- Томас, ты и меня убиваешь тоже!
Никакого ответа, кроме нового прилива муки - накатившегося режущего набухания нервных окончаний, растворенных в медном купоросе, крик души, снова и снова отзывающийся эхом в его мозгу. Приступы Гаррисона стали такими жестокими, что и без того согнутый почти пополам он слетел с кровати и бился на полу, как червяк на крючке.
- Умирай, ты, ублюдок, умирай! - кричал он в телепатическую пустоту между их сознаниями. - Умирай, ради Бога! Умирай, Томас, умирай!
Кислота каплями падала ему в глаза, уши, мозг. Огонь лизал его легкие, сердце, самую его душу, которая угрожала покинуть тело. Кровь струилась из носа, капала из сведенного судорогой рта.
- Будь ты проклят, Томас. Если ты не умрешь, тогда умру я!
Он бился головой об пол снова и снова. Господи, ему не хватало сил размозжить себе голову! Он нашел бутылку, упавшую с тумбочки и разбившуюся при падении. Острый край отбитого горлышка порезал ему руку, когда Гаррисон подносил его к горлу. Одно стремительное движение этого стеклянного кинжала, один быстрый удар, которого он даже не почувствует в потоке мучений, истязающих его...
...Дверь распахнулась, и молодой психотерапевт, дежуривший ночью, вбежал в палату. Последнюю пару часов он прогуливался, болтая с медсестрой по садику центра и, в сущности, почти добился желаемого. Он уже привел ее на травку, в уютную тень куста, когда из комнаты Гаррисона донесся невероятно сильный грохот. Оттуда всю ночь доносился шум, но Гаррисон был еще тот парень и, наверное, развлекался с какой-нибудь своей медсестрой - так думал дежурный врач, но грохот заставил его отказаться от этой мысли. Грохот и сдавленные, из последних сил крики Гаррисона: “Умри.., умри.., умри.., умри!"
Врач выбил бутылку из его трясущейся руки, навалился на него и прижал извивающееся тело к покрытому грубым ковром полу. У Гаррисона не осталось сил. Он не мог сбросить врача и бессознательно дергался от боли внутри. Его еще раз жестоко вырвало, и он начал терять сознание.
Поднятый по тревоге подругой врача медперсонал прибыл немедленно. Появился даже работавший допоздна над докладом доктор Барвел, готовившийся к административной проверке. По его приказу Гаррисона, хрипящего и изрыгающего блевоту, вынесли из комнаты в приемный покой. Он опорожнился в пижаму и расцарапал лицо одному из врачей, прокусил язык и выгибал спину так, что думали, что он сломает себе позвоночник. В конце концов его положили на обитый мягким стол...
Он обмяк.., казалось, жизнь стремительно уходила из него.
Доктор Барвел немедленно приложил ухо к груди Гаррисона.
- Остановка сердца... - начал он, но в следующий же миг возразил себе, - нет, слабое биение! Еще удар, сильнее, но неровный. Усиливается сердцебиение. Вот так-то лучше.
Доктор невидящим взглядом обвел лица окружающих.
- Что это было? - спросил дежурный врач, бледный и дрожащий.
- Какой-то припадок.., эпилепсия.., я не знаю, - доктор покачал головой. - Кто-нибудь позвоните в больницу Святой Марии. Пусть немедленно пришлют машину “скорой помощи”. Вы, двое, переоденьте его, быстро. Вы поедете с ним. Я переговорю кое с кем в Портсмуте. Я хочу, чтобы он в течение недели находился под строгим наблюдением. Что бы это ни было, оно почти убило его.
Но, как покажут дальнейшие события, Гарри-сон пробудет в больнице Святой Марии только три дня...
* * *
В четверг он вернулся в нормальное состояние, насколько это позволяло его сильно побитое и покрытое синяками тело. Он сломал два пальца, чуть не раздробил себе скулу, а левая сторона его лица была одним огромным синяком. Язык и губы были в два раза больше нормального размера. Он давился своим языком и не мог есть: горло саднило от удушья и рвоты. Синяки на руках, теле и ногах сделали его похожим на долматинца, но хуже всего выглядели глаза. Раньше они были однородно белые, как у вареной рыбы, теперь они были алые, словно переполненные кровью. Доктора в больнице сказали что-то о лопнувших кровеносных сосудах и что это скоро пройдет, но это не проходило.
