Бутылки со спиртным улетали одна за другой. Лешкин отец был мужчина крупный, как и дед, и требовалось изрядное количество спиртного, чтобы уложить отца на землю, где он мог бездумно проспать до самого утра.
Затем он работал как заведенный, в напряженном рабочем ритме забывая обо всем на свете. Но вновь наступал вечер, и снова думы одолевали отца. И вновь в ход шел дедовский самогон, принося желанное забвение до следующего утра.
Но однажды самогона оказалось слишком мало для того, чтобы свалить отца с ног. Обхватив руками голову, уперевшись локтями в стол, он уставился мутным взглядом в стену. В голове тяжелым жерновом ворочалась одна-единственная, изводящая его последнее время, мысль, кто виноват в смерти милой Любушки? И чем дольше сидел за столом, тем отчетливее вырисовывался в голове образ врага, пирующего сейчас в кругу себе подобных тварей, жрущих сало и хлещущих самогон. Этим уродам и жить то незачем, само их существование является грубейшей ошибкой создателя, устранить которую он просто обязан.
Эта мысль, скользнувшая в голову сразу вслед сформировавшемуся образу врага, подняла с места и отправила в путь.
Встреченные отцом по дороге сельчане с ужасом отскакивали в сторону, едва завидев его. Безумные, налитые кровью глаза, всклокоченные волосы, стиснутые зубы и здоровенный кол в руках, могли напугать любого. Боязливо миновав его, люди смотрели вослед, догадываясь куда он может направляться и предполагая, что за этим может случиться. В их душах боролись двойственные чувства. С одной стороны надо бы остановить его, не дать наломать дров, исковеркать жизнь из-за какой-то пьяни. Но попробуй остановить такого, когда глаза горят, а взгляд устремлен в одну точку и в этой точке сконцентрировался образ смертельного врага. Такой человек пришибет незаметно, словно муху, ставшего на его пути, даже не удостоив взглядом того, кто посмел заступить дорогу.
Никто не останавливал его еще и по иной причине, чисто шкурной. Лешкин отец, подстать деду, одному из первых сельских силачей, был также могуч телом, к тому же вооружен увесистым колом, совладать с ним доктору Мельниченко, вместе с приспешниками, будет не просто, если вообще возможно. Не смотря на то, что мужики они не хилые, против Лешкиного отца, были мелковаты. Впору было заключать пари, кто выйдет победителем из предстоящей схватки. Но людям было недосуг делать ставки, хотя каждый с интересом ждал, результатов драмы, должной вот-вот произойти.
Лешка видел, как уходил отец. Он знал, этот великан, что так любил качать его на руках, подбрасывая высоко-высоко, к самому солнцу, обязательно победит. И если бы он принимал участие в ставках, то поставил бы на отца все свои нехитрые богатства.
Пинком распахнув дверь докторской избы, отец грозовой тучей шагнул внутрь, сжимая в руках увесистый кол. Собравшаяся там теплая компания, ошалело, открыв рты и выпучив глаза, остолбенело, уставилась на вошедшего. Первыми пришли в себя санитары, резво, не смотря на обилие порожних бутылок с разбавленным спиртом, вскочившие из-за стола. В качестве оружия они прихватили массивные граненые бутылки, при удачном ударе которыми по голове, можно легко отправить человека на тот свет. Как по команде, взмахнули порожними бутылями, целясь в голову опасного посетителя. Но мгновением раньше засвистел, бешено вращаясь в воздухе отцовский кол, обрушиваясь на головы и плечи противников.
И закрутилась безумная, скоротечная схватка. Всего пару минут длилась она, но итогом ее были распростертые на полу, хрипящие, захлебывающиеся собственной кровью тела Свидера и Шалоумова, деревенских санитаров, бесславно завершивших медицинскую карьеру. Рядом с ними, на залитом кровью полу валялись так и не нашедшие цель граненые бутыли, и средь них обломки здоровенного кола, сломавшегося в пылу сражения об чью-то голову.
Доктор Мельниченко все это время просидел сиднем на стуле, не сделав попытки встать и помочь, верным приспешникам. То ли он настолько привык верить, что они самостоятельно справятся с любым непрошеным визитером, что не посчитал нужным вмешиваться, то ли он был настолько испуган и потрясен разыгравшейся на его глазах трагедией, что не мог пошевелиться.
