- Зато нос задирать мастера, - поддержал его Джим.
- Взять хотя бы нас, - продолжал старик, - может, мозгов у нас и
впрямь маловато, зато что умеем - делаем исправно.
Джим попытался сыграть на достоинстве старика, так часто делал в
беседах Мак.
- Ну, ты, к примеру, до семидесяти лет дожил, а только и умеешь,
что по деревьям лазать. А я так даже в блокноте чиркать или белые штаны
носить и то не дорос.
Старик взъярился.
- Волосатой лапы у нас нет! Без нее легкой работенки не видать!
Потому-то и ездят на нас все, что лапы у нас нет.
- Ну и что же, по-твоему, делать?
И враз, словно выпустили из старика воздух, поник он. Пропала
ярость. Взгляд сделался нерешительным, да же испуганным.
- А Бог его знает. Мириться - вот и все. Нас, как стадо свиней,
гоняет нужда по всей стране, и такой вот молодчик студент еще и пинка
даст!
- Он-то не виноват. Работа такая. Хочешь место со хранить -
работай как велели.
Старик ухватил еще одну ветку с яблоками, снорови сто обобрал ее и
осторожно сложил яблоки в ведро.
- В молодости еще думал: можно что-то изменить, сейчас мне уж
семьдесят один, - устало вздохнул он.
Проехал грузовик с ящиками яблок.
Старик продолжал:
- Я на севере лес валил, а тут эти ИРМовцы < Члены профсоюзной
организации "Индустриальные рабочие мира", сокращенно "ИРМ"> такого
шороха навели! Я лесоруб что надо, лучше не сыскать. Да и сейчас,
видишь, еще неплохо с деревьями управляюсь. А тогда надежд у меня было
- хоть отбавляй. Конечно, ИРМовцы и хорошего кое-что сделали: до них,
например, сортиров не было, только ямы понарыты; помыться негде было.
Но плетью обуха не перешибешь. Построили нам и туалеты, и души, да
только все потом прахом пошло, - рука старика безотчетно потянулась к
следующей ветке. - Вступал я в профсоюзы, как же! Бывало, выберем
председателя, не успеешь оглянуться, а он уж задницу хозяевам готов
лизать, и начхать ему на наши интересы. Мы, знай, платим взносы, а
казначей нас же еще и ругает. Не знаю, может, вы, молодые да ранние,
лучше понимаете, что к чему. А мы что смогли, то и сделали.
- А сейчас, значит, готовы хозяевам уступить? Джим в упор взглянул
на старика.
Тот устроился поудобнее на толстом суку, держась лишь одной рукой,
пальцы у него были большие, но костлявые.
- Нутром чувствую: что-то будет. Ты, небось, скажешь, что я совсем
рехнулся, уж если раньше все хорошо продумывалось, и то без толку, чего
же теперь ждать. И все ж я что-то нутром чую.
- Так что чуешь-то?
- Сразу и не скажешь. Знаешь, когда вода закипает, рябь идет,
пузырьки. Вот и сейчас что-то вроде. Я ведь с бродягами-сезонниками бок
о бок всю жизнь проработал. И сейчас вижу: задумки у них никакой.
Просто само по себе все, как вода закипает. - Глаза у него
затуманились. Он вскинул голову, так что разгладились складки кожи на
дряблой шее. - Просто мы слишком долго голодали, слишком долго нами
хозяева помыкали. Объяснить не берусь, а вот нутром чую.
- Так что ж это? - снова спросил Джим.
- Злоба! - выкрикнул старик. - Вот что! Знаешь ведь, как перед
дракой сначала кровь в голову ударит, аж жарко станет, потом вроде как
под ложечкой засосет, и внутри все задрожит. Вот и сейчас так же.
Только не в одном человеке, а в целом миллионе. И этот миллион - как
один великан, его и бьют, и голодом морят, и вот он приготовился к
драке, и внутри аж все дрожит. Сами парни еще не понимают, что
происходит, но лопнет у нашего великана терпение, и ни один в стороне
не останется. Даже подумать страшно. Они всем глотки перегрызут, сожрут
с потрохами. - Старик покачнулся и вцепился обеими руками в ветку. -
Нутром чую, закипает-закипает вода. И так бывало повсюду.
- Но ведь нужно все продумать. - Джима даже бросило в дрожь от
волнения. - Составить план и направить людей, чтоб на пользу им вышло.
Старик, похоже, выдохся после столь пламенной речи.
- Когда великан начнет все крушить, никакими планами его не
сдержать - будет бросаться на все и вся и рвать на части. Уж больно
изголодался да и лиха натерпелся. А хуже всего то, что уж очень долго
его унижали как могли.
- Но если найдется несколько предусмотрительных людей и они все же
составят план...не унимался Джим.