В полдень пятницы Гаррисон почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выписаться и вернуться в “Хэйлинг Айланд”. Он с трудом, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, поговорил по телефону с доктором Барвелом, который сначала был против, но, в конце концов, сдался и послал медсестру забрать его. Меньше чем через час после того, как он снова вернулся в центр, его позвали к телефону. Звонок из Германии. Это был Вилли Кених.
- Ричард, Томас умер. - Его голос был ровным, но в нем не осталось ни следа обычной жесткости, он звучал опустошенно.
- Я знаю, - произнес Гаррисон, содрогаясь при этих словах. Его язык был еще сильно распухший, но содрогание пришло из самой глубины его тела.
- Он сказал, что ты узнаешь об этом. Я позвонил, чтобы сказать тебе, что скоро приеду.
- Когда?
- От недели до десяти дней, как только смогу. У меня еще остались одно-два дела...
- Жаль Томаса, Вилли.
- Он очень сильно страдал. Уверен, что он был рад уйти.
- Вилли, ты должен кое-что знать. Он не был рад уйти. Он совсем не хотел уходить! Он боролся. Боролся сильно. Господи, Вилли, ни один человек никогда не уходил так, как он. Я был с ним...
- В самом деле? - в голосе Кениха послышалось удивление. - Я.., я не знал. Он не хотел, чтобы я был рядом.
Гаррисон снова содрогнулся.
- Да, я действительно был там. Это трудно объяснить, и в любом случае мне не хочется вспоминать... Буду рад видеть тебя, Вилли.
- Видеть меня? Ты снова говоришь, как зрячий, а? - новая нотка закралась в голос Кениха. Нотка заинтересованности.
Несмотря на боль, Гаррисону удалось усмехнуться, теперь разговор забавлял его. - Да, наверное. А твой английский тоже улучшился. Акцент стал гораздо меньше.
- Ну, я же упражнялся. Шесть месяцев! - голос Кениха ожил. - Благоразумно, если учесть, что по предсказанному мне будущему, английский станет моим родным языком.
- И каким ты представляешь это предсказанное будущее, Вилли? Лично я думаю, мы заслужили хороший отдых.
- Отличная идея, - с воодушевлением ответил Кених, - ., но сначала - дело. Надо привести в порядок дела. Одной недели, думаю, хватит, чтобы соблюсти кое-какие формальности, а затем... Куда мы отправимся?
- О, я не знаю. Греческие острова. Северная и Южная Америки. Сейшелы. Гавайи. Куда-нибудь, где я не был. А, может, посетим все эти места.
- Почему бы и нет?
- А мы сможем? - Гаррисон почувствовал нарастающее возбуждение, словно вышел на свежий воздух после долгого пребывания в прокуренном баре.
- Ну, конечно. Хотя прежде нам надо вернуться в Германию, в Харц. Это теперь твое поместье, ты знаешь.
Возбуждение Гаррисона угасло.
- Да, я знаю. Но почему мы должны сначала поехать туда и на сколько? Теперь.., это место будет выглядеть... - (он чуть не сказал “мертвым”) - ., пустым.
- Но ты должен кое с кем встретиться. Сердце Гаррисона на секунду замерло.
- С кем-то, кого я знаю? Невозможно, он думал о Вики.
- Нет, нет, вы не знакомы. Нет, не так. По крайней мере, она знает тебя.
Гаррисон нахмурился. Он никак не мог вникнуть в смысл слов Вилли. Смысл был, но скрытый, глубокий.
- О чем ты говоришь?
- Я говорю о Сюзи, той “С” в твоем гороскопе.
- “О в моем... Черная собака? Сюзи - собака?
- Самая настоящая. Черная красавица доберман-пинчер. Ей всего один год, она влюблена в своего хозяина и отчаянно жаждет видеть его.
