Небо,
великое небо, как же мы будем уничтожать этот проклятый Дом?!. По
кирпичику разбирать, что ли?..
И, словно в ответ на этот немой вопрос, прозвучали слова Таргила:
- А теперь я буду говорить для Мифотворцев. И в первую очередь - для
тебя, Сарт. Потому что пять тоненьких ручейков никогда не сделают того, на
что способна одна бурная река, но река эта разольется в одном человеке.
Сарт-Мифотворец, согласен ли ты?
- Я? Но почему - я?!.
- Есть много причин... Ты не был посвящен в Предстоятели, и в равной
степени способен принять Дар любого из нас; ты единственный, кто выбрал в
Доме-на-Перекрестке эту комнату, которая никогда не меняется; ты творишь
мифы с легкостью и уверенной силой; ты... Но главное - не это. Преемник
Предстоятеля должен помочь уйти опустевшему Предстоящему, уйти навсегда, и
никто, кроме тебя...
- Нет! Я не хочу! Я...
- Ты должен!
Глаза Таргила надвинулись на меня, заполняя все окружающее
пространство, и я увидел себя словно со стороны. Четыре фигуры Предстоящих
застыли по четырем углам комнаты, и Таргил почему-то стоял позади и
справа, и я не понимал, как я могу видеть его глаза - хотя нет, не так, Я
ВИДЕЛ ЕГО ГЛАЗАМИ - а у ног моих сидели Грольн Льняной Голос и Эйнар Бич
Божий, и Роа с Ужасом тоже были здесь, рядом со своими хозяевами... а в
голове моей все звучал и звучал голос Таргила, Предстоятеля
Хаалана-Сокровенного:
- Мы умрем, Сарт, как и подобает Предстоящим в час передачи Дара, мы
наполним тебя, и ты станешь равен Дому, Дому-на-Перекрестке - вспомни же
нас, какими мы были, в час последней битвы! И первым будет Трайгрин,
Предстоятель Зеницы Мрака - ибо он властен над Смертью, и Дар его поможет
тебе принять жизни остальных.
Я не хотел, я отчаянно не хотел этого, я ненавидел Таргила, и Дом, и
судьбу этого проклятого мира, которую я почему-то должен решать, и себя
ненавидел, и...
- Готов ли ты, Сарт-Мифотворец?!
И вдруг я понял, что другого пути все равно нет. И мое желание или
нежелание ничего не меняет. Я только ощутил, что внутри меня внезапно
стало пусто. Мысли, чувства, гнев и боль - все они исчезли, и осталась
лишь пустота, Великая Пустота, готовая вобрать в себя все, что мне
предстояло получить. И еще я понял, что я готов.
Но сказать об этом Таргилу я не успел - мир вокруг меня закружился в
бешеном хороводе и померк.



38

...Мы с Таргилом украдкой пробирались по ночному кладбищу. Мрамор
плит и гранит надгробий были обильно припорошены лунной пылью, видно было
довольно хорошо - и, тем не менее, мы продвигались вперед медленно и
осторожно, рассчитывая каждый шаг. Нет, мы нисколько не опасались приятной
встречи с призраком, вампиром или загулявшим покойничком...
Мы боялись спугнуть нескладную приземистую фигуру, по-хозяйски
расположившуюся на одном из свежих надгробий в дальнем конце кладбища.
Однако, опасения наши были слегка преувеличены. Сидевший на могильной
плите человек настолько увлекся своим занятием, что не замечал ничего и
никого вокруг. Мы с Таргилом тихо подкрадывались к нему, а у меня перед
глазами все стояло лицо Лайны, отмеченное печатью увядания - каким я
увидел это лицо там, в излучине проклятой Хриринги...
...Когда она, наконец, осознала, что это я, Сарт, смотрю на нее - она
вскрикнула и попыталась закрыться руками, и ей это даже удалось... а я все
смотрел на костлявые, старческие, обтянутые сухой пергаментной кожей
руки... Всю дорогу она ехала позади меня, точеное тело Варны-Предстоящей,
предчувствуя неизбежное и неспособный остановиться.
И лишь увядший тюльпан качнулся в моих ладонях; сгоревший цветок,
напоминающий залитый кровью пергамент, теряющее гибкость создание; и я
наложил цветочную стрелу на лук с витой рукоятью. Бывший стебель - все,
что осталось от блистательной Варны - ударил в крышу Дома и разлетелся
радужными осколками; но твердь над моей головой дрогнула и отозвалась.
Смерть и любовь слились во мне в один пылающий сплав, Сиалла-Лучница
замерла подле Эрлика, Зеницы Мрака, и я закричал, видя как крыша Дома
становится ниже - или это я сам становился выше?! - но ответный крик с
востока заставил испуганные горы сгорбиться и вжать головы вершин в плечи
перевалов.
