– Древний! Древний! Я принес тебе дар, достойный х'Хааршанна! Прими этот дар, прошу тебя!
Облако сыто фыркнуло, издало негромкий свист.
Снова заплясали алые молнии, сложились в лицо старика – густые брови, глубоко посаженные глаза, длинные волосы ниспадают на плечи, беззубый рот… Язык облизал губы, как бы подчеркивая, что жертва принята. Потом на старческом лице возникла усмешка.
– Ты знаешь, как накормить старого друга, принц Эльрик, – голос духа напоминал шелест ветра в листве.
– Я всегда готов услужить тебе, Древний, – мой двойник вложил окровавленный меч в ножны и теперь стоял перед духом, разведя руки в стороны. – И никогда не нарушу своего слова. Ты помогал моим предкам, и я чту твою помощь.
– Да-а-а… – глубокий вздох. – Немного нынче тех, кто помнит. Я готов выполнить твою просьбу, Эльрик. Чего ты хочешь?
– Кто-то привел в этот мир твоих сыновей. Они ведут себя неподобающим образом и причинили большой урон.
– Такова их натура. Они делают то, что должны делать. Мои сыновья еще молоды, Эльрик, а уже стали десятью великими х'Хааршаннами, странствующими по мирозданию.
– Твоя правда, Древний, – Эльрик бросил взгляд на труп нациста. Как ястреб съедает свою жертву целиком, оставляя только перья, так и Древний уничтожил бренную плоть, отбросив лишь окровавленные лохмотья, бывшие когда-то эсэсовским мундиром. – Твоих сыновей привели сюда мои враги – привели, чтобы погубить меня и моих друзей. Облако заколыхалось.
– Никто кроме тебя не приносит мне столь сладостных жертв. А у моих сыновей достаточно забот в других местах.
– Твоя правда, Древний, – повторил Эльрик.
– Только ты, смертный, ты один знаешь, как ублажить старика.
Эльрик вскинул голову, и наши взгляды встретились. Язвительная насмешка в его взоре заставила меня с негодованием отвернуться. Я знал, что Эльрик Мельнибонэйский – человек лишь по виду, что в его жилах течет кровь иной, более древней и более жестокой расы. В моем мире его наверняка причислили бы к маньякам и заперли бы в лечебнице для душевнобольных. Но для Эльрика кровавые обряды были образом жизни, на Мелнибонэ эти обряды возвели в искусство и ходили смотреть на них, как люди ходят в театр. Мелнибонэйцы славили жертву, которая умерла стильно, которая смертью своей доставила зрителям удовольствие. То, что Эльрик проделал с нацистом, не могло вызвать у него угрызений совести. Он делал то, к чему привык сызмальства.
Между тем Древний размышлял.
– Не желаешь ли покушать снова? – осведомился Эльрик. Уловка сработала: вкусив человеческой плоти, Древний несомненно хотел продолжить пиршество.
– Я навещу своих сыновей, – изрек дух, – Они тоже утолили голод.
Старческое лицо исчезло, распалось на тысячи алых молний, и облако сначала взмыло вверх, а затем устремилось во тьму, оставляя за собой призрачный светящийся след.
Я посмотрел на лагерь Гейнора. Там заметили неладное. Труги развернулись в нашу сторону. Один кинулся к хиленькой палатке посреди лагеря – колышки вбиты прямо в камень, – которую Гейнор, похоже, сделал своим штабом.
Выходит, мучительная смерть солдата была бессмысленной. Древний исчез. Десять светящихся вихрей по-прежнему охраняли лагерь. Омерзительный ритуал, совершенный Эльриком, только Привлек внимание к нашему укрытию.
Из лагеря выступил отряд тругов. Они нас не видели, но, с их обонянием, им не составит труда отыскать наше укрытие. Я огляделся, высматривая путь к отступлению. На что нам рассчитывать? На лук Оуны? На меч в руках моего двойника – окровавленный, опозоренный? Не знаю, смогу ли относится к мечу как прежде. Впрочем, для начала хорошо бы выжить…
Труги стали карабкаться по скалам. Я пошарил вокруг, набрал камней поувесистее.