Не шелохнулся он и тогда, когда рассудок кричал ему, - спасайся! Он продолжал все также сидеть за столом, ошалело, глядя в одну точку, и во взоре не было ничего кроме ужаса, парализовавшего волю. В его глазах отражался человек, пощады от которого ждать не приходилось. В самый последний момент Мельниченко попытался встать, оторвать от лавки задницу с обмоченными штанами, чувствуя, как что-то забурчало в животе, просясь наружу. Но ужас, сковавший все его существо, оказался сильнее предпринятых усилий, и тело грузно осело на лавку, смачно хлюпнув при этом.
А затем стол, единственная преграда между ним и смертью, пришедшей за ним в образе разъяренного сельского мужика, отлетел в сторону, и он оказался один на один с человеком, в глазах которого прочел смертный приговор. И он открыл рот, и закричал, вложив в крик весь ужас и отчаянье заполонившие его. Это был предсмертный крик зверя, в горло которого впился зубами, кровожадный хищник. Он визжал громко и пронзительно, вложив в этот крик всю душу, словно он мог его спасти. Он чувствовал, как вместе с отчаянным криком из его пятой точки вырывается неудержимый поток. Жидкий, липкий и неописуемо вонючий, остановить который он не мог, извергавшийся из задницы также стремительно, как и вопль из глотки.
Словно в замедленном кино, фельдшер Мельниченко видел, как приподнялась с пола для замаха здоровенная, обутая в кирзовые сапоги сорок восьмого размера, нога, как, описав в воздухе полукруг с бешеной скоростью устремилась к нему, прямо в рожу, в продолжающий истошно вопить, рот. А затем был удар, сбивший его с лавки, отбросивший в дальний угол избы. И все расстояние полета, подобно верстовым столбам было отмечено выбитыми зубами, щедро устлавшими пол. Редкий их представитель сумел уцелеть после столь плотного приложения тяжеленного сапога.
Ударившись головой о косяк, Мельниченко отключился, что было для него величайшим благом, ибо трусливое сердечко могло и не выдержать всего этого. Храбрый только в присутствии верных подручных, что корчились и хрипели на полу в лужах крови, на деле он был ничтожным и трусливым существом. Он не был таким здоровяком, как санитары, был длинным, как жердь, тощим, с писклявым голосом и вороватыми, трусливо - озирающимися, все время бегающими по сторонам, глазенками. Против Лешкиного отца, Мельниченко был никто, тля, слизняк, прикончить которого он мог одним ударом кулака. И этот самый удар, был рядом, сосем близко, в паре шагов от валяющегося без чувств, эскулапа.
Но эти несколько шагов, отцу пройти было не суждено. Резкая вонь, распространившаяся от места сидения до места падения медицинского светила, отрезвила изрядно замутненный алкоголем, мозг. Вонища резанула по глазам, заставила руки зажать нос, дала команду ногам унести массивное тело поскорее отсюда, из места, где ему грозит смерть от отравления ядовитыми газами. Вонь была настолько едка, мерзка и отвратна, что еще спустя неделю, несмотря на то, что окна и двери были распахнуты настежь, в дом никто не рисковал заходить, боясь задохнуться от вони. Люди, выносившие из избы бездыханные тела доктора и санитаров, не соглашались войти внутрь, даже под угрозой пистолета местного участкового. И только приняв на грудь по стакану ядреного самогона, перемотав лица толстенным слоем марли, дыша перегаром, дабы заглушить вонищу, пропитавшую все в избе, вошли внутрь.
Отец выскочил наружу, протрезвевший, жадно вдыхая чистый морозный воздух. Затем неторопливо закурил на крылечке, не обращая внимания на столпившихся за забором сельчан. Он просто курил и размышлял, уйдя в себя.
Куда-то бежать, где-то скрываться не имело смысла, все равно, рано или поздно, его обязательно поймают, и тогда наказание будет суровее, нежели сейчас. Оставалось одно, идти к участковому и чистосердечно во всем признаться. Мужик он нормальный, из местных, врага народа из него лепить не станет, а значит, есть надежда когда-нибудь, отсидев отмеренный законом срок, вернуться обратно, к родителям и сыну. Лешка вырастет без отца, но он обязательно вернется и посвятит ему всю жизнь, научив всему, что сам умеет.