- Своего хозяина? - Гаррисон не улавливал смысла в словах Кениха.
- Тебя, Ричард, тебя! Гаррисон покачал головой.
- По-моему, я чего-то не понимаю.
- Значит, ты забыл, что рассказывал тебе Томас. Сюзи была обучена на твой запах, твою одежду, образцы из тебя, твоего тела. Она знает и любит запах твоей крови, пота, даже твоей мочи. Она с нетерпением ждет, когда услышит твой голос. Ее сердце бьется для того, чтобы слышать твой смех, окрик, команду.
- Сука с промытыми мозгами, - произнес Гаррисон с некоторым разочарованием.
- Если хочешь, назови ее так. Но подожди делать выводы, пока не увидишь ее.
- Я все еще не уверен, что мне нужна собака-поводырь. Разве это не то же самое, что белая палка или повязка на руке, какие заставляют носить у вас в Германии?
- Нет, ничего подобного. Просто прими мои слова на веру. С Сюзи мир станет совершенно другим.
- По-моему, я трачу слишком много времени на то, что только и принимаю на веру слова других людей, - с горечью произнес Гаррисон. - Но посмотрим. Одно могу сказать определенно, - я буду рад видеть тебя снова, Вилли. Как в старые добрые времена.
- Какие времена? Гаррисон опешил.
- Чертовски хороший вопрос. Ну.., старые добрые времена, - ответил он наконец. Каким-то образом ему удалось увидеть, как Кених кивнул коротко стриженой головой в знак понимания.
- Тогда от недели до десяти дней, - сказал немец.
- Я буду ждать. Но, Вилли...
- Да?
- Скажи мне, что ты с этого имеешь?
- Не беспокойся, мне хорошо заплачено. И, в любом случае, так хотел полковник. Как бы то ни было, таковы были его последние слова, которые я слышал от него.
Гаррисон почувствовал внезапный холодок, тот самый, который он уже испытал в разговоре с самим Шредером.
- Какими были его последние слова к тебе?
- Ну, я не должен допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось конечно. “Охраняй его хорошенько, Вилли Кених, всей своей жизнью, - сказал он. - С Ричардом Гаррисоном ничего не должно случиться”.
Тело Гаррисона превратилось в лед. Через некоторое время он встряхнулся.
- Значит он на самом деле верил.
- Верил? - донесся голос Кениха с немного металлическим оттенком, от неподвижности и расстояния. - Да он и сейчас все еще верит, Ричард, и я тоже. Да и ты тоже...
На следующее утро Гаррисону позволили выспаться. Разбудил же его сон, ночной кошмар. Он не много помнил из него. Огонь, дым, ужасный рев и запах, словно что-то готовилось в личной кухне дьявола. А где-то некий голос запевал, а другие подхватывали, и звуки органа печально рыдали погребальную песнь. Огонь поглотил его, но он ничего не почувствовал, и в конце он понял, что его тело превратилось в кучку горячего пепла.
Здесь он проснулся.
Обливаясь потом, несколько мгновений Гаррисон не мог понять, где находится. Затем он протянул руки к будильнику. В девять часов утра - в Германии в десять утра - Томас Шредер был кремирован...
Глава 7
Когда Кених прибыл в центр “Хэйлинг Айланд” на своем серебристом “мерседесе”, Гаррисон представил его персоналу и друзьям как “господин Кених, мой человек”, кем в точности и был этот стриженый немец. Одетый в костюм наподобие формы, Кених выглядел одновременно и шофером, и слугой богатого джентльмена, и доверенным, и компаньоном, он и вел себя соответственно. Гаррисон был “сэр”, он был “Вилли”, и когда первое изумление прошло, тогда персонал центра, в особенности матрона, начал понимать, насколько не правильно они представляли себе бывшего капрала. Возможно, это кое-что объясняло из его прежней непокорности, хотя Гаррисон никогда не считал себя непокорным.
Что касается матроны, ее роль в центре наконец-то дошла до Гаррисона, и теперь он уважал ее даже больше, чем кого бы то ни было. Вот почему в холодное утро декабрьского понедельника, когда его официально выписали (то есть, когда его “реабилитировали”) и он, в конце концов, стал сам себе хозяин, Гаррисон крепко обнял ее.
