Кливленд был без рубашки, и я заметил поставленные по пьянке синяки у него на левом плече, голени и предплечье.
– Да я смотрю, у тебя хороший аппетит! – сказал я.
Он перестал помешивать ароматную густую массу в супнице и гордо похлопал себя по животу.
– Разумеется, – похвастал он. – Я как раз занимаюсь тем, что пожираю мир. На прошлой неделе я расправился с Бахрейном и Ботсваной. И с Белизом.
Мы сели за старый, поцарапанный замечательный дубовый стол, поставили на него тарелки с чили, и я снова принялся пить пиво. Оно было холодным и быстро прояснило мне голову. После ужина мы пошли на улицу. Было все еще светло, но уже начинало смеркаться. Артур нашел маленький мяч и бейсбольную биту, и мы вошли в воду. Он мастерски бил длинные удары, и нам приходилось плыть десятки метров, чтобы поймать мяч. Выбравшись на берег, мы продрогли на ветру и надели трикотажные рубашки. Кливленд научил меня зажигать спичку, прикрывая ее сложенными ковшиком ладонями, как «ковбой Мальборо», и щелчком отбрасывать окурок метров на семь. Солнце село, но мы все еще оставались на пляже, наблюдая за полетом светляков и промельками летучих мышей. В лесу было множество сверчков, и звуки музыки, слышавшиеся из приемника на веранде, смешивались с цвирканьем насекомых. Сидя на песке, я неожиданно для себя подумал о Флокс. Кливленд и Артур отошли к кромке воды, слишком далеко, чтобы я слышал, о чем они говорят, и курили большие сигары «Антоний и Клеопатра», потом выбросили окурки на песок. Они сняли рубашки и бросились в воду там, где несколько лет назад Кливленд так грубо обошелся со своей младшей сестрой.
Я испытал счастье – или иное слабое, приятное чувство, которое угнездилось в моем желудке благодаря выпитому пиву, – при виде угасающего, измученного голубого неба, донимаемого по краям зарницами. И эти сверчки, и перекличка над водой, и голос Джеки Уилсона по радио. Однако это счастье было так похоже на грусть, что спустя мгновение я понурился.
– Как ты можешь проводить с ней столько времени? – допытывался Артур, бросая сосновые иглы в костер, который Кливленд разжег на берегу. Ароматная хвоя вспыхивала в языках пламени и пропадала, как мои мимолетные настроения, менявшиеся весь день. – Она же считает себя неотразимой красавицей!
– Как и ты, – поддел Кливленд. На поверхности его черных очков плясали два маленьких костра. – Кстати, что в этом плохого? Ну, она себя переоценивает. Это проявление здоровой психики.
– Это невыносимо, – поморщился Артур.
– Это гениально, – парировал Кливленд. – Это та гениальность, которой ты не обладаешь.
Разве сам я не делаю вид, будто пожираю мир? Это явное преувеличение. Разве я не претендую на роль Воплощения Зла?
– Да! – подхватил я. – Да! – И рассказал о своем отеле-небоскребе, цеппелине и дребезжащем лифте.
Артур прыснул, выпил еще пива и заметил, что это тоже невыносимо. Правда, самую малость.
– Нет, тут есть масштаб, – возразил Кливленд. – У него это есть. Масштаб! Большие размеры – это цель биологического существования, эволюции, мужчины и женщины. Вот, например, динозавры. Они вывелись из тритонов, маленьких таких тритончиков. Все увеличивается в размерах. Культуры, здания, наука…
– …печень, проблемы с алкоголем, – продолжил Артур, встал и пошел в дом за пивом.
– Он не понимает, – вздохнул я.
– Все он понимает. И слышал это уже миллион раз. У нас раньше было такое представление о самих себя, то есть не о себе, а – как бы сказать? В точности как у тебя с твоим отелем. Как называются такие вещи, Бехштейн?
– Представление. Образ всего того, что вы хотели заполучить?
– Брось! Напряги извилины.
– Как насчет «проявления тяги к гигантизму»? – выдал я.