Они шли вровень с горами. Буйвол Махиша, облаченный в пурпур и
золото, и яростный Инар, Властелин Молний, с огненным бичом в деснице,
щелкающим и разбрасывающим искры. Потом Махиша остановился, а Громовержец
даже не замедлил шага - и я увидел, что равнину заполнили призраки,
мечущиеся в багровых отсветах.
Где-то далеко, словно в иной реальности, встал в воинском приветствии
Бич Божий, но я не мог даже повернуть голову и посмотреть на него. Ярость
царила над равниной, сплетая миражи в бесчисленных поединках; ярость
бушевала во мне, неукротимый гнев и боевое безумие берсерка, неистовство
решающей схватки и темное бешенство, ввергающее мозг в экстаз
безрассудства. Я вскинул руки над кипящим миром, и пламенные копья впились
в крышу Дома, рождая гул и зигзаги трещин, и одно из них краем зацепило
Махишу, мгновенно превратившегося в чадящий живой факел.
А Инар-Громовик прошел сквозь меня и остановился рядом с Сиаллой и
Эрликом, опалив мою душу ударом бича; и сладостна была та боль, сладостна
и чиста.
- Таргил! - воззвал я в упоении. - Предстоятель Хаалана, где ты?!.
И он отозвался.
Таргил был один. Никто не шел рядом с ним, но западные горы за
Предстоятелем туманились и плыли в смутной дымке; и я понимал, что это
приближается незримый и равнодушный бог, Искушенный Халл, Отец Тайного
знания.
Таргил был единственным, кто заговорил со мной.
- Вот и все, Сарт, - сказал он. - Дальше - как знаешь... потому что
теперь ты знаешь. Да помилует тебя небо, сокрытое от нас...
Знание ворвалось в меня, и я захлебнулся в его горьком прибое,
растворяясь в безбрежности понимания; а силуэт Таргила заколебался, за ним
проступили контуры отрогов, все четче, все яснее, пока ненависть Грольна
не потеряла всякий смысл, уйдя вместе с Таргилом в никуда...
И боги склонили непокрытые головы, когда с ними поравнялся
Хаалан-Сокровенный, покровитель уходящих за ответом.
А крыша опустилась еще ниже. При желании я мог бы поднять руку и
дотронуться до нее. Но я не двигался. Я стоял, неотрывно глядя на тропу,
протянувшуюся ко мне от северного горизонта, и мгла сгущалась надо мной, а
слезы застилали взор, и я не мог их вытереть.
Ко мне шла Лайна. Лайна-Предстоящая, лед и пламя моей памяти, та
Лайна, какой я знал ее, какой она была в Доме: крохотная насмешливая
женщина в бархатной накидке, из-под капюшона которой упрямо выбивались
волосы цвета летних сумерек, и звездные камни перстней вновь обожгли мне
глаза, лишая зрения.
Я только чувствовал, что она - рядом.
Может быть поэтому я и не заметил, как и откуда ко мне под ехала
колесница Темной Матери.
Вокруг смыкался мрак, но я все равно знал, что крылатые вепри Ахайри
злобно роют копытами землю, а сама Хозяйка Страха, Мать-Ночь стоит на
колеснице с поводьями в руке и протягивает мне нечто.
Я сжал ладонь. И ощутил ребристую поверхность рукояти. Рукояти
черного обсидианового ножа с выщербленным лезвием.
- Ударь! - сказал Инар, Пастырь Бури.
- Ударь! - эхом откликнулись Сиалла и Эрлик, Любовь и Смерть, начало
и конец.
- Ударь... - молчал Хаалан-Сокровенный.
Я не мог.
- Ударь! - властно приказала Ахайри, Рождающая чудовищ; и бронза ее
колесницы загудела колоколом.
Я не мог.
И тогда Лайна взяла меня за руку и сама направила нож. А потом
сделала шаг. И еще один, совсем маленький, преодолевая сопротивление
трепещущей плоти, впускающей в себя зазубренный клинок.
Она еще успела тихонько вздохнуть и погладить меня по щеке.
...Кажется, я плакал. Я опустился на колени, пытаясь в непроглядной
тьме - отныне моей тьме - отыскать ее тело, прикоснуться к нему; и боги
отшатнулись, когда я проклял их последним проклятием, потому что чаша души
моей была переполнена.
А встать я уже не мог. Надо мной была - крыша.
Ее тяжесть навалилась на меня, и я принял этот груз, эту плиту между
мной и небом; принял на согнутые плечи, на каменеющие ладони, на всю
ярость Инара-Громовика, весь ужас Матери-Ахайри, на страсть Сиаллы-Лучницы
и мудрость Хаалана-Сокровенного, на безысходность Эрлика, Зеницы Мрака...