Эльрик опустился на колени, совершенно обессиленный. Может, броситься к нему, забрать меч? Но одна только мысль о прикосновении к Равенбранду наполнила меня отвращением.
Оуна вынула стрелу, наложила на тетиву, прицелилась.
Она дважды оглядывалась через плечо, словно не веря, что ее отец дал себя обмануть, что Древний принял жертву – и сгинул, отказав нам в помощи, которую вроде бы посулил.
На сером горизонте что-то сверкнуло. Возникла алая искра, помедлила – и устремилась к нам. Послышался басовитый звук, будто кто-то тронул струны гигантской гитары, и мироздание отозвалось эхом.
Эльрик поднялся и с усмешкой подковылял к нам. Он тяжело дышал, как волк после долгой пробежки. Взгляд его выражал торжество, безумное, дикое торжество.
Он ничего не сказал, уставился на алое облако, стремительно приближавшееся к лагерю, у которого несли стражу Десять Сыновей.
Потом вскинул подбородок, воздел над головой черный меч и запел.
Я знал эту песню. Я знал Эльрика. Я был Эльриком – некоторое время назад. Я знал, что означают слова песни, понимал каждое слово в отдельности. Но даже не догадывался, пока Эльрик не запел, как прекрасна эта песня. В жизни своей – а я был завсегдатаем концертов – я не слышал ничего похожего. В песне было все – и угроза, и торжество, и необузданная жестокость и жажда крови, – и все же она была прекрасна. Мне почудилось, я слышу, как поет ангел. Голос Эльрика выводил диковинные рулады, сливавшиеся в гармонию. На мои глаза навернулись слезы, сердце сдавила щемящая тоска: я оплакивал человека, которого убил собственными руками, я слышал песнь скорби, равной которой наш мир не ведал.
На мгновение труги остановились, зачарованные песней.
Я посмотрел на Оуну. Девушка плакала. Она видела в своем отце что-то недоступное моему пониманию – и, по-моему, пониманию самого Эльрика.
Песня окрепла, и я сообразил, что Равенбранд слил свой голос с голосом мелнибонэйца. Звук был почти осязаем, он окутал меня, и я воспринял его во всей полноте, во всем многообразии тысячи эмоций, пронизавших мою душу и впитавшихся в мою кровь. Эта песня укрепила мой дух – и ослабила физически: ноги подгибались, я едва мог стоять.
Послышался третий голос – издалека, чуть ли не от серого горизонта. Я увидел обрывки алого света, исходящего из незримого источника. Алые пальцы, точно лианы, ощупывали каменные колонны, огибая с флангов армию Гейнора. Над полом пещеры простерлась гигантская длань. Десница божья. Или сатанинская. Вот пылающая рука сжалась в кулак и обрушилась по очереди на каждого из Десяти Сыновей: демонические вихри заметались из стороны в сторону, ища спасения от отцовского гнева. Белое сияние померкло, словно разлетелось вдребезги, однако алая длань не позволила ему улететь далеко.
А в лагере Гейнора воцарился сущий бедлам. Из палатки выскочил человек, взобрался на одну из привязанных неподалеку лошадей. Затрубили рога, загрохотали барабаны. Следом за Гейнором – а это, без сомнения, был именно он – повыскакивали и другие нацисты, полуодетые, с автоматами в руках. Слепые дикари шарили по земле в поисках дубинок. Только труги знали, что делать.
Больше половины чудовищ улепетывало во тьму, прочь от Серых Жил, а алая длань Древнего продолжала учить уму-разуму вырвавшихся из-под родительской опеки сыновей. Пытаясь улизнуть, демоны уничтожали лагерь, крушили камни, убивали всех, кто попадался им на пути.
Гейнор, похоже, приказал зажечь факелы: лагерь вдруг вспыхнул огнями, будто рождественская елка.