– Точно! – Он бросил мне в голову камешек. – Дурень. Так вот, что касается женщин. В те времена, когда Артур еще был бисексуалом… бисаксаулом… баксуксаулом…
– Брось!
– Заткнись. Вот, у нас тоже была своя фантазия. Представь свой отель, только вокруг него еще целый город, на весь горизонт. Вообрази себе все эти силуэты на фоне неба, огромные, в стиле арт деко, в лучах прожекторов, которые рассекают небо, безумно, дико. А потом появляются они, в мечущихся столбах света.
– Кто «они»?
– Огромные женщины! Роскошные, как Софи Лорен и Анита Экберг, только размером с гору. Они перешагивают здания и давят машины напедикюренными пальцами. В их волосах застревают самолеты.
– Представляю, – кивнул я.
– Вот это было «проявление тяги к гигантизму». – Надолго повисла тишина. Я слышал, как в доме спустили воду. – Слушай… это… Бехштейн… Когда я познакомлюсь с твоим отцом?
– Ты с ума сошел.
– Нет, я точно знаю, он мне понравится. Он тоже гигант. Я много о нем слышал. Говорят, он один из самых умных. Я бы хотел, чтобы ты меня представил. Если ты не против. Даже если ты против.
– Чем конкретно ты занимаешься у Дейва Стерна? Числами?
– «П» и «Д».
Он имел в виду «прием» и «доставку» для ростовщика: отвозишь своего принципала к незадачливому должнику, а затем наведываешься раз в неделю, чтобы забрать немыслимый процент с долга.
Сначала я не воспринял всерьез предполагаемое участие Кливленда в теневой жизни, но теперь внезапно до меня дошло. Кливленд на это способен. Он может разрушить барьер, отделявший мою жизнь от моей «семьи», вскарабкаться на стену, которой был я сам.
– Нет, Кливленд, тебе нельзя знакомиться с моим отцом! – В моем голосе сочетались шепот и жалобное хныканье, если такое возможно. – Лучше расскажи мне еще о прожекторах и гигантских женщинах.
– Помню-помню, – произнес только что вернувшийся Артур. – Это были его фантазии, не мои. Я только хотел знать, кто построил Фабрику по Производству Облаков. Которая, кстати сказать, не так уж велика.
– Эту фабрику построил Бог, – изрек Кливленд. – А Бог – гигант из гигантов.
– Неправильно, – возразил Артур. – Не существует никакой Фабрики по Производству Облаков. А также Бога, гигантских женщин и цеппелинов.
– Да пошел ты! – отмахнулся Кливленд. – Когда-нибудь они придут за мной. И за тобой тоже, так что готовься. И ты готовь своего отца, Бехштейн. – Он встал, направился в дом и больше не возвращался.
– А что там такое о твоем отце? – спросил Артур.
– Откуда я знаю? Он, наверное, перепутал меня с Джейн.
Следующим утром, глядя в зеркало на свое похмелье и стараясь уравновесить головную боль между руками, я услышал крики, потом глухие удары, раздающиеся перед домом, а после женский голос со знакомым южным акцентом. Я потащился посмотреть, в чем дело.
Кливленд и Джейн, приняв боевую стойку, топтались друг против друга возле парадной двери, рядом с двумя пакетами из универсама. Тут же стоял Артур в трусах и рубашке с надписью «Последний заказ» и осторожно наблюдал за происходящим с тонкой улыбкой, округлив глаза. Я вспомнил нашу первую встречу возле библиотеки. Джейн, стройная и загорелая, с выгоревшими почти добела волосами, была в клетчатом розово-желтом хлопчатобумажном платьице, которое плохо сочеталась с ее судорожно сжатыми кулаками, развитой мускулатурой плеч и яростными глазами.
– Ну давай! – подстрекал Кливленд. – Слабо?
– Не слабо, – отвечала Джейн. – Я тебе врежу.
– Привет, Джейн, – сказал я. – Замечательно выглядишь.