- Слушай, матрона, я взял твой номер. Ты не так уж неисправима, сестренка! - произнес он голосом Джеймса Кегни.
- Сестра-хозяйка для вас, мистер Гаррисон, - ответила она, но за грубостью было непривычное тепло, затем она нагнулась и зашептала ему в самое ухо.
- Послушай, я не знаю, как у тебя это получается в действительности, и у меня возникает вопрос, знаю ли я вообще, кто ты такой, но, черт возьми, действуешь ты разлагающе. Поэтому последний раз прошу тебя, Ричард, не будешь ли ты так любезен забрать своего чертова немчишку и свои пожитки и подобру уматывать из моего реабилитационного центра?
- Дерьмо! - ответил Гаррисон тем же доверительным тоном. - Просто я как-то привык к этому месту...
Вот так все и произошло. Рукопожатия по кругу, взмах руки из опущенного окошка огромного автомобиля, и Кених увез Гаррисона. И только когда они пересекли дорогу, ведущую к “Хэйлинг Айланду”, и свернули на А27 к Чичестеру, у Гаррисона возник вопрос.
- Вилли, куда мы, черт возьми, едем?
- А! - ответил Кених. - Я уже подумал, что вы никогда не спросите. Понимаете, сэр, у вас есть собственность в Суссексе, сейчас мы едем туда, чтобы вступить во владение и познакомиться с персоналом. Затем, сегодня вечером, - Лондон.
У вас там есть небольшое дело - сделать кое-какие капиталовложения. Это может занять несколько дней. К сожалению, нам придется остановиться в отеле. Думаю, в “Савойе”, если вы не возражаете. Видите ли, у богатства есть свои недостатки. Например, надо убедиться, можно ли верить людям, которые имеют дело с твоими деньгами. В денежных делах полковник никогда никому не доверял, вот почему он разбросал их по всему миру. После Лондона вернемся в суссекский дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Никакого ответа, кроме нового прилива муки - накатившегося режущего набухания нервных окончаний, растворенных в медном купоросе, крик души, снова и снова отзывающийся эхом в его мозгу. Приступы Гаррисона стали такими жестокими, что и без того согнутый почти пополам он слетел с кровати и бился на полу, как червяк на крючке.
- Умирай, ты, ублюдок, умирай! - кричал он в телепатическую пустоту между их сознаниями. - Умирай, ради Бога! Умирай, Томас, умирай!
Кислота каплями падала ему в глаза, уши, мозг. Огонь лизал его легкие, сердце, самую его душу, которая угрожала покинуть тело. Кровь струилась из носа, капала из сведенного судорогой рта.
- Будь ты проклят, Томас. Если ты не умрешь, тогда умру я!
Он бился головой об пол снова и снова. Господи, ему не хватало сил размозжить себе голову! Он нашел бутылку, упавшую с тумбочки и разбившуюся при падении. Острый край отбитого горлышка порезал ему руку, когда Гаррисон подносил его к горлу. Одно стремительное движение этого стеклянного кинжала, один быстрый удар, которого он даже не почувствует в потоке мучений, истязающих его...
...Дверь распахнулась, и молодой психотерапевт, дежуривший ночью, вбежал в палату. Последнюю пару часов он прогуливался, болтая с медсестрой по садику центра и, в сущности, почти добился желаемого. Он уже привел ее на травку, в уютную тень куста, когда из комнаты Гаррисона донесся невероятно сильный грохот. Оттуда всю ночь доносился шум, но Гаррисон был еще тот парень и, наверное, развлекался с какой-нибудь своей медсестрой - так думал дежурный врач, но грохот заставил его отказаться от этой мысли. Грохот и сдавленные, из последних сил крики Гаррисона: “Умри.., умри.., умри.., умри!"
Врач выбил бутылку из его трясущейся руки, навалился на него и прижал извивающееся тело к покрытому грубым ковром полу. У Гаррисона не осталось сил. Он не мог сбросить врача и бессознательно дергался от боли внутри. Его еще раз жестоко вырвало, и он начал терять сознание.
