глазу, лишь сухость во рту, колочение сердца и тягость с пучением в кишках.
“Переупражнялся я вчера на радостях,– невесело подумалось самодержцу,– увы, нет счастья в жизни.”
Он окликнул постельничего слугу, тот не отозвался; ударил в колоколец, караульный гвардеец не явился.
– Ну, я им покажу,– шептал царь, опуская ноги в собольи чувяки,– колесую, разорву деревьями, скормлю свиньям.
Макарий выбежал из спальни и споткнулся об постельничего, который, как и положено, дрых у порога. Вернее не споткнулся, а вляпался. В свете масляной лампы было видно, что верный слуга лопнул посреди, по краям длинной раны бахромой свисали нити, более того они шевелились, как и содержимое живота. Царь с проклятием вернулся в спальню, схватил демонометр и демонобой, уничтожил рваную куклу, в которую превратился его верный слуга, и выскочил из покоев в коридор. Двое дворцовых гвардейцев, как и надлежало, стояли на страже по обе стороны от резных позолоченных дверей. Вернее не стояли, а висели на нитях, уходящих куда-то вверх. Те еще сокращались и удлинялись, отчего воины немного шевелились. Царь разорвал одну из нитей и дернул на себя. Она потянулась из гвардейца, как из тряпичной куклы. Макарий отпустил нить, но она продолжала вылезать, а следом полезли и другие. Через минуту от верного воина остался на память лишь какой-то веретенообразный остов.
Самодержец с захолодевшим сердцем кинулся бежать по дворцу, призывая на помощь живых людей. Но к нему приближались люди неживые, а может вовсе нелюди: то полковник Остроухов, то воевода Одноух, то царица, то другие покойники, в основном крамольники и ослушники, что были умерщвлены после скорого царского суда. Жезл демонобоя изничтожал нечисть, но валом валила новая и новая. Уже нитки словно черви поползли из стен, потолка, пола, кои вскорости стали походить на полуистлевшую рваную ткань. Дворец расплетался и распадался, как гнилой саван…
“Я тебе не дамся, ты не поглотишь меня, не примешь мой облик и не станешь править от моего имени. В Пороховую башню!”– собрав последние остатки царской гордости, решил залитый потом Макарий.
Когда он бежал по мостику, ведущему в башню, ноги его вязли, оскальзывались и запутывались в нитях, которые свисали космами, напоминая бороду великана. Но царь непримиримо орудовал демонобоем, расчищая себе дорогу.
Мостик разлетелся, едва самодержец добрался до башни. Однако бронзовая дверь была заперта на крепкий замок, а ключей царь не захватил, раньше не до них было.
Сзади рассыпался дворец, и надо было поторапливаться. Впрочем, дверь башни оказалась червивой и расползлась под ударом жезла.
В пороховом погребе царь на ощупь развязал один из мешков с взрывным зельем, выудил из кармана огниво и чиркнул трутом. Первая искра упала мимо, в то время как сзади уже расплелась двухаршинная стена. Пыл боротьбы так захватил царя, что он даже забыл про свой страх. Сие поспособствовало замыслу. Вторая искра влетела ровно в порох.
Море света – последнее, что узрел царь, прежде чем провалиться в темную бездну.
17. “Ишимский Смутьян”
Четкий прием. Симплекс.
После взрыва в Пороховой Башне Детинца, почти весь столичный град не спал. Были подняты на ноги и черные стражи, ночевавшие в своей казарме в Детинце, и городовые стрельцы на своих дворах, и служилые двух полков, квартировавшихся в Теменске. Многие люди, даже не слишком одетые, в одних портах и рубахах, скопились на Дворцовой площади, ожидая известий о здоровье царя-батюшки.
Тем временем ратники оцепили Детинец, городовые стрельцы окольцевали дворец, а черные стражи вошли в него. Каково же было удивление их, когда они обнаружили во многих местах сильно изъеденные стены, осыпавшуюся штукатурку, обрушившиеся перекрытия и кровли, будто дворец стоял заброшенным уже не менее сотни лет.