- Надеюсь, не доживу до этого дня, - покачал головой старик. - Они
ведь друг другу горло перегрызут, перебьют друг друга. И не останется
ни людей, ни сил, и все пойдет постарому. Глаза б мои всего этого не
видели, умереть бы до этого дня. Вы, сосунки, еще на что-то надеетесь.
- И он полез с полным ведром вниз. - А у меня уже надежды никакой.
Ну-ка, уйди с дороги. Болтовней много не заработаешь, пусть студенты
языки чешут.
Джим переступил с лестницы на ветку и пропустил старика. Тот
высыпал яблоки, и направился к другому дереву. Все так же шуршали
конвейеры в сортировочной и стучали молотки. А по шоссе проносились
грузовики. Джим взял полное ведро, отнес к ящикам. Учетчик снова сделал
пометку в блокноте.
- Будешь баклуши бить - много не заработаешь, еще нам задолжаешь,
- предупредил он.
Джим покраснел, набычился.
- Занимайся-ка лучше своей писаниной, - буркнул он.
- Ишь, какой сердитый!
Джим взял себя в руки и смущенно улыбнулся.
- Что-то устал я с непривычки, - примирительно сказал он.
Русоголовый усмехнулся.
- Известное дело, намаешься, так на всякого лаять станешь. Ты б на
дерево залез да там и устроил перекур.
- Так и сделаю, - и Джим направился к яблоне. Поднявшись, повесил
ведро на ветку и принялся собирать яблоки. А вслух произнес:
- Вот и я, как цепной пес, злой стал. Нельзя так. Хватит того, что
отец в злобе жил.
Работал он теперь не спеша, каждое движение стало расчетливым и
выверенным, как у машины. Солнце уже клонилось к закату, вот почти
скрылось, лишь на верхушках деревьев догорали последние блики. Далеко в
городке прозвучал гудок. Но Джим все работал и работал. Уже смеркалось,
когда наконец остановился конвейер и учетчики объявили:
- Кончай работу! На сегодня все!
Джим спустился на землю, высыпал последнее ведро, поставил его в
ряд с другими. Учетчик записал общее количество, подвел итоги. Сборщики
некоторое время еще не расходились, сворачивали самокрутки, негромко
переговаривались. Потом не спеша пошли по яблоневой аллее к дороге, за
которой их ждал кров.
Впереди Джим увидел старика, прибавил шагу, догнал его. Шагал
старик тяжело, худые ноги сгибались плохо.
- А, опять ты, - узнал он Джима.
- Не пойти ли вместе, думаю.
- Да кто ж тебе мешает? - старик, очевидно, был доволен.
- Родные-то у тебя здесь есть?
- Родные-то? Нет.
- Так если ты один-одинешенек, прилепился бы к какой богадельне,
пусть местные власти тебя поят-кормят.
Старик ответил с холодным презрением.
- Я деревья валил, мне равных не было. Ты, сосунок, и леса-то,
поди, не видел. Все равно ничего не поймешь. До моих лет никто из
лесорубов не дотягивал. Такие, как ты, слабаки, в обморок падали, лишь
глядя, как я работаю. А здесь по этим паршивым яблоням лазай! И
богадельня не по мне! Я всю жизнь в опасности работал. Я на
тридцатиметровой высоте был, и веткой мне сорвало спасательный пояс.
Работал с ребятами, а их возьми, да де ревом придави - только мокрое
место осталось. А ты меня в богадельню! "Дан, иди похлебку есть!", и я
хлебу шекпокрошу, и рад стариковской тюре. Да я скорее с яблони вниз
головой прыгну! Я, брат, деревья валил.
Они медленно шли садом. Джим снял шапку, взял в руку.
- Ну, и что твоя работа дала? Состарился ты, тебя и выбросили.
Дан крепко, до боли, ухватил Джима за локоть.
- Давала мне работа немало, ох немало. Бывало, залезу на самую что
ни на есть верхотуру, и душа радуется: ведь у хозяев моих кишка тонка
сюда залезть. А я - на верху, и смотрю вниз, все такое маленькое, и
люди - ровно муравьи, а я тут - наверху, во весь свой рост. Так что
работа мне много давала.
- А наживались на ней другие, - вставил Джим. Они разбогатели, а тебя - коленкой
под зад, когда сил поубавилось.
- Ну и что. Да, уволили. Так я и впрямь уже сдавать начал. А впрочем, мне на них
плевать.