Поднятый по тревоге подругой врача медперсонал прибыл немедленно. Появился даже работавший допоздна над докладом доктор Барвел, готовившийся к административной проверке. По его приказу Гаррисона, хрипящего и изрыгающего блевоту, вынесли из комнаты в приемный покой. Он опорожнился в пижаму и расцарапал лицо одному из врачей, прокусил язык и выгибал спину так, что думали, что он сломает себе позвоночник. В конце концов его положили на обитый мягким стол...
Он обмяк.., казалось, жизнь стремительно уходила из него.
Доктор Барвел немедленно приложил ухо к груди Гаррисона.
- Остановка сердца... - начал он, но в следующий же миг возразил себе, - нет, слабое биение! Еще удар, сильнее, но неровный. Усиливается сердцебиение. Вот так-то лучше.
Доктор невидящим взглядом обвел лица окружающих.
- Что это было? - спросил дежурный врач, бледный и дрожащий.
- Какой-то припадок.., эпилепсия.., я не знаю, - доктор покачал головой. - Кто-нибудь позвоните в больницу Святой Марии. Пусть немедленно пришлют машину “скорой помощи”. Вы, двое, переоденьте его, быстро. Вы поедете с ним. Я переговорю кое с кем в Портсмуте. Я хочу, чтобы он в течение недели находился под строгим наблюдением. Что бы это ни было, оно почти убило его.
Но, как покажут дальнейшие события, Гарри-сон пробудет в больнице Святой Марии только три дня...
* * *
В четверг он вернулся в нормальное состояние, насколько это позволяло его сильно побитое и покрытое синяками тело. Он сломал два пальца, чуть не раздробил себе скулу, а левая сторона его лица была одним огромным синяком. Язык и губы были в два раза больше нормального размера. Он давился своим языком и не мог есть: горло саднило от удушья и рвоты. Синяки на руках, теле и ногах сделали его похожим на долматинца, но хуже всего выглядели глаза. Раньше они были однородно белые, как у вареной рыбы, теперь они были алые, словно переполненные кровью. Доктора в больнице сказали что-то о лопнувших кровеносных сосудах и что это скоро пройдет, но это не проходило.
В полдень пятницы Гаррисон почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выписаться и вернуться в “Хэйлинг Айланд”. Он с трудом, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, поговорил по телефону с доктором Барвелом, который сначала был против, но, в конце концов, сдался и послал медсестру забрать его. Меньше чем через час после того, как он снова вернулся в центр, его позвали к телефону. Звонок из Германии. Это был Вилли Кених.
- Ричард, Томас умер. - Его голос был ровным, но в нем не осталось ни следа обычной жесткости, он звучал опустошенно.
- Я знаю, - произнес Гаррисон, содрогаясь при этих словах. Его язык был еще сильно распухший, но содрогание пришло из самой глубины его тела.
- Он сказал, что ты узнаешь об этом. Я позвонил, чтобы сказать тебе, что скоро приеду.
- Когда?
- От недели до десяти дней, как только смогу. У меня еще остались одно-два дела...
- Жаль Томаса, Вилли.
- Он очень сильно страдал. Уверен, что он был рад уйти.
- Вилли, ты должен кое-что знать. Он не был рад уйти. Он совсем не хотел уходить! Он боролся. Боролся сильно. Господи, Вилли, ни один человек никогда не уходил так, как он. Я был с ним...
- В самом деле? - в голосе Кениха послышалось удивление. - Я.., я не знал. Он не хотел, чтобы я был рядом.
Гаррисон снова содрогнулся.
- Да, я действительно был там. Это трудно объяснить, и в любом случае мне не хочется вспоминать... Буду рад видеть тебя, Вилли.
- Видеть меня? Ты снова говоришь, как зрячий, а? - новая нотка закралась в голос Кениха. Нотка заинтересованности.
Несмотря на боль, Гаррисону удалось усмехнуться, теперь разговор забавлял его. - Да, наверное. А твой английский тоже улучшился. Акцент стал гораздо меньше.