Из дворцовой гвардии, ближних слуг и подручных холопов оказалась найдена едва ли половина – да и то в каком-то обалдении, в полусне и полном беспамятстве на предмет истекшей ночи. Остальные же как в воду канули.
Но к великому облегчению и радости государь обнаружился в своей опочивальне. Был он немного смурной, ничего не знающий – не ведающий о ночном происшествии. А после личного осмотра дворца и башни возжелал молвить слово народу, скопившемуся на площади.
И говорил он с народом, после чего некоторые теменцы впервые сказали, что царь – подмененный.
Молвил Макарий, что волей неба спасен он от худой смерти, и за спасение свое собрался облегчить житие всякому люду, избавив его от излишних повинностей и крепостей. Крестьянин возымеет право раз в три года перебираться с земли на землю, а также молоть хлеб на своей мельнице и не ссыпать зерно в казенные житницы, пусть вольно торгует хлебом сам и платит невеликий налог монетой. Мастер и подмастерье больше не прикреплены к посаду, пусть занимаются чем хотят, без всякого тягла, лишь бы себя прокормили и уплатили малую подать казне со своих изделий. Купцы также вольны торговать, где хотят и чем хотят, лишь бы не пробовали миновать таможню и дорожную заставу. А государевы холопы могут идти, куда им желается. На все облегчения будут изданы царские указы и наставления. Однако же, несмотря на общее смягчение правил утруждения и послушания, кара за проступки окажется тяжкой.
И в самом деле, указы вышли. И пришло облегчение ко многим, а ко многим болесть головная, как сыскать себе пропитание – ежели не продал свое изделие и свой хлеб, никто уже из казенной житницы не снабдит тебя. И роптали обездоленные
– кто привык помногу хапать из царских хранилищ и кто любил тянуть помалу, но часто. Особливо часто неудовольствие выказывали отпущенные государевы холопы, ибо привыкли сии малодушные люди жить по указке и кормиться с царской руки. Стали сбиваться они в шайки и грабить вольных купцов да других проезжих по большим дорогам и на ночных улочках-переулочках. Ижна в дома забирались, опустошая имение и насилуя девок. Прибивался к оным разбойникам тот народишко, что не смог прокормится ни на земле, ни в лавке, ни за трудовым орудием. Присоединялись ленивцы и оглоеды, людишки никчемные, но до богатства охочие. Примыкали те, кто собрался использовать мягкость правил, дабы удовлетворить свою наклонность к душегубству и мучительству.
Стали просачиваться и волки-ордынцы через сторожевые черты, двигаясь мимо острожков, по лощинам и оврагам, не разжигая огней, скрываясь от теменских разъездов. И сии хищные проникновения учащались, поелику казаки и прочий воинский чин начал отлынивать от пограничной службы или относиться к ратной повинности без должного радения. Ордынцы углублялись в населенную страну верст на пятьдесят, затем поворачивали и, развернувшись широким крылом, мчались назад, захватывая детей в седельные корзины, такоже пленяя отроков, отроковиц, скот, хватая всякое удобопереносимое имущество. Тожно творилось и на севере, где шэньские пираты грабили приморские селения и, двигаясь вверх по рекам, вязали в полон много мирного люда и сметали все ценное.
И народ тогда возроптал, требуя другой милости от царя: не вольности, а исполненного суровости наказания для разбойников, повольников, грабежников, мучителей и воров, для всех, кто не усрамляется наложить руки на жалкий скарб вдовы и сироты.
И тогда вышел царь к народу на Дворцовую площадь и глашатал:
– Надо ли вам еще вольности, люди теменские?
– Нет, ни в коем образе, великий царь,– отозвался народ.
– Так чего же вы от меня хотите? Кар и казней?
– Да, да, отмщения преступным, смерти их предать. Надежа-царь, умертви татей и мучителей.