Она повернулась ко мне, разжала кулаки, улыбнулась, потом снова сосредоточилась на Кливленде и вкатила ему роскошный хук справа в челюсть. Кливленд отлетел к стене, прикоснулся пальцем к уголку рта и с удивлением уставился на подушечку, запачканную кровью. Затем, подарив мимолетную улыбку Джейн, мне, Артуру, он бросился на девушку, сбил ее с ног и с жутким грохотом повалил на деревянный пол. Они стали бороться, рыча и бранясь. Только и слышалось «дерьмо», «сукин сын» и тому подобное. У Кливленда было преимущество в весе, хотя сомневаюсь, чтобы он был сильнее ее.
– Брось, Джейн, Кливленд, хватит, – спокойно произнес Артур. Он посмотрел на меня, приподняв бровь, но не двинулся с места.
Я же пошел к ним, чтобы разнять, но получил неслабый удар по промежности. Было больно, и я, бездыханный, упал на пол. Джейн, уложенная на лопатки Кливлендом, сумела упереться коленом ему в грудь и толкнула его. Кливленд отлетел, Джейн вскочила и бросилась на него с криком «Кливленд!». Оба замерли. Они задыхались, я задыхался. Я с трудом встал на колени и увидел, как Кливленд засмеялся, а Джейн заплакала.
– Ох, Кливленд, – говорила она.
– Ты проехала сто пятьдесят миль только ради того, чтобы мне врезать?
– Да, – ответила она и всхлипнула с некоторой гордостью, потом вскинула голову и выпятила вперед подбородок.
– Правда?
– Нет, – сказала она, роняя голову ему на грудь и целуя его большой живот.
В этот момент вернулся Артур – я даже не заметил, как он выскользнул из комнаты. В руках он держал тазик с водой, который с ухмылкой опрокинул на их разгоряченные головы.
– С ними уже все в порядке, – простонал я. – Плесни лучше на мои несчастные яйца, ради всего святого!
– Я так долго ждал этих слов, – отозвался Артур.
Итак, Джейн теперь была с нами, и, хотя мне не хватало уединенности прошедшего дня, я находил эту девушку такой удивительной, замечательной и спортивной, что радовался ее приезду. Мы все были рады. Она вернулась к своей машине, чтобы достать багаж, громко и старательно распевая какой-то гимн, как девочка, которая этим утром разучила его в воскресной школе. Вернувшись в дом, она перестала петь, осмотрелась, выронила сумку и вздохнула. Достав из клетчатого чехла два выглаженных платья в горошек, она повесила их на ручку двери в гостиной, потом отнесла продукты в разорванной сумке из прихожей на кухню и бросила их на стойку.
– Только не это… салат, – простонал Артур.
Джейн привезла с собой пропасть овощей и принялась за приготовление салата, продолжая ради проформы отчитывать Кливленда.
– Ты изнасиловал нашу собаку, – говорила она, отправляя тонкие, почти прозрачные кружочки огурца в деревянную салатницу размером с велосипедное колесо. – В смысле…
Кливленд совершенно переменился. Он перешел с пива на апельсиновый сок, который она привезла с собой, и постоянно подходил к ней, чтобы обнять ее, вдохнуть ее запах, убедиться, что она действительно рядом. Мы с Артуром сидели за кухонным столом и, уплетая виноград, наблюдали за их примирением. Они напрочь забыли о нашем существовании или делали вид, что забыли.
– Они сказали, что ты умерла, – произнес Кливленд со счастливым лицом. – От дизентерии.
Джейн вспыхнула и выпалила:
– Ты их вынудил так сказать, – превращая морковь и редьку в оранжевые и зеленые монетки. – Ты не оставил им выбора. – Она сделала такой жест, будто перерезает себе горло ножом «Сабатье», и высунула язык. – Я слышала, ты не особенно убивался.
– Я был в отчаянии, – возразил он, и его лицо помрачнело, на мгновение он действительно стал отчаявшимся человеком. – Как тебе Нью-Мексико?
– Там было чудесно.
– Ошеломительно? Ошеломляюще чувственно? – Пока она резала овощи, он обращался вокруг нее, медленно, как Юпитер вокруг Солнца, рассматривая ее под разными углами, но на последнем слове резко изменил орбиту и мягко прижался к ней.