- Ну, я же упражнялся. Шесть месяцев! - голос Кениха ожил. - Благоразумно, если учесть, что по предсказанному мне будущему, английский станет моим родным языком.
- И каким ты представляешь это предсказанное будущее, Вилли? Лично я думаю, мы заслужили хороший отдых.
- Отличная идея, - с воодушевлением ответил Кених, - ., но сначала - дело. Надо привести в порядок дела. Одной недели, думаю, хватит, чтобы соблюсти кое-какие формальности, а затем... Куда мы отправимся?
- О, я не знаю. Греческие острова. Северная и Южная Америки. Сейшелы. Гавайи. Куда-нибудь, где я не был. А, может, посетим все эти места.
- Почему бы и нет?
- А мы сможем? - Гаррисон почувствовал нарастающее возбуждение, словно вышел на свежий воздух после долгого пребывания в прокуренном баре.
- Ну, конечно. Хотя прежде нам надо вернуться в Германию, в Харц. Это теперь твое поместье, ты знаешь.
Возбуждение Гаррисона угасло.
- Да, я знаю. Но почему мы должны сначала поехать туда и на сколько? Теперь.., это место будет выглядеть... - (он чуть не сказал “мертвым”) - ., пустым.
- Но ты должен кое с кем встретиться. Сердце Гаррисона на секунду замерло.
- С кем-то, кого я знаю? Невозможно, он думал о Вики.
- Нет, нет, вы не знакомы. Нет, не так. По крайней мере, она знает тебя.
Гаррисон нахмурился. Он никак не мог вникнуть в смысл слов Вилли. Смысл был, но скрытый, глубокий.
- О чем ты говоришь?
- Я говорю о Сюзи, той “С” в твоем гороскопе.
- “О в моем... Черная собака? Сюзи - собака?
- Самая настоящая. Черная красавица доберман-пинчер. Ей всего один год, она влюблена в своего хозяина и отчаянно жаждет видеть его.
- Своего хозяина? - Гаррисон не улавливал смысла в словах Кениха.
- Тебя, Ричард, тебя! Гаррисон покачал головой.
- По-моему, я чего-то не понимаю.
- Значит, ты забыл, что рассказывал тебе Томас. Сюзи была обучена на твой запах, твою одежду, образцы из тебя, твоего тела. Она знает и любит запах твоей крови, пота, даже твоей мочи. Она с нетерпением ждет, когда услышит твой голос. Ее сердце бьется для того, чтобы слышать твой смех, окрик, команду.
- Сука с промытыми мозгами, - произнес Гаррисон с некоторым разочарованием.
- Если хочешь, назови ее так. Но подожди делать выводы, пока не увидишь ее.
- Я все еще не уверен, что мне нужна собака-поводырь. Разве это не то же самое, что белая палка или повязка на руке, какие заставляют носить у вас в Германии?
- Нет, ничего подобного. Просто прими мои слова на веру. С Сюзи мир станет совершенно другим.
- По-моему, я трачу слишком много времени на то, что только и принимаю на веру слова других людей, - с горечью произнес Гаррисон. - Но посмотрим. Одно могу сказать определенно, - я буду рад видеть тебя снова, Вилли. Как в старые добрые времена.
- Какие времена? Гаррисон опешил.
- Чертовски хороший вопрос. Ну.., старые добрые времена, - ответил он наконец. Каким-то образом ему удалось увидеть, как Кених кивнул коротко стриженой головой в знак понимания.
- Тогда от недели до десяти дней, - сказал немец.
- Я буду ждать. Но, Вилли...
- Да?
- Скажи мне, что ты с этого имеешь?
- Не беспокойся, мне хорошо заплачено. И, в любом случае, так хотел полковник. Как бы то ни было, таковы были его последние слова, которые я слышал от него.
Гаррисон почувствовал внезапный холодок, тот самый, который он уже испытал в разговоре с самим Шредером.
- Какими были его последние слова к тебе?