Постоял немного государь, обождал, пока умолкнет народ, и молвил, а слова его раскричали глашатаи по всем углам.
– Не дождетесь от меня казней. Ждете вы немилости к другим, но когда она коснется вас, срамоделов, за ваши собственные прегрешения, начнете вы роптать. Не от человека, даже не от царя должно приходить наказание, ведь и государь не знает и не видит всего на земле. Кара будет приходить от сил небесных и подземных. Небесное воинство отступится от повинного, а посланцы ада вопьются в него аки звери ненасытные.
Сказав сие, царь немедленно удалился в Детинец, а народ разошелся, скребя в головах, ибо полагал, что беззаконие и злодейство долго еще будут гулять по земле теменской.
Однако вскорости городовые и квартальные надзиратели стали находить во рвах и яминах разорванные ино поломанные тела разбойников и злодеев – и как будто не человеком, а большим хищным зверем были они преданы лютой смерти.
По всей теменской державе не отягощались виселицы и не сотрясались плахи, не оглашались зычным гласом приговоры, однако каждое утро там и сям обнаруживались свежие мертвецы. И народ обычно знал, за что были погублены и какое правило преступили сии люди. Словно зверем мощным раздирались и торгаши-обманщики, и купцы-барыги, и хапуги-самогонщики, и срамники-похотливцы, и лукавые ремесленники, что выдавали плохой товар за хороший. Всем им худая скверная кончина наставала. Тут снова загулял слух, что царь подмененный, что на самом деле страшное он чудище, кое по ночам рыщет по улицам и людей гложет.
А затем в верховьях Васюгана и Тары стали собираться испуганные и недовольные, особливо бывшие государевы холопы, и сбиваться в вооруженные толпы. Возглавил их князь Ишимский, дабы идти на столицу и пресечь жизнь самодержца-кровопийцы, кем бы он ни был, зверем или человеком. Предводитель разбойников сам претендовал на престол, ибо наглядно показывал свою высокородность – имелись бумаги, согласно коим предок князя был нефтяным бароном еще до Святой Чистки.
Знал князь Ишимский, что дурны нравом, своевольны и плохо обучены его люди, не сладить им с теми полками, что по-прежнему преданы царю, и особенно с черными стражами. Посему вошел ушлый князь в сношение с ханом Большой Орды Рузбеком и подговорил его выступить совместно против Макария.
С нарочным хан прислал письмо:
“Смилна рахмам рагым. Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Знавал я твоего отца, княже, добрый был аскер. Надеюсь и ты перенял от него по воле Аллаха упорство и терпение. Готов я оказать тебе военную помощь, невзирая на то, что ты иноверец. Теменская земля одна из немногих в Сибири, что не стала еще в веру истинную – Мохаммад дени, и криво верует в Господа-промыслителя. Алла акбар. А иллягяиля илл алла. Ну да получишь ты престол по воле Аллаха, с помощью моей конницы и бека Тулея, и тогда правильно уверуешь в Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Но прежде чем исчезнуть, крысиный царь промолвил:
– Не врага, а друга ты лишил ты телесной оболочки, ведь я – посланец дружественного Технокома. А враг остался рядом с тобой. Вряд ли я еще сумею помочь тебе, тиран.
Государь, не смутившись, вопросил:
– Если ты друг, то зачем сшамал Святоеда и столько кухонных баб?
– Таковы законы функционирования моих телесных форм, им нужна легкоусваиваемая физическая энергия. К тому же все, кого я расщеплял, имели внутри гнездовья враждебной нитеплазмы.
Царь не поверил такому признанию и додавил уничтожительную кнопку.
И вот брань закончилась – крысодракон и его подданные превратились в шевелящиеся завитушки, затем в синеватый туман, иже растаял полоска за полоской, узор за узором.
Самодержец даже пожалел, что нету рядышком какого-нибудь летописца, а еще лучше писателя-повествователя, который анонимно сочинил бы повесть “Об убиении окаянного чудовища благоверным кесарем Макарием”. Однако насколько он мог припомнить, последнего непридворного повествователя сожрали собаки во время царской охоты, а трое придворных писателей скончались один за другим от обжорства, пьянства и любовных излишеств еще в прошлом годе.