– «Ошеломляюще чувственно» – это еще слабо сказано, задница, – ответила она.
Джейн и Кливленд были вместе уже шесть лет, но, хотя они общались друг с другом накоротке, как очень близкие люди, между ними тем не менее вспыхивала та возбуждающая враждебность, какую обнаруживают только что образовавшиеся пары. Они словно бы до сих пор не решили, любят ли друг друга. Когда она смотрела на него с любовью, в ее глазах читались грусть и неодобрение, с какими обычно матери смотрят на своих непутевых сыновей. А Кливленд в разговорах с ней, хоть и ближе, чем с кем-нибудь, подходил к тому, чтобы изгнать издевку из голоса, не мог, однако, истребить ее до конца. Мне кажется, что он страшно ревновал. Нет, ни к какому-либо призрачному любовнику – их у Джейн не водилось, – а к тому, что составляло ее суть, к почти британскому сумасшедшему оптимизму, мании готовить салаты и совершать бесконечные прогулки. А Джейн, наверное, боялась за Кливленда, боялась того неизбежного дня, когда он все окончательно разрушит.
– Все любят шнитт-лук? – спросила она. – Я привезла свежий шнитт-лук. – Она с надеждой помахала пучком. – Держу пари, что с самого приезда вы не ели овощей.
– Мы ели бобы, – сказал я.
Пока она делала соус к салату, все молчали. Она насыпала в склянку по щепотке разных приправ, даже не глядя на этикетки. Я видел, как она бросила туда мускатный орех и карри. Подняв бутылочку к свету, она внимательно следила, как оседают крупинки и хлопья специй, медленно пересекая слои масла и уксуса, потом посмотрела на Кливленда.
– Знаешь, мне на самом деле ужасно понравилось в Нью-Мексико. Там так много разных интересных животных, и индейцы такие добрые. Представляешь, Кливленд, я видела гремучую змею! А еще там тьма мотоциклов. Мне кажется, что тебе там понравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Да я смотрю, у тебя хороший аппетит! – сказал я.
Он перестал помешивать ароматную густую массу в супнице и гордо похлопал себя по животу.
– Разумеется, – похвастал он. – Я как раз занимаюсь тем, что пожираю мир. На прошлой неделе я расправился с Бахрейном и Ботсваной. И с Белизом.
Мы сели за старый, поцарапанный замечательный дубовый стол, поставили на него тарелки с чили, и я снова принялся пить пиво. Оно было холодным и быстро прояснило мне голову. После ужина мы пошли на улицу. Было все еще светло, но уже начинало смеркаться. Артур нашел маленький мяч и бейсбольную биту, и мы вошли в воду. Он мастерски бил длинные удары, и нам приходилось плыть десятки метров, чтобы поймать мяч. Выбравшись на берег, мы продрогли на ветру и надели трикотажные рубашки. Кливленд научил меня зажигать спичку, прикрывая ее сложенными ковшиком ладонями, как «ковбой Мальборо», и щелчком отбрасывать окурок метров на семь. Солнце село, но мы все еще оставались на пляже, наблюдая за полетом светляков и промельками летучих мышей. В лесу было множество сверчков, и звуки музыки, слышавшиеся из приемника на веранде, смешивались с цвирканьем насекомых. Сидя на песке, я неожиданно для себя подумал о Флокс. Кливленд и Артур отошли к кромке воды, слишком далеко, чтобы я слышал, о чем они говорят, и курили большие сигары «Антоний и Клеопатра», потом выбросили окурки на песок. Они сняли рубашки и бросились в воду там, где несколько лет назад Кливленд так грубо обошелся со своей младшей сестрой.
Я испытал счастье – или иное слабое, приятное чувство, которое угнездилось в моем желудке благодаря выпитому пиву, – при виде угасающего, измученного голубого неба, донимаемого по краям зарницами. И эти сверчки, и перекличка над водой, и голос Джеки Уилсона по радио. Однако это счастье было так похоже на грусть, что спустя мгновение я понурился.