Мой кузен восседал на своем жеребце-альбиносе, который нервно перебирал копытами, закатывал слепые глаза и настороженно прислушивался. В одной руке Гейнор держал поводья, в другой же стискивал серебристый клинок, сотворенный чарами Миггеи. Вот он пришпорил коня и поскакал в нашем направлении; впрочем, я сомневался, что он знал истинную причину происходящего. Судя по всему, он вознамерился вернуть в лагерь разбежавшихся дикарей и трутов. За ним поскакали прочие нацисты – расталкивая конями толпу, что только добавляло беспорядка.
Двое солдат примчались к тругам, которые замерли под нашей скалой.
Они говорили на разных языках. Нацисты рявкнули что-то грозное. Труги в ответ недовольно взревели.
Эльрик внезапно выскользнул из укрытия и сломя голову кинулся вниз по склону – туда, где стояли нацисты.
В правой руке он по-прежнему сжимал Равенбранд. Меч с торжествующим воем вонзился в тело первого солдата. Эльрик выдернул труп из седла, вскочил на коня и устремился на второго наци, который в ужасе бросился бежать.
Слишком поздно. Эльрик взмахнул мечом, и Равенбранд, описав широкую дугу, аккуратно отделил голову солдата от плеч, словно то была капуста на грядке. Мельнибонэец на скаку ухватил поводья второй лошади и поскакал обратно, распугивая тругов.
– Вот конь для одного из вас! – крикнул он. – Второй пусть сам о себе позаботится.
Я предложил скакуна Оуне. Девушка покачала головой.
– Я не езжу верхом, – сказала она с улыбкой. – Не умею.
Посмотрела на тругов, сняла стрелу с тетивы: труги забыли о своем недавнем намерении напасть на нас и разбегались кто куда.
Я взобрался в седло. Лошадь оказалась послушной и чуткой к малейшему натяжению поводьев.
– Садитесь мне за спину, – предложил я, но Оуна со смехом отказалась.
– У меня свои способы передвижения. Но за заботу спасибо.
Гейнор, должно быть, увидел меня. Нацисты все вместе ринулись в нашу сторону. Клостерхейм скакал рядом с моим кузеном.
Эльрик поворотил коня и жестом показал, что надо ехать обратно. Не останавливаясь, он свесился с седла и подхватил полыхавший на земле факел. Подскакав поближе, он сунул этот факел мне, а себе подобрал еще один. Лошади так и норовили пуститься галопом. Я понимал, что мы смертельно рискуем, но выхода не было: Гейнор нагонял. Надо признать, в седле он держался на редкость уверенно. Мне бы такую посадку.
А где Оуна? Я огляделся. Девушка исчезла!
Эльрик крикнул: «Гони!» Я отпустил поводья, и лошадь прянула с места.
Я звал мелнибонэйца – мол, остановись, твоя дочь пропала, надо ее найти, но он только смеялся в ответ и жестами требовал не отставать.
Он ничуть не боялся за Оуну. Мне бы его уверенность…
Мы нырнули в спасительный мрак в тот самый миг, когда Десять Сыновей перестали сопротивляться и подчинились отцовскому велению. Все десять вихрей очутились в алой длани и гудели, точно разъяренные осы, а пальцы Древнего уминали их, скатывали белое свечение в шар; когда же шар достиг нужного размера, Древний швырнул его под потолок пещеры, где он и завис подобием луны. Потом уменьшился, словно превратился в звезду. Стал крохотной искоркой – и наконец сгинул без следа.
Алое облако издало удовлетворенный рык и тоже исчезло. Остались только мы с Эльриком, мчащиеся в непроглядной тьме по направлению к Мо-Оурии, и Гейнор со своими приспешниками, преследующий нас по пятам, жаждущий нашей крови.