Государь опосля немеркнущих подвигов хорошо попарился в баньке, попользовался отроками, недавно взятыми в дворцовую гвардию, и криворожими свинарками, таскавшими помои дворцовым хавроньям – даже такие никудышные девки распаляли царский хрен после одержанной победы. Всего было отдрючено двенадцать особей обоего пола, не считая двух коз – Макарий погоревал, что подобные вещи нельзя занести в летопись и даже подумал о перемене веры. А почему бы не принять негритянскую религию вуду, в которой приветствуются половые подвиги и даже искусное людоедение?
Выпив жбан вина, доставленного из-за Урала-хребта, самодержец, наконец, угомонился и улегся почевать на перины из лебяжьего пуха.
Но всю ночь напролет царю казалось, что кто-то давит ему на грудь и проснулся он с ранья – дремы не было ни в одном глазу, лишь сухость во рту, колочение сердца и тягость с пучением в кишках.
“Переупражнялся я вчера на радостях,– невесело подумалось самодержцу,– увы, нет счастья в жизни.”
Он окликнул постельничего слугу, тот не отозвался; ударил в колоколец, караульный гвардеец не явился.
– Ну, я им покажу,– шептал царь, опуская ноги в собольи чувяки,– колесую, разорву деревьями, скормлю свиньям.
Макарий выбежал из спальни и споткнулся об постельничего, который, как и положено, дрых у порога. Вернее не споткнулся, а вляпался. В свете масляной лампы было видно, что верный слуга лопнул посреди, по краям длинной раны бахромой свисали нити, более того они шевелились, как и содержимое живота. Царь с проклятием вернулся в спальню, схватил демонометр и демонобой, уничтожил рваную куклу, в которую превратился его верный слуга, и выскочил из покоев в коридор. Двое дворцовых гвардейцев, как и надлежало, стояли на страже по обе стороны от резных позолоченных дверей. Вернее не стояли, а висели на нитях, уходящих куда-то вверх. Те еще сокращались и удлинялись, отчего воины немного шевелились. Царь разорвал одну из нитей и дернул на себя. Она потянулась из гвардейца, как из тряпичной куклы. Макарий отпустил нить, но она продолжала вылезать, а следом полезли и другие. Через минуту от верного воина остался на память лишь какой-то веретенообразный остов.
Самодержец с захолодевшим сердцем кинулся бежать по дворцу, призывая на помощь живых людей. Но к нему приближались люди неживые, а может вовсе нелюди: то полковник Остроухов, то воевода Одноух, то царица, то другие покойники, в основном крамольники и ослушники, что были умерщвлены после скорого царского суда. Жезл демонобоя изничтожал нечисть, но валом валила новая и новая. Уже нитки словно черви поползли из стен, потолка, пола, кои вскорости стали походить на полуистлевшую рваную ткань. Дворец расплетался и распадался, как гнилой саван…
“Я тебе не дамся, ты не поглотишь меня, не примешь мой облик и не станешь править от моего имени. В Пороховую башню!”– собрав последние остатки царской гордости, решил залитый потом Макарий.
Когда он бежал по мостику, ведущему в башню, ноги его вязли, оскальзывались и запутывались в нитях, которые свисали космами, напоминая бороду великана. Но царь непримиримо орудовал демонобоем, расчищая себе дорогу.
Мостик разлетелся, едва самодержец добрался до башни. Однако бронзовая дверь была заперта на крепкий замок, а ключей царь не захватил, раньше не до них было.
Сзади рассыпался дворец, и надо было поторапливаться. Впрочем, дверь башни оказалась червивой и расползлась под ударом жезла.