– Как ты можешь проводить с ней столько времени? – допытывался Артур, бросая сосновые иглы в костер, который Кливленд разжег на берегу. Ароматная хвоя вспыхивала в языках пламени и пропадала, как мои мимолетные настроения, менявшиеся весь день. – Она же считает себя неотразимой красавицей!
– Как и ты, – поддел Кливленд. На поверхности его черных очков плясали два маленьких костра. – Кстати, что в этом плохого? Ну, она себя переоценивает. Это проявление здоровой психики.
– Это невыносимо, – поморщился Артур.
– Это гениально, – парировал Кливленд. – Это та гениальность, которой ты не обладаешь.
Разве сам я не делаю вид, будто пожираю мир? Это явное преувеличение. Разве я не претендую на роль Воплощения Зла?
– Да! – подхватил я. – Да! – И рассказал о своем отеле-небоскребе, цеппелине и дребезжащем лифте.
Артур прыснул, выпил еще пива и заметил, что это тоже невыносимо. Правда, самую малость.
– Нет, тут есть масштаб, – возразил Кливленд. – У него это есть. Масштаб! Большие размеры – это цель биологического существования, эволюции, мужчины и женщины. Вот, например, динозавры. Они вывелись из тритонов, маленьких таких тритончиков. Все увеличивается в размерах. Культуры, здания, наука…
– …печень, проблемы с алкоголем, – продолжил Артур, встал и пошел в дом за пивом.
– Он не понимает, – вздохнул я.
– Все он понимает. И слышал это уже миллион раз. У нас раньше было такое представление о самих себя, то есть не о себе, а – как бы сказать? В точности как у тебя с твоим отелем. Как называются такие вещи, Бехштейн?
– Представление. Образ всего того, что вы хотели заполучить?
– Брось! Напряги извилины.
– Как насчет «проявления тяги к гигантизму»? – выдал я.
– Точно! – Он бросил мне в голову камешек. – Дурень. Так вот, что касается женщин. В те времена, когда Артур еще был бисексуалом… бисаксаулом… баксуксаулом…
– Брось!
– Заткнись. Вот, у нас тоже была своя фантазия. Представь свой отель, только вокруг него еще целый город, на весь горизонт. Вообрази себе все эти силуэты на фоне неба, огромные, в стиле арт деко, в лучах прожекторов, которые рассекают небо, безумно, дико. А потом появляются они, в мечущихся столбах света.
– Кто «они»?
– Огромные женщины! Роскошные, как Софи Лорен и Анита Экберг, только размером с гору. Они перешагивают здания и давят машины напедикюренными пальцами. В их волосах застревают самолеты.
– Представляю, – кивнул я.
– Вот это было «проявление тяги к гигантизму». – Надолго повисла тишина. Я слышал, как в доме спустили воду. – Слушай… это… Бехштейн… Когда я познакомлюсь с твоим отцом?
– Ты с ума сошел.
– Нет, я точно знаю, он мне понравится. Он тоже гигант. Я много о нем слышал. Говорят, он один из самых умных. Я бы хотел, чтобы ты меня представил. Если ты не против. Даже если ты против.
– Чем конкретно ты занимаешься у Дейва Стерна? Числами?
– «П» и «Д».
Он имел в виду «прием» и «доставку» для ростовщика: отвозишь своего принципала к незадачливому должнику, а затем наведываешься раз в неделю, чтобы забрать немыслимый процент с долга.
Сначала я не воспринял всерьез предполагаемое участие Кливленда в теневой жизни, но теперь внезапно до меня дошло. Кливленд на это способен. Он может разрушить барьер, отделявший мою жизнь от моей «семьи», вскарабкаться на стену, которой был я сам.
– Нет, Кливленд, тебе нельзя знакомиться с моим отцом! – В моем голосе сочетались шепот и жалобное хныканье, если такое возможно. – Лучше расскажи мне еще о прожекторах и гигантских женщинах.