Мы держались той «дороги», которую проложили Десять Сыновей, заставляли коней перепрыгивать через поваленные колонны; огибали на всем скаку груды щебня. Я знал наверняка, что животные слепы, но их поступь была столь уверенной, что казалось, будто зрение у них орлиное. Быть может, за годы под землей эта порода лошадей позаимствовала кое-что у летучих мышей? Было бы здорово, если б у них вдруг выросли крылья…
Мое внимание привлекло нечто белое впереди. Приглядевшись, я увидел, что по «дороге» мчится белый заяц. И не куда-нибудь, а по направлению к башням Мо-Оурии. Казалось бы, вывод напрашивался сам собой, но я почему-то отказывался верить в очевидное. Сказал себе, что, должно быть, заяц снова отыскал нас, что он бежал за нами от самого Танелорна, где его безуспешно пытались изловить рыцари Миггеи.
Эльрик ухмыльнулся и сдавил коленями бока своего коня. Мне подумалось, что он хочет поймать зайца, но потом я понял, что мелнибонэец правит за зверьком как за путеводной звездой.
А позади скакал Гейнор, вопивший, точно разъяренная обезьяна, из-под своего диковинного шлема; плащ развевался у него за плечами, мечом он размахивал, будто знаменем и все подгонял, подгонял своего коня, чьи красные глаза слепо пялились во мрак. За Гейнором летели остатки его эсэсовского отряда, причем Клостерхейм единственный из всех сидел в седле как неживой, не выказывая и намека на эмоции. Краем глаза я перехватил его мрачный, саркастический взгляд: он по-своему наслаждался постигшей начальника неудачей.
– Торопись! – крикнул Эльрик. – У нас много дел.
Он оглянулся на Гейнора и расхохотался.
Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства я подумал, что он вовсе не безумен. По крайней мере, не в том смысле, в каком принято говорить о безумии. Дочь считала его гением, возможно, ставила отца выше всех прочих колдунов. И, наверное, была права. Он отличался безудержной храбростью, которая в любом другом человеке воспринималась бы как сумасбродство. Но он – он повелевал стихиями, неподвластными никому из смертных. Более того, его союзы с духами, как мне довелось убедиться, были освящены многими столетиями, минувшими со времени их заключения, и закреплены кровью, пролитой его предками на заре мироздания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Облако сыто фыркнуло, издало негромкий свист.
Снова заплясали алые молнии, сложились в лицо старика – густые брови, глубоко посаженные глаза, длинные волосы ниспадают на плечи, беззубый рот… Язык облизал губы, как бы подчеркивая, что жертва принята. Потом на старческом лице возникла усмешка.
– Ты знаешь, как накормить старого друга, принц Эльрик, – голос духа напоминал шелест ветра в листве.
– Я всегда готов услужить тебе, Древний, – мой двойник вложил окровавленный меч в ножны и теперь стоял перед духом, разведя руки в стороны. – И никогда не нарушу своего слова. Ты помогал моим предкам, и я чту твою помощь.
– Да-а-а… – глубокий вздох. – Немного нынче тех, кто помнит. Я готов выполнить твою просьбу, Эльрик. Чего ты хочешь?
– Кто-то привел в этот мир твоих сыновей. Они ведут себя неподобающим образом и причинили большой урон.
– Такова их натура. Они делают то, что должны делать. Мои сыновья еще молоды, Эльрик, а уже стали десятью великими х'Хааршаннами, странствующими по мирозданию.
– Твоя правда, Древний, – Эльрик бросил взгляд на труп нациста. Как ястреб съедает свою жертву целиком, оставляя только перья, так и Древний уничтожил бренную плоть, отбросив лишь окровавленные лохмотья, бывшие когда-то эсэсовским мундиром. – Твоих сыновей привели сюда мои враги – привели, чтобы погубить меня и моих друзей. Облако заколыхалось.
– Никто кроме тебя не приносит мне столь сладостных жертв. А у моих сыновей достаточно забот в других местах.
– Твоя правда, Древний, – повторил Эльрик.
– Только ты, смертный, ты один знаешь, как ублажить старика.
