— Чтой ты баешь, окстись — ты ж живехонькой!
— Дак, разве это жизнь… Одна жуть еженощная. Она задумчиво оглядела его с ног до головы, покусывая лиловую губу:
— Хошь научу, как от ентого наваждения избавиться?
— А то!
— Ну, ступай за мной.
Она обогнула его, как придорожный столб, и размашисто зашагала по утоптанной тропке, сбегающей от большого просечного пути на полдень, к морю. Харр послушно плелся сзади. Внезапно они остановились — тропинка обрывалась, выходя на гранитный уступ, под которым далеко внизу недвижно застыла темная глубокая вода.
Харр отшатнулся и вцепился в сосновый ствол.
— Да что я тебя, топить собралась, точно кутенка лишайного? — фыркнула Паянна. — Не боись. А вот когда дрожать надоест и храбрости наберешься, одежу скинь да с кромочки этой вниз и сигани, тут невысоко. На лету и вспомнишь, что к чему. Клин ведь клином вышибают. Плавать, небось, умеешь?
— Тут обучили, ведь мне на Тихри-то нашей как река на пути, так загвоздочка, — проговорил вечный странник, постукивая зубами. — Только не по мне это…
— А я тебя и не неволю. Ну, почапала я.
Между тем на голубом лугу все уже разбрелись кто куда, одна мона Сэниа осталась на месте, задумчиво постукивая пальцами по опустевшему хрустальному кувшину, чьи льдистые отблески заставляли зябко подрагивать чуткую весеннюю траву.
Шумно дыша, протопала мимо Паянна.
— Ну что? — без особой надежды поинтересовалась принцесса.
— Он тебе скоро сам все поведает, разговорила я его. А что касаемо изменщика… — Она наклонилась так, что ее дыхание зашевелило волосы принцессы. — Среди своих ищи.
Мона Сэниа вопросительно подняла брови: не плохо было бы еще узнать — как?
По черному лице скользнула недобрая усмешка, точно по чугунной сковороде протекла струйка масла.
— А надыть, могешь и не утруждаться, княжна. По житью-бытью в немирном краю своем точно знаю: изменщики-то долго не живут. — Она задумчиво почесала кончик носа. — Ежели, конечное дело, они не бессмертные…
11. Минута нездешней ночи
Мона Сэниа задумчиво глядела вслед Паянне, деловито направившейся к кухонному навесу. Она права, она почему-то всегда бывает права. Неужели и ей самой суждено когда-нибудь стать такой же мудрой… и такой же старой?
Руки сами собой поднялись, как у ночных плясунов невестийского подлесья, тело вытянулось в струнку, звенящую безрассудным всесилием юности. Сиреневое легкое платьице, искусно заштопанное сервом-рукодельцем, колыхнулось вокруг загорелых ног, словно в танце. Да никогда! Не будет она дряхлой, грузной, неповоротливой. Этого не может быть, потому что такого просто быть не может! Ее крошечное сказочное королевство — Игуана — подчинено каким-то магическим законам, по которым у тех, кто не желает стареть, юность чудодейственным образом не иссякает. Просто так, даром. И скорее всего это постарался хитроумный Алэл (непонятно, правда, по каким соображениям), ведь по неписаным законам Джаспера короли на своей земле всесильны, а уж этот повелитель пяти стихий — и подавно…
Стоп, стоп! А не в этом ли разгадка предполагаемой тайны, которой на самом деле и вовсе нет? Ведь верховный крэг — это тоже король среди себе подобных. Так не обладает ли он способностью, которой наделены владыки джасперян — по собственной воле появляться в любом уголке подвластной ему планеты? Очень даже похоже на то, особенно если припомнить, как явился перед ними так называемый прокуратор Тихри. В нужный момент и точно у той Анделисовой Пустыни, где они с Юргом тогда находились.
А ведь просторы Тихри необозримы, просто так, крылышками помахивая, не скоро долетишь. И если ее догадка верна, то, значит, среди ее верных дружинников вообще нет никакого предателя-оборотня!
Фу-у-у… Захотелось одновременно и повалиться на траву, и запрыгать, хлопая в ладошки.
— Ты что, княжна, точно камень с плеч сбросила? — донесся сквозь стук и лязг кухонной утвари зычный голос чернокожей домоправительницы.
— Так и есть, Паяннушка, так оно и есть! — легкость-то какая, древние боги, ну почему ее угораздило родиться человеком, а не птицей? — Будь другом, пригляди за Эзриком; вот и Пыметсу тебе поможет, если одна не справишься, он в караулке. А я полетаю чуточку над морем.