В пороховом погребе царь на ощупь развязал один из мешков с взрывным зельем, выудил из кармана огниво и чиркнул трутом. Первая искра упала мимо, в то время как сзади уже расплелась двухаршинная стена. Пыл боротьбы так захватил царя, что он даже забыл про свой страх. Сие поспособствовало замыслу. Вторая искра влетела ровно в порох.
Море света – последнее, что узрел царь, прежде чем провалиться в темную бездну.
17. “Ишимский Смутьян”
Четкий прием. Симплекс.
После взрыва в Пороховой Башне Детинца, почти весь столичный град не спал. Были подняты на ноги и черные стражи, ночевавшие в своей казарме в Детинце, и городовые стрельцы на своих дворах, и служилые двух полков, квартировавшихся в Теменске. Многие люди, даже не слишком одетые, в одних портах и рубахах, скопились на Дворцовой площади, ожидая известий о здоровье царя-батюшки.
Тем временем ратники оцепили Детинец, городовые стрельцы окольцевали дворец, а черные стражи вошли в него. Каково же было удивление их, когда они обнаружили во многих местах сильно изъеденные стены, осыпавшуюся штукатурку, обрушившиеся перекрытия и кровли, будто дворец стоял заброшенным уже не менее сотни лет.
Из дворцовой гвардии, ближних слуг и подручных холопов оказалась найдена едва ли половина – да и то в каком-то обалдении, в полусне и полном беспамятстве на предмет истекшей ночи. Остальные же как в воду канули.
Но к великому облегчению и радости государь обнаружился в своей опочивальне. Был он немного смурной, ничего не знающий – не ведающий о ночном происшествии. А после личного осмотра дворца и башни возжелал молвить слово народу, скопившемуся на площади.
И говорил он с народом, после чего некоторые теменцы впервые сказали, что царь – подмененный.
Молвил Макарий, что волей неба спасен он от худой смерти, и за спасение свое собрался облегчить житие всякому люду, избавив его от излишних повинностей и крепостей. Крестьянин возымеет право раз в три года перебираться с земли на землю, а также молоть хлеб на своей мельнице и не ссыпать зерно в казенные житницы, пусть вольно торгует хлебом сам и платит невеликий налог монетой. Мастер и подмастерье больше не прикреплены к посаду, пусть занимаются чем хотят, без всякого тягла, лишь бы себя прокормили и уплатили малую подать казне со своих изделий. Купцы также вольны торговать, где хотят и чем хотят, лишь бы не пробовали миновать таможню и дорожную заставу. А государевы холопы могут идти, куда им желается. На все облегчения будут изданы царские указы и наставления. Однако же, несмотря на общее смягчение правил утруждения и послушания, кара за проступки окажется тяжкой.
И в самом деле, указы вышли. И пришло облегчение ко многим, а ко многим болесть головная, как сыскать себе пропитание – ежели не продал свое изделие и свой хлеб, никто уже из казенной житницы не снабдит тебя. И роптали обездоленные
– кто привык помногу хапать из царских хранилищ и кто любил тянуть помалу, но часто. Особливо часто неудовольствие выказывали отпущенные государевы холопы, ибо привыкли сии малодушные люди жить по указке и кормиться с царской руки. Стали сбиваться они в шайки и грабить вольных купцов да других проезжих по большим дорогам и на ночных улочках-переулочках. Ижна в дома забирались, опустошая имение и насилуя девок. Прибивался к оным разбойникам тот народишко, что не смог прокормится ни на земле, ни в лавке, ни за трудовым орудием. Присоединялись ленивцы и оглоеды, людишки никчемные, но до богатства охочие. Примыкали те, кто собрался использовать мягкость правил, дабы удовлетворить свою наклонность к душегубству и мучительству.