Эльрик вскинул голову, и наши взгляды встретились. Язвительная насмешка в его взоре заставила меня с негодованием отвернуться. Я знал, что Эльрик Мельнибонэйский – человек лишь по виду, что в его жилах течет кровь иной, более древней и более жестокой расы. В моем мире его наверняка причислили бы к маньякам и заперли бы в лечебнице для душевнобольных. Но для Эльрика кровавые обряды были образом жизни, на Мелнибонэ эти обряды возвели в искусство и ходили смотреть на них, как люди ходят в театр. Мелнибонэйцы славили жертву, которая умерла стильно, которая смертью своей доставила зрителям удовольствие. То, что Эльрик проделал с нацистом, не могло вызвать у него угрызений совести. Он делал то, к чему привык сызмальства.
Между тем Древний размышлял.
– Не желаешь ли покушать снова? – осведомился Эльрик. Уловка сработала: вкусив человеческой плоти, Древний несомненно хотел продолжить пиршество.
– Я навещу своих сыновей, – изрек дух, – Они тоже утолили голод.
Старческое лицо исчезло, распалось на тысячи алых молний, и облако сначала взмыло вверх, а затем устремилось во тьму, оставляя за собой призрачный светящийся след.
Я посмотрел на лагерь Гейнора. Там заметили неладное. Труги развернулись в нашу сторону. Один кинулся к хиленькой палатке посреди лагеря – колышки вбиты прямо в камень, – которую Гейнор, похоже, сделал своим штабом.
Выходит, мучительная смерть солдата была бессмысленной. Древний исчез. Десять светящихся вихрей по-прежнему охраняли лагерь. Омерзительный ритуал, совершенный Эльриком, только Привлек внимание к нашему укрытию.
Из лагеря выступил отряд тругов. Они нас не видели, но, с их обонянием, им не составит труда отыскать наше укрытие. Я огляделся, высматривая путь к отступлению. На что нам рассчитывать? На лук Оуны? На меч в руках моего двойника – окровавленный, опозоренный? Не знаю, смогу ли относится к мечу как прежде. Впрочем, для начала хорошо бы выжить…
Труги стали карабкаться по скалам. Я пошарил вокруг, набрал камней поувесистее.
Эльрик опустился на колени, совершенно обессиленный. Может, броситься к нему, забрать меч? Но одна только мысль о прикосновении к Равенбранду наполнила меня отвращением.
Оуна вынула стрелу, наложила на тетиву, прицелилась.
Она дважды оглядывалась через плечо, словно не веря, что ее отец дал себя обмануть, что Древний принял жертву – и сгинул, отказав нам в помощи, которую вроде бы посулил.
На сером горизонте что-то сверкнуло. Возникла алая искра, помедлила – и устремилась к нам. Послышался басовитый звук, будто кто-то тронул струны гигантской гитары, и мироздание отозвалось эхом.
Эльрик поднялся и с усмешкой подковылял к нам. Он тяжело дышал, как волк после долгой пробежки. Взгляд его выражал торжество, безумное, дикое торжество.
Он ничего не сказал, уставился на алое облако, стремительно приближавшееся к лагерю, у которого несли стражу Десять Сыновей.
Потом вскинул подбородок, воздел над головой черный меч и запел.
Я знал эту песню. Я знал Эльрика. Я был Эльриком – некоторое время назад. Я знал, что означают слова песни, понимал каждое слово в отдельности. Но даже не догадывался, пока Эльрик не запел, как прекрасна эта песня. В жизни своей – а я был завсегдатаем концертов – я не слышал ничего похожего. В песне было все – и угроза, и торжество, и необузданная жестокость и жажда крови, – и все же она была прекрасна. Мне почудилось, я слышу, как поет ангел. Голос Эльрика выводил диковинные рулады, сливавшиеся в гармонию. На мои глаза навернулись слезы, сердце сдавила щемящая тоска: я оплакивал человека, которого убил собственными руками, я слышал песнь скорби, равной которой наш мир не ведал.
На мгновение труги остановились, зачарованные песней.
Я посмотрел на Оуну. Девушка плакала. Она видела в своем отце что-то недоступное моему пониманию – и, по-моему, пониманию самого Эльрика.