Докурив папиросу и затоптав ее в снег, отец направился к избе участкового, чтобы там, во всем признаться. Дойти до нее, было не суждено, участковый собственной персоной спешил навстречу при полном параде. Вероятно, его уже успел предупредить кто-то из местных о трагедии, разыгравшейся в фельдшерском пункте. Встретив на пол дороге, он препроводил Лешкиного отца в колхозное правление, где и составил подробный протокол о случившемся.
До утра просидел Халявин в правлении, пока за не прибыли из города машины, с зарешеченными окнами для отца и санитарная для тех, кто подвернулся под его горячую руку. Молчаливые и угрюмые люди в мышиного цвета форме, усадили отца в машину с металлическими прутьями в палец толщиной на окнах, и увезли в город.
Сельский участковый уехал вместе с отцом и вернулся через неделю, рассказав сельчанам, ждущих с нетерпением новостей о его дальнейшей судьбе. Лешкин отец был уважаемым человеком на селе. Честный и справедливый, всегда готовый помочь любому, в меру возможностей и сил. И поэтому вся деревня молила бога о том, чтобы он остался жив, и получил по возможности, более короткий срок.
То, что он сделал, по мнению сельчан, было правильно. Быть может, он немного переборщил в праведном гневе, но зато хорошенько проучил доктора Мельниченко, и его вечно пьяную свору. В другой раз, наученные горьким опытом, они будут повнимательнее к пришедшим за помощью, людям.
Участковый был представителем власти, принятой в деревне с не любовью и едва прикрытой враждебностью, доходившей в прошлом до открытой конфронтации. Со временем отношения с властью нормализовались, вошли в обыденное русло. Участковый, назначенный на это место, был родом из Шишигино и по окончанию милицейской школы, в отличии от большинства сокурсников, всеми правдами и неправдами старающихся остаться в городе, попросился обратно, в деревню, из которой был родом. В сельскую глубинку мало кто рвался и поэтому его рапорт был удовлетворен начальством, и вскоре в селе появился новый участковый. Свой, из местных, он без городской предвзятости судил деревенские дела, борясь с местными правонарушителями.
Хотя, какие грехи могут быть в затерянной среди непролазных лесов деревушке. Потасовки среди молодежи на танцах, пьяные драки колхозников, да самогоноварение, с которым, как прекрасно понимал участковый, имевший в доме самогонный аппарат, о существовании которого никто и не догадывался, бороться бесполезно. Периодически, борясь за графу отчетности, он отлавливал пару-тройку особо ретивых самогонщиков, изымал орудия производства домашнего алкоголя и для острастки облагал штрафом. Колхозники от его рейдов особо не страдали. Штраф, налагаемый властью, был небольшой, а реквизированный самогонный аппарат, легко восстанавливался спустя пару дней. Спустя несколько дней, из домов, подвергшихся проверке участковым, вновь доносился привычный и родной для деревни, запах выгоняемого зелья. В пору было вновь заходить в эти дома, изымать агрегат и выписывать штраф.
Но участковый человек, трезво глядящий на мир. Он не пытался искоренить то что невозможно искоренить в принципе, бороться с чем также глупо, как и с ветряными мельницами. Строки сухих отчетов с приложением штрафных денег, раз в месяц уходившие в район, его вполне устраивали, позволяли жить спокойно, как и ему в частности, так и всей деревне в целом.
Наш Авдеич, так ласково звали его сельчане, уважая участкового и доверяя ему. Знали, что не обманет, не предаст, даже если ему будут грозить неприятности, всегда вступится за человека, если тот прав.
Не было у Авдеича необходимости ехать в город с Лешкиным отцом, но он поехал, чтобы на месте обрисовать истинное положение дел, подоплеку случившегося. Он старался поспособствовать тому, чтобы виновный получил меньшее из возможного наказания. Да и шутка ли, во вверенном на его попечении селе, произошло ЧП такого масштаба. Подобного не случалось в Шишигино многие десятки лет, куда уж там самогонщикам, гоношащейся молодежи, да деревенским забиякам. Тут дело куда серьезнее, и хорошо, если обойдется без политической подоплеки, которую так любят пришивать ко всему некоторые, не в меру ретивые следователи.