– Помню-помню, – произнес только что вернувшийся Артур. – Это были его фантазии, не мои. Я только хотел знать, кто построил Фабрику по Производству Облаков. Которая, кстати сказать, не так уж велика.
– Эту фабрику построил Бог, – изрек Кливленд. – А Бог – гигант из гигантов.
– Неправильно, – возразил Артур. – Не существует никакой Фабрики по Производству Облаков. А также Бога, гигантских женщин и цеппелинов.
– Да пошел ты! – отмахнулся Кливленд. – Когда-нибудь они придут за мной. И за тобой тоже, так что готовься. И ты готовь своего отца, Бехштейн. – Он встал, направился в дом и больше не возвращался.
– А что там такое о твоем отце? – спросил Артур.
– Откуда я знаю? Он, наверное, перепутал меня с Джейн.
Следующим утром, глядя в зеркало на свое похмелье и стараясь уравновесить головную боль между руками, я услышал крики, потом глухие удары, раздающиеся перед домом, а после женский голос со знакомым южным акцентом. Я потащился посмотреть, в чем дело.
Кливленд и Джейн, приняв боевую стойку, топтались друг против друга возле парадной двери, рядом с двумя пакетами из универсама. Тут же стоял Артур в трусах и рубашке с надписью «Последний заказ» и осторожно наблюдал за происходящим с тонкой улыбкой, округлив глаза. Я вспомнил нашу первую встречу возле библиотеки. Джейн, стройная и загорелая, с выгоревшими почти добела волосами, была в клетчатом розово-желтом хлопчатобумажном платьице, которое плохо сочеталась с ее судорожно сжатыми кулаками, развитой мускулатурой плеч и яростными глазами.
– Ну давай! – подстрекал Кливленд. – Слабо?
– Не слабо, – отвечала Джейн. – Я тебе врежу.
– Привет, Джейн, – сказал я. – Замечательно выглядишь.
Она повернулась ко мне, разжала кулаки, улыбнулась, потом снова сосредоточилась на Кливленде и вкатила ему роскошный хук справа в челюсть. Кливленд отлетел к стене, прикоснулся пальцем к уголку рта и с удивлением уставился на подушечку, запачканную кровью. Затем, подарив мимолетную улыбку Джейн, мне, Артуру, он бросился на девушку, сбил ее с ног и с жутким грохотом повалил на деревянный пол. Они стали бороться, рыча и бранясь. Только и слышалось «дерьмо», «сукин сын» и тому подобное. У Кливленда было преимущество в весе, хотя сомневаюсь, чтобы он был сильнее ее.
– Брось, Джейн, Кливленд, хватит, – спокойно произнес Артур. Он посмотрел на меня, приподняв бровь, но не двинулся с места.
Я же пошел к ним, чтобы разнять, но получил неслабый удар по промежности. Было больно, и я, бездыханный, упал на пол. Джейн, уложенная на лопатки Кливлендом, сумела упереться коленом ему в грудь и толкнула его. Кливленд отлетел, Джейн вскочила и бросилась на него с криком «Кливленд!». Оба замерли. Они задыхались, я задыхался. Я с трудом встал на колени и увидел, как Кливленд засмеялся, а Джейн заплакала.
– Ох, Кливленд, – говорила она.
– Ты проехала сто пятьдесят миль только ради того, чтобы мне врезать?
– Да, – ответила она и всхлипнула с некоторой гордостью, потом вскинула голову и выпятила вперед подбородок.
– Правда?
– Нет, – сказала она, роняя голову ему на грудь и целуя его большой живот.
В этот момент вернулся Артур – я даже не заметил, как он выскользнул из комнаты. В руках он держал тазик с водой, который с ухмылкой опрокинул на их разгоряченные головы.
– С ними уже все в порядке, – простонал я. – Плесни лучше на мои несчастные яйца, ради всего святого!
– Я так долго ждал этих слов, – отозвался Артур.