Песня окрепла, и я сообразил, что Равенбранд слил свой голос с голосом мелнибонэйца. Звук был почти осязаем, он окутал меня, и я воспринял его во всей полноте, во всем многообразии тысячи эмоций, пронизавших мою душу и впитавшихся в мою кровь. Эта песня укрепила мой дух – и ослабила физически: ноги подгибались, я едва мог стоять.
Послышался третий голос – издалека, чуть ли не от серого горизонта. Я увидел обрывки алого света, исходящего из незримого источника. Алые пальцы, точно лианы, ощупывали каменные колонны, огибая с флангов армию Гейнора. Над полом пещеры простерлась гигантская длань. Десница божья. Или сатанинская. Вот пылающая рука сжалась в кулак и обрушилась по очереди на каждого из Десяти Сыновей: демонические вихри заметались из стороны в сторону, ища спасения от отцовского гнева. Белое сияние померкло, словно разлетелось вдребезги, однако алая длань не позволила ему улететь далеко.
А в лагере Гейнора воцарился сущий бедлам. Из палатки выскочил человек, взобрался на одну из привязанных неподалеку лошадей. Затрубили рога, загрохотали барабаны. Следом за Гейнором – а это, без сомнения, был именно он – повыскакивали и другие нацисты, полуодетые, с автоматами в руках. Слепые дикари шарили по земле в поисках дубинок. Только труги знали, что делать.
Больше половины чудовищ улепетывало во тьму, прочь от Серых Жил, а алая длань Древнего продолжала учить уму-разуму вырвавшихся из-под родительской опеки сыновей. Пытаясь улизнуть, демоны уничтожали лагерь, крушили камни, убивали всех, кто попадался им на пути.
Гейнор, похоже, приказал зажечь факелы: лагерь вдруг вспыхнул огнями, будто рождественская елка.
Мой кузен восседал на своем жеребце-альбиносе, который нервно перебирал копытами, закатывал слепые глаза и настороженно прислушивался. В одной руке Гейнор держал поводья, в другой же стискивал серебристый клинок, сотворенный чарами Миггеи. Вот он пришпорил коня и поскакал в нашем направлении; впрочем, я сомневался, что он знал истинную причину происходящего. Судя по всему, он вознамерился вернуть в лагерь разбежавшихся дикарей и трутов. За ним поскакали прочие нацисты – расталкивая конями толпу, что только добавляло беспорядка.
Двое солдат примчались к тругам, которые замерли под нашей скалой.
Они говорили на разных языках. Нацисты рявкнули что-то грозное. Труги в ответ недовольно взревели.
Эльрик внезапно выскользнул из укрытия и сломя голову кинулся вниз по склону – туда, где стояли нацисты.
В правой руке он по-прежнему сжимал Равенбранд. Меч с торжествующим воем вонзился в тело первого солдата. Эльрик выдернул труп из седла, вскочил на коня и устремился на второго наци, который в ужасе бросился бежать.
Слишком поздно. Эльрик взмахнул мечом, и Равенбранд, описав широкую дугу, аккуратно отделил голову солдата от плеч, словно то была капуста на грядке. Мельнибонэец на скаку ухватил поводья второй лошади и поскакал обратно, распугивая тругов.
– Вот конь для одного из вас! – крикнул он. – Второй пусть сам о себе позаботится.
Я предложил скакуна Оуне. Девушка покачала головой.
– Я не езжу верхом, – сказала она с улыбкой. – Не умею.
Посмотрела на тругов, сняла стрелу с тетивы: труги забыли о своем недавнем намерении напасть на нас и разбегались кто куда.
Я взобрался в седло. Лошадь оказалась послушной и чуткой к малейшему натяжению поводьев.
– Садитесь мне за спину, – предложил я, но Оуна со смехом отказалась.
– У меня свои способы передвижения. Но за заботу спасибо.