1.8. История браконьерства в Шишигино
Было конечно в деревне распространено, и иное уголовно наказуемое деяние, о существовании которого в области возможно и подозревали, но доказательной базы не было. Авдеич в ежемесячных отчетах, бодро рапортовал о том, что подобного нарушения у них нет, да и быть не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Затем он работал как заведенный, в напряженном рабочем ритме забывая обо всем на свете. Но вновь наступал вечер, и снова думы одолевали отца. И вновь в ход шел дедовский самогон, принося желанное забвение до следующего утра.
Но однажды самогона оказалось слишком мало для того, чтобы свалить отца с ног. Обхватив руками голову, уперевшись локтями в стол, он уставился мутным взглядом в стену. В голове тяжелым жерновом ворочалась одна-единственная, изводящая его последнее время, мысль, кто виноват в смерти милой Любушки? И чем дольше сидел за столом, тем отчетливее вырисовывался в голове образ врага, пирующего сейчас в кругу себе подобных тварей, жрущих сало и хлещущих самогон. Этим уродам и жить то незачем, само их существование является грубейшей ошибкой создателя, устранить которую он просто обязан.
Эта мысль, скользнувшая в голову сразу вслед сформировавшемуся образу врага, подняла с места и отправила в путь.
Встреченные отцом по дороге сельчане с ужасом отскакивали в сторону, едва завидев его. Безумные, налитые кровью глаза, всклокоченные волосы, стиснутые зубы и здоровенный кол в руках, могли напугать любого. Боязливо миновав его, люди смотрели вослед, догадываясь куда он может направляться и предполагая, что за этим может случиться. В их душах боролись двойственные чувства. С одной стороны надо бы остановить его, не дать наломать дров, исковеркать жизнь из-за какой-то пьяни. Но попробуй остановить такого, когда глаза горят, а взгляд устремлен в одну точку и в этой точке сконцентрировался образ смертельного врага. Такой человек пришибет незаметно, словно муху, ставшего на его пути, даже не удостоив взглядом того, кто посмел заступить дорогу.
Никто не останавливал его еще и по иной причине, чисто шкурной. Лешкин отец, подстать деду, одному из первых сельских силачей, был также могуч телом, к тому же вооружен увесистым колом, совладать с ним доктору Мельниченко, вместе с приспешниками, будет не просто, если вообще возможно. Не смотря на то, что мужики они не хилые, против Лешкиного отца, были мелковаты. Впору было заключать пари, кто выйдет победителем из предстоящей схватки. Но людям было недосуг делать ставки, хотя каждый с интересом ждал, результатов драмы, должной вот-вот произойти.
Лешка видел, как уходил отец. Он знал, этот великан, что так любил качать его на руках, подбрасывая высоко-высоко, к самому солнцу, обязательно победит. И если бы он принимал участие в ставках, то поставил бы на отца все свои нехитрые богатства.
Пинком распахнув дверь докторской избы, отец грозовой тучей шагнул внутрь, сжимая в руках увесистый кол. Собравшаяся там теплая компания, ошалело, открыв рты и выпучив глаза, остолбенело, уставилась на вошедшего. Первыми пришли в себя санитары, резво, не смотря на обилие порожних бутылок с разбавленным спиртом, вскочившие из-за стола. В качестве оружия они прихватили массивные граненые бутылки, при удачном ударе которыми по голове, можно легко отправить человека на тот свет. Как по команде, взмахнули порожними бутылями, целясь в голову опасного посетителя. Но мгновением раньше засвистел, бешено вращаясь в воздухе отцовский кол, обрушиваясь на головы и плечи противников.
И закрутилась безумная, скоротечная схватка. Всего пару минут длилась она, но итогом ее были распростертые на полу, хрипящие, захлебывающиеся собственной кровью тела Свидера и Шалоумова, деревенских санитаров, бесславно завершивших медицинскую карьеру. Рядом с ними, на залитом кровью полу валялись так и не нашедшие цель граненые бутыли, и средь них обломки здоровенного кола, сломавшегося в пылу сражения об чью-то голову.
Доктор Мельниченко все это время просидел сиднем на стуле, не сделав попытки встать и помочь, верным приспешникам. То ли он настолько привык верить, что они самостоятельно справятся с любым непрошеным визитером, что не посчитал нужным вмешиваться, то ли он был настолько испуган и потрясен разыгравшейся на его глазах трагедией, что не мог пошевелиться.