Стали просачиваться и волки-ордынцы через сторожевые черты, двигаясь мимо острожков, по лощинам и оврагам, не разжигая огней, скрываясь от теменских разъездов. И сии хищные проникновения учащались, поелику казаки и прочий воинский чин начал отлынивать от пограничной службы или относиться к ратной повинности без должного радения. Ордынцы углублялись в населенную страну верст на пятьдесят, затем поворачивали и, развернувшись широким крылом, мчались назад, захватывая детей в седельные корзины, такоже пленяя отроков, отроковиц, скот, хватая всякое удобопереносимое имущество. Тожно творилось и на севере, где шэньские пираты грабили приморские селения и, двигаясь вверх по рекам, вязали в полон много мирного люда и сметали все ценное.
И народ тогда возроптал, требуя другой милости от царя: не вольности, а исполненного суровости наказания для разбойников, повольников, грабежников, мучителей и воров, для всех, кто не усрамляется наложить руки на жалкий скарб вдовы и сироты.
И тогда вышел царь к народу на Дворцовую площадь и глашатал:
– Надо ли вам еще вольности, люди теменские?
– Нет, ни в коем образе, великий царь,– отозвался народ.
– Так чего же вы от меня хотите? Кар и казней?
– Да, да, отмщения преступным, смерти их предать. Надежа-царь, умертви татей и мучителей.
Постоял немного государь, обождал, пока умолкнет народ, и молвил, а слова его раскричали глашатаи по всем углам.
– Не дождетесь от меня казней. Ждете вы немилости к другим, но когда она коснется вас, срамоделов, за ваши собственные прегрешения, начнете вы роптать. Не от человека, даже не от царя должно приходить наказание, ведь и государь не знает и не видит всего на земле. Кара будет приходить от сил небесных и подземных. Небесное воинство отступится от повинного, а посланцы ада вопьются в него аки звери ненасытные.
Сказав сие, царь немедленно удалился в Детинец, а народ разошелся, скребя в головах, ибо полагал, что беззаконие и злодейство долго еще будут гулять по земле теменской.
Однако вскорости городовые и квартальные надзиратели стали находить во рвах и яминах разорванные ино поломанные тела разбойников и злодеев – и как будто не человеком, а большим хищным зверем были они преданы лютой смерти.
По всей теменской державе не отягощались виселицы и не сотрясались плахи, не оглашались зычным гласом приговоры, однако каждое утро там и сям обнаруживались свежие мертвецы. И народ обычно знал, за что были погублены и какое правило преступили сии люди. Словно зверем мощным раздирались и торгаши-обманщики, и купцы-барыги, и хапуги-самогонщики, и срамники-похотливцы, и лукавые ремесленники, что выдавали плохой товар за хороший. Всем им худая скверная кончина наставала. Тут снова загулял слух, что царь подмененный, что на самом деле страшное он чудище, кое по ночам рыщет по улицам и людей гложет.
А затем в верховьях Васюгана и Тары стали собираться испуганные и недовольные, особливо бывшие государевы холопы, и сбиваться в вооруженные толпы. Возглавил их князь Ишимский, дабы идти на столицу и пресечь жизнь самодержца-кровопийцы, кем бы он ни был, зверем или человеком. Предводитель разбойников сам претендовал на престол, ибо наглядно показывал свою высокородность – имелись бумаги, согласно коим предок князя был нефтяным бароном еще до Святой Чистки.
Знал князь Ишимский, что дурны нравом, своевольны и плохо обучены его люди, не сладить им с теми полками, что по-прежнему преданы царю, и особенно с черными стражами. Посему вошел ушлый князь в сношение с ханом Большой Орды Рузбеком и подговорил его выступить совместно против Макария.
С нарочным хан прислал письмо:
“Смилна рахмам рагым. Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Знавал я твоего отца, княже, добрый был аскер. Надеюсь и ты перенял от него по воле Аллаха упорство и терпение. Готов я оказать тебе военную помощь, невзирая на то, что ты иноверец. Теменская земля одна из немногих в Сибири, что не стала еще в веру истинную – Мохаммад дени, и криво верует в Господа-промыслителя. Алла акбар. А иллягяиля илл алла. Ну да получишь ты престол по воле Аллаха, с помощью моей конницы и бека Тулея, и тогда правильно уверуешь в Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53