И стал подниматься. Я, Сарт-Мифотворец, Предстоятель Пяти, стоящий на
Перекрестке Перекрестков, начал медленно разгибать колени.
С крышей мира на плечах.
На какой-то миг я действительно почувствовал себя Единственным, и с
трудом удержался на ногах, потому что я не могу, не хочу, да и не умею
быть - один; и никакая власть не излечит от этого всесильного и
всемогущего одиночества, которое я ощутил в это мгновение, но чья-то рука
удержала меня от падения; чья-то рука и чей-то голос.
Рука Эйнара и голос Грольна.
Он пел, Льняной Голос, юноша-старик, лей бился в его руках, задыхаясь
и вскрикивая, рождая отчаянье и несбыточные надежды; спираль звуков
смерчем вздымалась ввысь и сотрясала дрожащую крышу Дома-на-Перекрестке, и
дикой гармонией откликался рев безумного Эйнара, под пальцами которого
крошилось ложное небо, осыпаясь вспыхивающими искрами, так непохожими на
звезды... Мы творили миф, мы вцепились в происходящее до крови из-под
ногтей, и вокруг нас корчился Дом, Дом-на-Перекрестке, поглотивший сверх
естественное и захлебнувшийся им.
И две разъяренные птицы с размаху бились в своды трескающегося
купола, роняя на горячий снег равнины окровавленные перья.
...А потом черепахе, на которой покоился диск нашего мира, надоело
держать его на себе, и она встряхнулась, колебля мироздание; а я внезапно
почувствовал на ладонях пустоту и потерял сознание, потому что не мог
иначе, и еще потому, что увидел высоко над собой - небо...


...Дороги шли, ползли, бежали, сплетались в клубок, подобно песчаным
змеям в их жаркую брачную пору, и снова неслись дальше; а где-то там, в
самой глубине их переплетения, напрочь запутавшись в паутине времени и
пространства, словно мертвый, но все еще страшный паук, стоял - дом.
Заброшенный дом на забытом богом и людьми перекрестке - дряхлый,
искалеченный, с высокими узкими окнами, мутные стекла которых были
затянуты хлопьями пыли и покрыты многолетним, если не многовековым слоем
грязи. Стропила и балки перекрытий были разворочены, и в бесчисленные дыры
заглядывало любопытное небо.
Ночное небо с редкими, тревожно мерцающими звездами.
Из западной стены был выворочен огромный кусок, и в проломе
возвышался гигант с растрепанными волосами, напряженно всматривающийся
вдаль. У ног его валялся тюк с чем-то тяжелым и угловатым, а на тюке
примостился худой юноша с выцветшими глазами, склонившийся над
пятиструнным леем. Оба человека были неподвижны, настолько неподвижны, что
это казалось невозможным; словно время устало и ненадолго остановилось у
обочины - перекусить, чем бог послал, и забыться тревожным, зыбким сном.
Время спало, а за спиной людей в проломе открывалась небольшая комнатка с
остатками полусгнившей мебели, первоначальное предназначение которой уже
невозможно было определить; а в самом углу на груде тряпья сидел седой
человек без возраста, и человек обращался к пустоте рядом с собой, как
будто ждал, что она ответит...


- ...Это ты? - спросил я, еще раз покосившись на сидящего рядом. -
Извини, Сарт, - сказал он, осторожно трогая мой локоть, и в звездном свете
слегка блеснул перстень со странным именем "Авэк". - Я сейчас уйду. Вот
посижу немного - и уйду. Совсем. Я теперь могу - уйти...
- Не надо, - робко попросил я. - Останься, а?.. Я не умею - один... и
не хочу.
- А разве ты один? - удивился он.
- Один... Они все ушли, чтобы я остался. Я убил их. Предстоящих... И
теперь я - пуст. До дна. До самого донышка. Все ушли, и боги ушли, и
Лайна... и Дом. Один я, Авэк, как перст, как... Чтоб мне пусто было!.. И
Эйнар скоро уйдет, наверное, и Гро...
- Ну и дурак, - жестко сказал Авэк ал-Джубб Эльри и зашелся сухим,
лающим кашлем. - Ты мне раньше больше нравился... Один он... а они как
же?!
Он махнул рукой в сторону пролома - и я увидел.
Дороги... И люди на них.
- Ты теперь свободен, Сарт... И я свободен. И они - тоже. Свободны
видеть небо, не спотыкаясь взглядом о крышу, свободны верить во что
угодно, свободны выходить за рамки бытия и находить сверх естественное
вокруг себя. Прислушайся, Сарт, если ты не разучился слышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21