Не шелохнулся он и тогда, когда рассудок кричал ему, - спасайся! Он продолжал все также сидеть за столом, ошалело, глядя в одну точку, и во взоре не было ничего кроме ужаса, парализовавшего волю. В его глазах отражался человек, пощады от которого ждать не приходилось. В самый последний момент Мельниченко попытался встать, оторвать от лавки задницу с обмоченными штанами, чувствуя, как что-то забурчало в животе, просясь наружу. Но ужас, сковавший все его существо, оказался сильнее предпринятых усилий, и тело грузно осело на лавку, смачно хлюпнув при этом.
А затем стол, единственная преграда между ним и смертью, пришедшей за ним в образе разъяренного сельского мужика, отлетел в сторону, и он оказался один на один с человеком, в глазах которого прочел смертный приговор. И он открыл рот, и закричал, вложив в крик весь ужас и отчаянье заполонившие его. Это был предсмертный крик зверя, в горло которого впился зубами, кровожадный хищник. Он визжал громко и пронзительно, вложив в этот крик всю душу, словно он мог его спасти. Он чувствовал, как вместе с отчаянным криком из его пятой точки вырывается неудержимый поток. Жидкий, липкий и неописуемо вонючий, остановить который он не мог, извергавшийся из задницы также стремительно, как и вопль из глотки.
Словно в замедленном кино, фельдшер Мельниченко видел, как приподнялась с пола для замаха здоровенная, обутая в кирзовые сапоги сорок восьмого размера, нога, как, описав в воздухе полукруг с бешеной скоростью устремилась к нему, прямо в рожу, в продолжающий истошно вопить, рот. А затем был удар, сбивший его с лавки, отбросивший в дальний угол избы. И все расстояние полета, подобно верстовым столбам было отмечено выбитыми зубами, щедро устлавшими пол. Редкий их представитель сумел уцелеть после столь плотного приложения тяжеленного сапога.
Ударившись головой о косяк, Мельниченко отключился, что было для него величайшим благом, ибо трусливое сердечко могло и не выдержать всего этого. Храбрый только в присутствии верных подручных, что корчились и хрипели на полу в лужах крови, на деле он был ничтожным и трусливым существом. Он не был таким здоровяком, как санитары, был длинным, как жердь, тощим, с писклявым голосом и вороватыми, трусливо - озирающимися, все время бегающими по сторонам, глазенками. Против Лешкиного отца, Мельниченко был никто, тля, слизняк, прикончить которого он мог одним ударом кулака. И этот самый удар, был рядом, сосем близко, в паре шагов от валяющегося без чувств, эскулапа.
Но эти несколько шагов, отцу пройти было не суждено. Резкая вонь, распространившаяся от места сидения до места падения медицинского светила, отрезвила изрядно замутненный алкоголем, мозг. Вонища резанула по глазам, заставила руки зажать нос, дала команду ногам унести массивное тело поскорее отсюда, из места, где ему грозит смерть от отравления ядовитыми газами. Вонь была настолько едка, мерзка и отвратна, что еще спустя неделю, несмотря на то, что окна и двери были распахнуты настежь, в дом никто не рисковал заходить, боясь задохнуться от вони. Люди, выносившие из избы бездыханные тела доктора и санитаров, не соглашались войти внутрь, даже под угрозой пистолета местного участкового. И только приняв на грудь по стакану ядреного самогона, перемотав лица толстенным слоем марли, дыша перегаром, дабы заглушить вонищу, пропитавшую все в избе, вошли внутрь.
Отец выскочил наружу, протрезвевший, жадно вдыхая чистый морозный воздух. Затем неторопливо закурил на крылечке, не обращая внимания на столпившихся за забором сельчан. Он просто курил и размышлял, уйдя в себя.
Куда-то бежать, где-то скрываться не имело смысла, все равно, рано или поздно, его обязательно поймают, и тогда наказание будет суровее, нежели сейчас. Оставалось одно, идти к участковому и чистосердечно во всем признаться. Мужик он нормальный, из местных, врага народа из него лепить не станет, а значит, есть надежда когда-нибудь, отсидев отмеренный законом срок, вернуться обратно, к родителям и сыну. Лешка вырастет без отца, но он обязательно вернется и посвятит ему всю жизнь, научив всему, что сам умеет.