— Твоя воля, княжна, не проси — вели. Я ведь тебе, и только тебе служу, как мой князь наказал. Только, ежели радость у тебя приключилася, почто к свому-то благоверному не бежишь со всех ног?
— Ну да, опять начнется: из-под облака не падай, на большую глубину не ныряй… Ну, совсем как в детстве, тогда тоже наслушалась: собачку не трогай — укусит, на елочку не лазай — уколешься. Мне это в три года уже надоело вот так… Ну, я полетела. Гуен, за мной!
И, легкая, как жаворонок, она исчезла, чтобы в тот же миг появиться у самой кромки серебристого недождевого облака. Но если бы она успела обернуться, то выражение всегда такого невозмутимого угольно-черного лица ее, по меньшей мере, удивило бы.
Еще некоторое время Паянна простояла, хмуро вглядываясь в толчею клубящихся облаков, и со стороны могло показаться, что она просто прислушивается к полуденной тишине, которая вот-вот неминуемо должна была нарушиться голодным взревом менестрелева отпрыска. Но, как видно, молоко морской кормилицы пошло карапузу на пользу: из многокупольного жилища ее новой повелительницы не доносилось ни звука. Тогда она решительно отряхнула руки и, цыкнув на кухонных сервов, чтобы приглядели за очагом, направилась к караульному кораблику.
Пы как всегда занимался привычным делом: полировал свой страшноватый меч шкуркой тихрианского двоерыла.
— Ну, кажись, мы оба-два в няньках, — дружелюбно проговорила она, присаживаясь на пороге.
Пы прекратил свое занятие и тупо уставился на нее: эта кухонная воеводиха, видом схожая с троллихой, распоряжалась тут с первых же минут, как у себя дома, и все ей беспрекословно повиновались; и только с ним она была проста и заботлива, точно с чадом малым и неразумным.
— Гляжу я на тебя, добрый молодец, и с каженным днем лик у тебя все темнится да хмурится… С чего бы? Не по девице ль зазнобушке сохнешь?
Пы испуганно потер щеку, потом другую.
— Как сменюсь — умоюсь…
На лице Панины не дрогнула ни одна морщинка.
— На душе у тебя темень, а что на лике, так это только ейное отражение. Подмога тебе надобна, хоть ты ее и не просишь.
— Дык не мне…
— Знаю, знаю, батюшкой ты озабочен. Вот и преломи свою гордыню, поклонись княжне в ножки белые, пусть она королевского лекаря к тебе в замок высвистает. Ей-то это не в труд.
— Лекарь уже глядел, да без толку.
— А может, я гляну? Я ведь скольких воинов на ноги поставила. Попроси княжну, пусть велит мне на пару с тобой в гнездо твое родимое слетать. Может, и сгожусь я, хоть и боязно мне в твоей фортеции-то будет.
Пы разинул рот, медленно соображая, не стоит ли ему оскорбиться. Наконец выдавил:
— В батюшкином замке ни единому гостю обиды не было… Да и кто посмеет — весь Джаспер знает, что мечи наши неодолимые. На том стоим.
Паянна подобрала ноги, обтянула колени юбкой:
— Не про то я. Не люда человечьего опасуюсь. А в том беда, что анделисы ваши, коих вы крэгами кличете, поквитаться могут за покойного властителя свово. Им ведь не ведомо, кто тут ихнего наивершего ухайдокал да в солнцежарище закинул; небось, кажного, кто с королевиной дочкой знается, мнят в том повинным. Так-то.
Она зыркнула черным глазом — дошло ли до туповатого слушателя? Судя по отвисшей челюсти, процесс шел медленно. Но верно.
— А что до непобедимости вашей, — она небрежно махнула своей аспидно-черной лапищей, — так это покуда вы при мечах своих. А сгреби любого из вас в охапку да кинь хоть на солнышко наше тихрианское, ласковое — сгорите ж за милу душу. И весь сказ.
Она поднялась, с усилием оттолкнувшись обеими руками от порога, и пошла прочь с видом человека, посеявшего нечто доброе и вечное.
А «мощь и сила» дружины Асмура так и остался сидеть с глубокомысленно полуоткрытым ртом и недочищенным мечом на коленях. Было ясно, что смысл сказанного дойдет до него ох как нескоро.
Но слова запомнятся.
И только мона Сэниа, в очередной раз окунувшаяся в неосязаемую облачную белизну, вместо чуть клейковатой влажной прохлады ощутила вдруг цепенящий холод, словно негаданно залетела в льдистую зимнюю тучу.
