» Он всегда называл меня Бокругом. А потом он расхохотался. Я попытался снова уложить его, и он послушался, но продолжил жаловаться на «песни» и зажимать уши ладонями. Я пошел принести ему еще одну таблетку а когда вернулся в его комнату, он снова сидел на кровати. Он сказал: «А, герр Обер! Что сегодня в меню? Шампиньонз унд фиш?» Я немного говорю по-немецки, и поэтому понял, что он говорил о грибах и рыбе. Не знаю, почему он говорил на немецком языке. Немного погодя, после того как я снова уложил его, он начал буйствовать, однако был слаб — вторая таблетка уже начала действовать. "Что реально? — спрашивал он меня. — Что реально? Вы реальны? Если так... тогда вы должны помочь мне! Они идут за мной! Я говорю вам... они идут за мной" Я спросил, о ком он говорит. Мне пришлось кричать, он ведь совсем глухой, и он ответил: «О них!» Да, именно так он и сказал: «О них». А чуть позже он продолжил: «И они ведут с собой Тхуун'а... ибо, разумеется, не к лицу одному из них быть замеченным рабски несущим мне подобного!» Да, я помню, он сказал именно так. Эти слова показались мне такими странными, что я обратил на них особое внимание. Еще через несколько минут его сморил сон, но он все еще был очень беспокоен и что-то бормотал себе под нос. Сразу после 21:45, к тому времени я вернулся в кресло у двери, постучали во входную дверь. Я открыл и обнаружил на крыльце очень странного человека. Под «странным» я имею в виду необычно выглядящего. Мне показалось, что у него не было бровей, и вообще, он — совершенно лыс. Незнакомец сказал, что он доктор и друг Титуса. Я хотел уже пригласить его войти и подождать возвращения Титуса Кроу, когда заметил какое-то движение в дальнем углу сада, у калитки. Было темно, и я помню, что подумал, до чего же много светлячков — сейчас их не так-то часто увидишь, а в это время года особенно. Я спросил этого Кругера... Да, он сказал, что его так зовут... не ждет ли его кто-нибудь, на что он махнул рукой в сторону калитки. Я услышал, как открылась калитка и эти два... эти два... да, я продолжаю, но не знаю, поверите ли вы мне! Клянусь богом, я не спал, и это был не сон, но... это были не люди! Нет, не люди. Они гили прямо, но очень напоминали... крокодилов! Но с человеческими лицами! У них были короткие хвосты и зеленая кожа. Я же говорил, что вы мне не поверите!.. Ну, хорошо... В руках каждого из этих созданий было что-то вроде свитка из кожи. Могу вам сказать, что я никогда ничего подобного не видел! Я пулей бросился обратно в дом и попытался закрыть дверь. Не знаю, что случилось потом. Думаю, этот Кругер схватил меня за руку, когда я пытался закрыться, но я не уверен. Я очутился лежащим на спине на ковре в коридоре. Я мог слышать и думать, да, но не мог пошевелить ни пальцем. Ну вот, видит Бог, вы не поверите тому, что случилось потом, но, я клянусь, все это правда! Этот Кругер и два... создания... вошли в дом и поднялись к комнате профессора. Потом они вышли оттуда, очень довольные собой, и прошли по всему дому, выключая свет. В темноте было видно, что весь дом кишит светлячками. Особенно много их вилось вокруг голов Кругера и ... и остальных. Потом они вышли из дома. Я думал, что они, возможно, совсем ушли, но я ошибся. Меньше чем через пять минут они вернулись и привели с собой несколько... несколько других... существ! Да, я помню, я говорил, что они выключили свет, но эти чертовы светляки повсюду сопровождали их, так что я видел все происходящее! Другие существа, о которых я говорил? Ах, да... ну... то есть я не совсем уверен. Ну, они были как... как дети! То есть они были размером с ребенка. Я ясно их разглядел, но... ради всего святого! Вы просто не поверите мне! Ну ладно, ладно. Я расскажу вам. Их было четверо или пятеро. Маленькие, примерно четырех футов ростом, я бы сказал, и они... они оказались совершенно ни на что не похожи! Нет, я не знаю. Я не могу описать их... Не хочу!.. Эти меньшие существа вынесли профессора из его комнаты и из дома. Три больших твари, похожих на крокодилов немного задержались в доме, в основном в комнатах Титуса Кроу, а потом тоже ушли. Они что-то унесли с собой... Бумаги, я думаю. Через несколько минут я услышал, как от дома отъехал автомобиль. Это случилось часов в десять. Весь следующий час я пытался подняться на ноги, и мало-помалу силы вернулись. В конце концов мне все-таки удалось подняться. Я включил все лампы и как раз шел к двери, когда Титус Кроу вернулся домой...