Докурив папиросу и затоптав ее в снег, отец направился к избе участкового, чтобы там, во всем признаться. Дойти до нее, было не суждено, участковый собственной персоной спешил навстречу при полном параде. Вероятно, его уже успел предупредить кто-то из местных о трагедии, разыгравшейся в фельдшерском пункте. Встретив на пол дороге, он препроводил Лешкиного отца в колхозное правление, где и составил подробный протокол о случившемся.
До утра просидел Халявин в правлении, пока за не прибыли из города машины, с зарешеченными окнами для отца и санитарная для тех, кто подвернулся под его горячую руку. Молчаливые и угрюмые люди в мышиного цвета форме, усадили отца в машину с металлическими прутьями в палец толщиной на окнах, и увезли в город.
Сельский участковый уехал вместе с отцом и вернулся через неделю, рассказав сельчанам, ждущих с нетерпением новостей о его дальнейшей судьбе. Лешкин отец был уважаемым человеком на селе. Честный и справедливый, всегда готовый помочь любому, в меру возможностей и сил. И поэтому вся деревня молила бога о том, чтобы он остался жив, и получил по возможности, более короткий срок.
То, что он сделал, по мнению сельчан, было правильно. Быть может, он немного переборщил в праведном гневе, но зато хорошенько проучил доктора Мельниченко, и его вечно пьяную свору. В другой раз, наученные горьким опытом, они будут повнимательнее к пришедшим за помощью, людям.
Участковый был представителем власти, принятой в деревне с не любовью и едва прикрытой враждебностью, доходившей в прошлом до открытой конфронтации. Со временем отношения с властью нормализовались, вошли в обыденное русло. Участковый, назначенный на это место, был родом из Шишигино и по окончанию милицейской школы, в отличии от большинства сокурсников, всеми правдами и неправдами старающихся остаться в городе, попросился обратно, в деревню, из которой был родом. В сельскую глубинку мало кто рвался и поэтому его рапорт был удовлетворен начальством, и вскоре в селе появился новый участковый. Свой, из местных, он без городской предвзятости судил деревенские дела, борясь с местными правонарушителями.
Хотя, какие грехи могут быть в затерянной среди непролазных лесов деревушке. Потасовки среди молодежи на танцах, пьяные драки колхозников, да самогоноварение, с которым, как прекрасно понимал участковый, имевший в доме самогонный аппарат, о существовании которого никто и не догадывался, бороться бесполезно. Периодически, борясь за графу отчетности, он отлавливал пару-тройку особо ретивых самогонщиков, изымал орудия производства домашнего алкоголя и для острастки облагал штрафом. Колхозники от его рейдов особо не страдали. Штраф, налагаемый властью, был небольшой, а реквизированный самогонный аппарат, легко восстанавливался спустя пару дней. Спустя несколько дней, из домов, подвергшихся проверке участковым, вновь доносился привычный и родной для деревни, запах выгоняемого зелья. В пору было вновь заходить в эти дома, изымать агрегат и выписывать штраф.
Но участковый человек, трезво глядящий на мир. Он не пытался искоренить то что невозможно искоренить в принципе, бороться с чем также глупо, как и с ветряными мельницами. Строки сухих отчетов с приложением штрафных денег, раз в месяц уходившие в район, его вполне устраивали, позволяли жить спокойно, как и ему в частности, так и всей деревне в целом.
Наш Авдеич, так ласково звали его сельчане, уважая участкового и доверяя ему. Знали, что не обманет, не предаст, даже если ему будут грозить неприятности, всегда вступится за человека, если тот прав.
Не было у Авдеича необходимости ехать в город с Лешкиным отцом, но он поехал, чтобы на месте обрисовать истинное положение дел, подоплеку случившегося. Он старался поспособствовать тому, чтобы виновный получил меньшее из возможного наказания. Да и шутка ли, во вверенном на его попечении селе, произошло ЧП такого масштаба. Подобного не случалось в Шишигино многие десятки лет, куда уж там самогонщикам, гоношащейся молодежи, да деревенским забиякам. Тут дело куда серьезнее, и хорошо, если обойдется без политической подоплеки, которую так любят пришивать ко всему некоторые, не в меру ретивые следователи.
1.8. История браконьерства в Шишигино
Было конечно в деревне распространено, и иное уголовно наказуемое деяние, о существовании которого в области возможно и подозревали, но доказательной базы не было. Авдеич в ежемесячных отчетах, бодро рапортовал о том, что подобного нарушения у них нет, да и быть не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186