Итак, Джейн теперь была с нами, и, хотя мне не хватало уединенности прошедшего дня, я находил эту девушку такой удивительной, замечательной и спортивной, что радовался ее приезду. Мы все были рады. Она вернулась к своей машине, чтобы достать багаж, громко и старательно распевая какой-то гимн, как девочка, которая этим утром разучила его в воскресной школе. Вернувшись в дом, она перестала петь, осмотрелась, выронила сумку и вздохнула. Достав из клетчатого чехла два выглаженных платья в горошек, она повесила их на ручку двери в гостиной, потом отнесла продукты в разорванной сумке из прихожей на кухню и бросила их на стойку.
– Только не это… салат, – простонал Артур.
Джейн привезла с собой пропасть овощей и принялась за приготовление салата, продолжая ради проформы отчитывать Кливленда.
– Ты изнасиловал нашу собаку, – говорила она, отправляя тонкие, почти прозрачные кружочки огурца в деревянную салатницу размером с велосипедное колесо. – В смысле…
Кливленд совершенно переменился. Он перешел с пива на апельсиновый сок, который она привезла с собой, и постоянно подходил к ней, чтобы обнять ее, вдохнуть ее запах, убедиться, что она действительно рядом. Мы с Артуром сидели за кухонным столом и, уплетая виноград, наблюдали за их примирением. Они напрочь забыли о нашем существовании или делали вид, что забыли.
– Они сказали, что ты умерла, – произнес Кливленд со счастливым лицом. – От дизентерии.
Джейн вспыхнула и выпалила:
– Ты их вынудил так сказать, – превращая морковь и редьку в оранжевые и зеленые монетки. – Ты не оставил им выбора. – Она сделала такой жест, будто перерезает себе горло ножом «Сабатье», и высунула язык. – Я слышала, ты не особенно убивался.
– Я был в отчаянии, – возразил он, и его лицо помрачнело, на мгновение он действительно стал отчаявшимся человеком. – Как тебе Нью-Мексико?
– Там было чудесно.
– Ошеломительно? Ошеломляюще чувственно? – Пока она резала овощи, он обращался вокруг нее, медленно, как Юпитер вокруг Солнца, рассматривая ее под разными углами, но на последнем слове резко изменил орбиту и мягко прижался к ней.
– «Ошеломляюще чувственно» – это еще слабо сказано, задница, – ответила она.
Джейн и Кливленд были вместе уже шесть лет, но, хотя они общались друг с другом накоротке, как очень близкие люди, между ними тем не менее вспыхивала та возбуждающая враждебность, какую обнаруживают только что образовавшиеся пары. Они словно бы до сих пор не решили, любят ли друг друга. Когда она смотрела на него с любовью, в ее глазах читались грусть и неодобрение, с какими обычно матери смотрят на своих непутевых сыновей. А Кливленд в разговорах с ней, хоть и ближе, чем с кем-нибудь, подходил к тому, чтобы изгнать издевку из голоса, не мог, однако, истребить ее до конца. Мне кажется, что он страшно ревновал. Нет, ни к какому-либо призрачному любовнику – их у Джейн не водилось, – а к тому, что составляло ее суть, к почти британскому сумасшедшему оптимизму, мании готовить салаты и совершать бесконечные прогулки. А Джейн, наверное, боялась за Кливленда, боялась того неизбежного дня, когда он все окончательно разрушит.
– Все любят шнитт-лук? – спросила она. – Я привезла свежий шнитт-лук. – Она с надеждой помахала пучком. – Держу пари, что с самого приезда вы не ели овощей.
– Мы ели бобы, – сказал я.
Пока она делала соус к салату, все молчали. Она насыпала в склянку по щепотке разных приправ, даже не глядя на этикетки. Я видел, как она бросила туда мускатный орех и карри. Подняв бутылочку к свету, она внимательно следила, как оседают крупинки и хлопья специй, медленно пересекая слои масла и уксуса, потом посмотрела на Кливленда.
– Знаешь, мне на самом деле ужасно понравилось в Нью-Мексико. Там так много разных интересных животных, и индейцы такие добрые. Представляешь, Кливленд, я видела гремучую змею! А еще там тьма мотоциклов. Мне кажется, что тебе там понравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34