Впереди обозначился приземистый беленый сарай мет ров пятьдесят в длину. - его
поставили хозяева для сборщиков - двери и квадратики окон каждые десять метров. Кое-
какие двери открыты, свет ламп и свечей падал на землю. Кое-кто сидел на пороге,
вглядываясь в густеющие сумерки. Перед сараем торчала водопроводная колонка, вокруг
собрался народ, каждый по очереди набирал в пригоршню воды, ополаскивал лицо,
волосы, оттирал руки. Женщины наполняли ведра, котелки. У полутемного дома
сновали детишки, непоседливые и озорные. Доносились обрывки вялого разговора - люди
устали. Мужчины возвращались из сада, женщины - с сортировки и упаковки. Впритык к
северному углу барака стоял магазин, окна его сейчас ярко горели. Там продавались в
кредит по рабочим талонам продукты, одежда. У входа выстроилась очередь. А из
магазина гуськом выходили мужчины и женщины с консервными банками, буханками
хлеба.
Джим и Дан подошли к бараку.
- А вот и конура, - сказал Джим. - Тебе б не помешало старуху под
боком иметь, чтоб хоть готовила.
- Схожу-ка я, пожалуй, в магазин, куплю банку фасоли. Вот дураки:
платят по семнадцать центов за фунт. А сушеной фасоли за те же деньги
можно целых четыре фунта купить. А сваришь - так, почитай, ее в два
раза больше станет,
- А что ж ты сам тогда в банках фасоль покупаешь?
- Некогда мне возиться, готовить. Я прихожу усталый как собака и
голодный.
- Так ведь и у остальных времени не больше. И женщины, и мужчины с
утра до ночи работают. А бакалейщик еще и три цента сверху дерет,
потому что, видите ли, продукты почти с доставкой на дом, не приходится
измученным людям в город ходить.
Дан повернулся, нацелив жидкую бороденку на Джима.
- А тебе, малый, везде нужно нос сунуть, да? Ты как щенок с
костью: мусолишьмусолишь, а зубки-то слабенькие, не ровен час сломаешь.
- Если побольше ребят за эту кость возьмутся разгрызем!
- Как знать! Я семьдесят один год прожил, и на людей, и на собак
насмотрелся - все так и норовят кость друг у друга утащить, не видел я,
чтоб две собаки одну кость грызли, зато горло друг дружке перегрызть за
эту кость - сколько угодно.
- Что-то безнадегой от тебя несет, - заметил Джим.
Старик осклабился, снова выставились четыре огромных резца.
- Мне семьдесят один год, - примирительно сказал он.- Не обращай
на меня внимания, грызи, давай, свою кость. Может, сейчас уж и люди, и
собаки совсем переменились.
Они поравнялись с водопроводной колонкой, земля вокруг уже
превратилась в месиво. Вдруг от очереди отделился человек и пошел им
навстречу.
- Это мой приятель, Мак. Славный парень.
Но старик ответил нелюбезно:
- Не хочу я ни с кем больше разговаривать. Ничего не хочу, даже
фасоль на ужин подогревать.
Подошел Мак.
- Привет, Джим. Как день прошел?
- Неплохо. Знакомься, это Дан. Он на севере лес валил во времена
ИРМовцев.
- Рад познакомиться, - уважительно произнес Мак. Наслышан я о тех
временах. Тогда забастовка всю работу парализовала.
Дан заговорил охотнее.
- Я-то сам в ихнем профсоюзе не состоял, - принялся объяснять он.
- Я-то сам лес валил. А эти ИРМовцы - бестии продувные -все ж таки свое
дело делали. Им лесопилку спалить - раз плюнуть.
Мак заговорил снова, все так же уважительно.
- Ну, раз они дело делали, чего ж от них еще и требовать?
- Им палец в рот не клади. И говорить-то с ними тошнехонько. Все
им не так! Ладно, я в магазин за фасолью пошел, - и повернул направо.
Смеркалось. Джим взглянул на небо и увидел несущийся по нему клин.
- Мак, смотри, это что?
- Дикие утки. Что-то рано они в этом году улетают. Ты что, диких
уток не видел?
- Нет, только читал о них, - признался Джим.
- Не возражаешь, если поужинаем хлебом с сардинами? Нам еще
работать потом, так что готовить ужин некогда.
Джим, устало переставлявший ноги, подобрался, поднял голову.
- Что за работа. Мак?
- Дело вот в чем. Я днем работал рядом с Лондоном. Он - мужик
мозговитый. Во многом успел уже сам разобраться. Говорит, парней можно
расшевелить. У него по соседству, в самых больших садах - там сорок
тысяч акров - приятель работает, он может своих людей сговорить. Сам-то
Лондон зол как черт из-за этих расценок. На что угодно пойдет. Приятеля
его фамилия - Дейкин. Вот сегодня мы с ним и потолкуем.
- Неужто пошло дело? - обрадовался Джим.
- Похоже. - Мак скрылся за одной из темных дверей, через минуту
появился с банкой сардин и буханкой хлеба. Положил хлеб на порог,
открыл банку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40