- Ну, я не должен допустить, чтобы с тобой что-нибудь случилось конечно. “Охраняй его хорошенько, Вилли Кених, всей своей жизнью, - сказал он. - С Ричардом Гаррисоном ничего не должно случиться”.
Тело Гаррисона превратилось в лед. Через некоторое время он встряхнулся.
- Значит он на самом деле верил.
- Верил? - донесся голос Кениха с немного металлическим оттенком, от неподвижности и расстояния. - Да он и сейчас все еще верит, Ричард, и я тоже. Да и ты тоже...
На следующее утро Гаррисону позволили выспаться. Разбудил же его сон, ночной кошмар. Он не много помнил из него. Огонь, дым, ужасный рев и запах, словно что-то готовилось в личной кухне дьявола. А где-то некий голос запевал, а другие подхватывали, и звуки органа печально рыдали погребальную песнь. Огонь поглотил его, но он ничего не почувствовал, и в конце он понял, что его тело превратилось в кучку горячего пепла.
Здесь он проснулся.
Обливаясь потом, несколько мгновений Гаррисон не мог понять, где находится. Затем он протянул руки к будильнику. В девять часов утра - в Германии в десять утра - Томас Шредер был кремирован...
Глава 7
Когда Кених прибыл в центр “Хэйлинг Айланд” на своем серебристом “мерседесе”, Гаррисон представил его персоналу и друзьям как “господин Кених, мой человек”, кем в точности и был этот стриженый немец. Одетый в костюм наподобие формы, Кених выглядел одновременно и шофером, и слугой богатого джентльмена, и доверенным, и компаньоном, он и вел себя соответственно. Гаррисон был “сэр”, он был “Вилли”, и когда первое изумление прошло, тогда персонал центра, в особенности матрона, начал понимать, насколько не правильно они представляли себе бывшего капрала. Возможно, это кое-что объясняло из его прежней непокорности, хотя Гаррисон никогда не считал себя непокорным.
Что касается матроны, ее роль в центре наконец-то дошла до Гаррисона, и теперь он уважал ее даже больше, чем кого бы то ни было. Вот почему в холодное утро декабрьского понедельника, когда его официально выписали (то есть, когда его “реабилитировали”) и он, в конце концов, стал сам себе хозяин, Гаррисон крепко обнял ее.
- Слушай, матрона, я взял твой номер. Ты не так уж неисправима, сестренка! - произнес он голосом Джеймса Кегни.
- Сестра-хозяйка для вас, мистер Гаррисон, - ответила она, но за грубостью было непривычное тепло, затем она нагнулась и зашептала ему в самое ухо.
- Послушай, я не знаю, как у тебя это получается в действительности, и у меня возникает вопрос, знаю ли я вообще, кто ты такой, но, черт возьми, действуешь ты разлагающе. Поэтому последний раз прошу тебя, Ричард, не будешь ли ты так любезен забрать своего чертова немчишку и свои пожитки и подобру уматывать из моего реабилитационного центра?
- Дерьмо! - ответил Гаррисон тем же доверительным тоном. - Просто я как-то привык к этому месту...
Вот так все и произошло. Рукопожатия по кругу, взмах руки из опущенного окошка огромного автомобиля, и Кених увез Гаррисона. И только когда они пересекли дорогу, ведущую к “Хэйлинг Айланду”, и свернули на А27 к Чичестеру, у Гаррисона возник вопрос.
- Вилли, куда мы, черт возьми, едем?
- А! - ответил Кених. - Я уже подумал, что вы никогда не спросите. Понимаете, сэр, у вас есть собственность в Суссексе, сейчас мы едем туда, чтобы вступить во владение и познакомиться с персоналом. Затем, сегодня вечером, - Лондон.
У вас там есть небольшое дело - сделать кое-какие капиталовложения. Это может занять несколько дней. К сожалению, нам придется остановиться в отеле. Думаю, в “Савойе”, если вы не возражаете. Видите ли, у богатства есть свои недостатки. Например, надо убедиться, можно ли верить людям, которые имеют дело с твоими деньгами. В денежных делах полковник никогда никому не доверял, вот почему он разбросал их по всему миру. После Лондона вернемся в суссекский дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47