Она сложила руки над головой и вытянулась столбиком, чтобы как можно скорее пройти сквозь эту облачную стынь, но тут снова засияло солнце, и в невообразимой дали под ногами означился зеленый остров, ленивой ящерицей покоящийся на недвижной воде. Никогда она еще не рисковала забираться так высоко, отсюда и холод. Пожалуй, пока долетишь до земли, совершенно оледенеешь…
А почему — именно до этой земли? Ведь если здесь — день, то ведь где-то, в необозримой дали можно так просто на несколько мгновений окунуться в жаркую ночь, где неправдоподобная луна заливает ослепительным зеркальным светом столпообразные горы, и фосфорическое мерцание нижней листвы, укрытой кольчужной сеткой верхнего защитного покрова, кружевными разводами означают ущелья и раскидистые купины, поросшие живительной зеленью, подозрительно пышной для такой засушливой планеты…
Действительно, почему же — нет? Ведь никто даже не заметит. Только обогреться, закутавшись в черную вату никому здесь не ведомой ночи и даже не приближаясь к уже знакомому и такому падкому на контакты подлесью. В конце концов, на то ее королевская воля!
До земли было еще далеко, когда она позволила себе этот мимолетный каприз…
Так безошибочно угаданная ею невестийская ночь приняла ее в свои бестелесные ладони, но теперь свободное падение было ощущаемо как полет навстречу жаркому ветру, упругому и даже немножечко шершавому, напоенному запахом переспелого персика. Неведомая мглистая земля, расчерченная лунными тенями, беззвучно летела навстречу, притягательная, как любая тайна. Еще минуточку, еще один взгляд вон на ту заброшенную купину, расстилавшуюся под ногами, точно темно-бурая медвежья шкура, и на дальние контуры загадочного Сумеречного Замка, огражденного цепью иссиня-черных остроконечных шпилей, застывших в поминальном поклоне, которые издалека чудятся свернутыми траурными знаменами, по сравнению с которыми ночное небо кажется всего лишь бледными призраком темноты.
Не затягивая столь любезный ее сердцу, но отнюдь не безопасный в чужой полночи и над незнакомой землей свободный полет, она приглядела себе ровный серебрящийся уступ у подножия столбовых ворот, и в следующий миг уже стояла на нем, досадуя, что не догадалась прилететь сюда босиком: камень, с высоты кажущийся таким прохладным, пахнул на нее накопленным за день жаром, к которому примешивался пьянящий дух невидимых в тени растений. Платье и волосы, сохранявшие ледяную влагу джасперянских облаков, высохли мгновенно; губы свело жесткой корочкой. Она протянула руки, чтобы поймать проскальзывающий меж каменными столбами прохладный вихрящийся сквознячок…
— Прячься!
Негромкая отрывистая команда была так неожиданна, что она выполнила ее беспрекословно, повинуясь бессознательно вступившему в действие закону: первый и наиглавнейший долг воина и путешественника — это выжить. Она метнулась в сторону и откатилась в тень, вжавшись в неглубокую расщелину между камнями. Тот, кто отдал этот внезапный, но очевидно необходимый приказ, был совсем рядом, и если бы она не слышала его голоса, то сейчас приняла бы его за старую сгорбленную женщину, притаившуюся среди камней; длинные вьющиеся волосы совершенно скрывали лицо, обращенное к заброшенной купине.
— Гляди. Разве не видишь?.. — снова прозвучал сдержанный, но, несомненно, мужской (и, кстати, совсем не старческий) голос.
Она подалась вперед, не высовываясь, впрочем, из тени и пока не зная, что именно следует углядеть; но вот там, в прорези между двумя утесами, ясно очертилась аспидная тень громадного крыла; она нервно взметнулась над оливковым мерцанием подлиственной зелени и, разворачиваясь парусом, нацелилась на каменные ворота, точно пытаясь уловить доносящийся оттуда ветерок… или голоса?
Мона Сэниа торопливо кивнула, дивясь мгновенному исчезновению неразлучной своей строптивости.
— Замри. И не шевелись. Она почесала кончик носа:
— А говорить можно? — Ее голос прозвучал хрипловато: видно, треснула корочка на губах, потому что от горла и до колен проскользнула иголочка незнакомой боли.
— Шепотом. И самое необходимое. — Похоже, он пытался рассмотреть ее в темноте. — Нездешняя. Откуда?
— Издалека. Очень, — невольно переняв его лаконичность, она скупо отмеряла жгучие движения губ.
— Вовремя… Уходим. Из тени — ни-ни.
Что именно было вовремя, она не очень-то поняла, но ее спутник уже с завидной ловкостью скользил вниз по уступам, переходящим в пологую дорогу, ведущую к уже знакомому подлесью, где властвовал многомудрый карла, похожий на вырезанного из дерева истукана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72