Я слушал до тех пор, пока Вильямсон не закончил диктовать полиции свои показания, потом быстро проверил свою комнату. Все документы до последнего, которые я собрал по делу моего дяди, исчезли. Позже я узнал, что в ту же ночь были украдены магнитофонные записи доктора Таппона из его кабинета на Харли-стрит.
Потом дошла очередь и до меня. К тому времени у меня уже голова шла кругом от диких мыслей, крутящихся в мозгу. Я тупо, автоматически рассказал полиции все, что мне было известно о событиях этого вечера, а известно мне было очень немногое. И все это время мне пришлось постоянно держать себя в руках. И все же, когда под конец полицейские попросили меня описать мою машину, я зашелся в истерическом хохоте и сказал им, что о машине как раз беспокоиться не стоит: первое, что я сделаю с утра, это поеду в Дильхэм и сам заберу ее...
Из глубины
Рукопись и письмо из архивов Титуса Кроу, попавшие к нему совершенно случайно из-за ошибки в работе почтовой службы
Глава 1
Раковина
Моя главная цель за то время, что мне осталось — а у меня есть причины полагать, что его может оказаться не так уж и много, — описать события, приведшие к моему теперешнему безвыходному положению. Тем самым я намерен оставить предостережение и обвинение против коварного вторжения кошмара, о котором никто раньше и не ведал. Я предвижу, что достоверность фактов, которые я сообщу, будет поставлена под сомнение, но в одном я уверен: если когда-нибудь все обстоятельства этого дела станут известны общественности, человек никогда больше не сможет претендовать на роль «повелителя своей судьбы»! Ибо он не повелитель — и никогда им не был.
Я ловлю себя на том, что сомневаюсь в фундаментальных законах пространства и времени, в давно устоявшихся и общепринятых концепциях космогонии, наследственности и, прежде всего, антропологии. Да и в самом основополагающем принципе человеческого существования тоже. Начало этой истории казалось вполне безобидным. Я вспоминаю об этом, и...
Но будет лучше, если расскажу по порядку.
* * *
Несколько недель назад, в конце весны, авиапочтой мне прислали из Америки довольно крупную, необычную и особо привлекательную раковину. Ракушка, заботливо упакованная, чтобы не разбиться по дороге, по размеру была с два моих кулака, сложенных вместе. У нее было почти круглое устье приблизительно двух дюймов в диаметре, а ее красноватый оттенок и украшенный острыми шипами тугой завиток придавали ей сходство с каким-то огромным ядовитым насекомым. Конечно же, называя ракушку «привлекательной», я говорю как человек, однажды отыскавший во всех ракушках полный спектр красоты, представленной в Природе. Оглядываясь назад, я полагаю, что другие вполне могли бы счесть ее отталкивающей.