Гейнор, должно быть, увидел меня. Нацисты все вместе ринулись в нашу сторону. Клостерхейм скакал рядом с моим кузеном.
Эльрик поворотил коня и жестом показал, что надо ехать обратно. Не останавливаясь, он свесился с седла и подхватил полыхавший на земле факел. Подскакав поближе, он сунул этот факел мне, а себе подобрал еще один. Лошади так и норовили пуститься галопом. Я понимал, что мы смертельно рискуем, но выхода не было: Гейнор нагонял. Надо признать, в седле он держался на редкость уверенно. Мне бы такую посадку.
А где Оуна? Я огляделся. Девушка исчезла!
Эльрик крикнул: «Гони!» Я отпустил поводья, и лошадь прянула с места.
Я звал мелнибонэйца – мол, остановись, твоя дочь пропала, надо ее найти, но он только смеялся в ответ и жестами требовал не отставать.
Он ничуть не боялся за Оуну. Мне бы его уверенность…
Мы нырнули в спасительный мрак в тот самый миг, когда Десять Сыновей перестали сопротивляться и подчинились отцовскому велению. Все десять вихрей очутились в алой длани и гудели, точно разъяренные осы, а пальцы Древнего уминали их, скатывали белое свечение в шар; когда же шар достиг нужного размера, Древний швырнул его под потолок пещеры, где он и завис подобием луны. Потом уменьшился, словно превратился в звезду. Стал крохотной искоркой – и наконец сгинул без следа.
Алое облако издало удовлетворенный рык и тоже исчезло. Остались только мы с Эльриком, мчащиеся в непроглядной тьме по направлению к Мо-Оурии, и Гейнор со своими приспешниками, преследующий нас по пятам, жаждущий нашей крови.
Мы держались той «дороги», которую проложили Десять Сыновей, заставляли коней перепрыгивать через поваленные колонны; огибали на всем скаку груды щебня. Я знал наверняка, что животные слепы, но их поступь была столь уверенной, что казалось, будто зрение у них орлиное. Быть может, за годы под землей эта порода лошадей позаимствовала кое-что у летучих мышей? Было бы здорово, если б у них вдруг выросли крылья…
Мое внимание привлекло нечто белое впереди. Приглядевшись, я увидел, что по «дороге» мчится белый заяц. И не куда-нибудь, а по направлению к башням Мо-Оурии. Казалось бы, вывод напрашивался сам собой, но я почему-то отказывался верить в очевидное. Сказал себе, что, должно быть, заяц снова отыскал нас, что он бежал за нами от самого Танелорна, где его безуспешно пытались изловить рыцари Миггеи.
Эльрик ухмыльнулся и сдавил коленями бока своего коня. Мне подумалось, что он хочет поймать зайца, но потом я понял, что мелнибонэец правит за зверьком как за путеводной звездой.
А позади скакал Гейнор, вопивший, точно разъяренная обезьяна, из-под своего диковинного шлема; плащ развевался у него за плечами, мечом он размахивал, будто знаменем и все подгонял, подгонял своего коня, чьи красные глаза слепо пялились во мрак. За Гейнором летели остатки его эсэсовского отряда, причем Клостерхейм единственный из всех сидел в седле как неживой, не выказывая и намека на эмоции. Краем глаза я перехватил его мрачный, саркастический взгляд: он по-своему наслаждался постигшей начальника неудачей.
– Торопись! – крикнул Эльрик. – У нас много дел.
Он оглянулся на Гейнора и расхохотался.
Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства я подумал, что он вовсе не безумен. По крайней мере, не в том смысле, в каком принято говорить о безумии. Дочь считала его гением, возможно, ставила отца выше всех прочих колдунов. И, наверное, была права. Он отличался безудержной храбростью, которая в любом другом человеке воспринималась бы как сумасбродство. Но он – он повелевал стихиями, неподвластными никому из смертных. Более того, его союзы с духами, как мне довелось убедиться, были освящены многими столетиями, минувшими со времени их заключения, и закреплены кровью, пролитой его предками на заре мироздания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52