Мой доселе неизвестный благодетель указал адрес в Иннсмуте, прибрежном городке в американской Новой Англии, и написал коротенькое рекомендательное письмо. Вот оно:
Дорогой мистер Воллистер, прошу простить мое самонадеянное вторжение, но, прочитав ваши недавние статьи в «Океанах», я понял, что вы являетесь известным конхиологом и морским биологом. Чтобы выразить вам мою высокую оценку вашей работы (я сам всегда интересовался конхиологией, но профессионально никогда ею не занимался), прикладываю к этому письму раковину из местных вод. Мне сказали, что эта раковина не характерна для вашего атлантического побережья, и, поскольку это особенно прекрасный экземпляр, я подумал, что вы были бы рады иметь такую. Если в вашей коллекции уже присутствует что-то подобное, прошу простить легкомысленный импульс, заставивший меня сделать этот подарок, и в любом случае принять раковину в знак моего восхищения.
Искренне ваш
Уильям П. Марш.
Сказать, что я обрадовался этому неожиданному подарку, значит ничего не сказать. Что же касается замечания мистера Марша об относительной редкости его раковины на моей стороне Атлантики, то оно тоже было немалым преуменьшением.
Хотя я неплохо осведомлен обо всех видах моллюсков и раковин в мировом масштабе, моя узкая специализация касалась тех моллюсков, которые обитали в британских водах. Поэтому я с достаточной степенью уверенности мог заявить, что море никогда не выбрасывало на британское побережье подобной раковины. Более того, этот вид моллюска оказался мне незнаком, я никогда не сталкивался ни с чем подобным.
После того, как мое первоначальное удивление утихло, я стал более подробно рассматривать раковину и обнаружил еще один факт, странность, которую в обычных обстоятельствах заметил бы сразу: ракушка была левосторонней. Если смотреть на нее с острого конца, ее спираль закручивалась против часовой стрелки — налево. Мне было известно лишь о полудюжине таких раковин во всем мире. Все они находились в частных коллекциях и считались бесценными.
Короче говоря, эта раковина оказалась абсолютно уникальной. Несмотря на ее левосторонность, я не заметил в ней ничего зловещего. Тогда не заметил.
Однако вскоре я обратил внимание, что новая раковина как-то... все изменила? Да, думаю, пожалуй, именно так лучше всего и выразиться: ракушка как-то изменила меня, мое восприятие. И первое проявление этой перемены я испытал на себе в ту же самую ночь.
Я живу один с тех пор, как четыре года назад умерла моя жена. Со времени ее смерти мой милый домик всегда казался мне пустым. И все же в ту ночь это было не так. Казалось, в доме появилось чье-то почти ощутимое присутствие. У меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, следят за каждым моим шагом и настроением. Я впервые почувствовал, что нахожусь в доме не один. Это ощущение вовсе не было тем, что описывают в романах о привидениях. Я не чувствовал никакого страха, но в то же время обнаружил, что мне очень трудно сосредоточиться на чтении. Дважды поймал себя на том, что оглядываюсь через плечо, словно слышу какой-то воображаемый звук. И всякий раз мои глаза натыкались на новую раковину, стоявшую на столике.
Перед тем как лечь спать, я написал письмо одному своему лондонскому другу. У него имелась превосходная коллекция ракушек, содержащая многие тысячи образцов, и хотя его общие знания в области морских наук были ограничены, о моллюсках — от их форм, цветов и размеров до вод, в которых они жили, размножались и умирали — он знал почти все. Он считался самым выдающимся в мире конхиологом и, следовательно, заслуживающим доверия авторитетом. В письме я дал подробное описание моего нового приобретения, вплоть до довольно точного наброска, и попросил его дать мне какие-либо сведения об этом виде молюсков. О происхождении этой раковины я не упомянул.
Написав письмо, я внезапно почувствовал себя усталым и, выпив обычный ежевечерний стаканчик «на ночь», на несколько минут вышел на балкон. Передо мной расстилалось море, спокойное и далекое. Как раз был отлив. Луна серебрила песок перед домом. Вскоре прохладный ночной бриз порядком заморозил меня, и, закрыв балкон, я отправился в постель.
Заснул я почти сразу же, погрузившись в сновидения. В ту ночь в моих снах, как ни странно, не было ни видений, ни действий — лишь звуки. Но какие звуки! Они начались с легчайшего шелеста — шепота волн, набегающих на дикий скалистый берег где-то на краю света. Этот звук казался таким чистым, таким невинным, что я понял — так, как всегда «понимаешь» в сновидениях: это были первые волны на первом берегу, берегу первозданного океана, порожденного миллиардом лет дождя, того первого великого дождя, воды которого, заполнив скалистые бассейны юной Земли, плескались, подогреваемые вулканами, все годы докембрийской эпохи; теплые, и все же безжизненные, стерильные и мертвые, ожидая великого пробуждения Природы.
Потом шум воды стал громче, и мне привиделась первобытная луна — неровный шар из еще не до конца затвердевшего камня, дышащий собственной вулканической деятельностью — планета, неуверенно ковыляющая по орбите, постепенно приручая волны в громадных земных океанах, баюкающих первые формы жизни, которые плавали или бродили по дну на членистых хитиновых ногах. А волны набегали на берег и снова отступали. Шум океана постепенно становился громче, пока мне не показалось, что я слышу крики его обитателей, ведущих вечную борьбу за жизнь, за существование, в безбрежных соленых водах. На заднем плане, в моем мозгу, постоянно звучал менее отчетливый шум, который я скорее чувствовал, чем слышал, невероятный звук разумной деятельности, пусть и чуждого, нечеловеческого разума, в мире, где первым динозаврам еще предстояло выйти из дымящихся топей каменноугольного периода палеозоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Я слушал до тех пор, пока Вильямсон не закончил диктовать полиции свои показания, потом быстро проверил свою комнату. Все документы до последнего, которые я собрал по делу моего дяди, исчезли. Позже я узнал, что в ту же ночь были украдены магнитофонные записи доктора Таппона из его кабинета на Харли-стрит.
Потом дошла очередь и до меня. К тому времени у меня уже голова шла кругом от диких мыслей, крутящихся в мозгу. Я тупо, автоматически рассказал полиции все, что мне было известно о событиях этого вечера, а известно мне было очень немногое. И все это время мне пришлось постоянно держать себя в руках. И все же, когда под конец полицейские попросили меня описать мою машину, я зашелся в истерическом хохоте и сказал им, что о машине как раз беспокоиться не стоит: первое, что я сделаю с утра, это поеду в Дильхэм и сам заберу ее...
Из глубины
Рукопись и письмо из архивов Титуса Кроу, попавшие к нему совершенно случайно из-за ошибки в работе почтовой службы
Глава 1
Раковина
Моя главная цель за то время, что мне осталось — а у меня есть причины полагать, что его может оказаться не так уж и много, — описать события, приведшие к моему теперешнему безвыходному положению. Тем самым я намерен оставить предостережение и обвинение против коварного вторжения кошмара, о котором никто раньше и не ведал. Я предвижу, что достоверность фактов, которые я сообщу, будет поставлена под сомнение, но в одном я уверен: если когда-нибудь все обстоятельства этого дела станут известны общественности, человек никогда больше не сможет претендовать на роль «повелителя своей судьбы»! Ибо он не повелитель — и никогда им не был.
Я ловлю себя на том, что сомневаюсь в фундаментальных законах пространства и времени, в давно устоявшихся и общепринятых концепциях космогонии, наследственности и, прежде всего, антропологии. Да и в самом основополагающем принципе человеческого существования тоже. Начало этой истории казалось вполне безобидным. Я вспоминаю об этом, и...
Но будет лучше, если расскажу по порядку.
* * *
Несколько недель назад, в конце весны, авиапочтой мне прислали из Америки довольно крупную, необычную и особо привлекательную раковину. Ракушка, заботливо упакованная, чтобы не разбиться по дороге, по размеру была с два моих кулака, сложенных вместе. У нее было почти круглое устье приблизительно двух дюймов в диаметре, а ее красноватый оттенок и украшенный острыми шипами тугой завиток придавали ей сходство с каким-то огромным ядовитым насекомым. Конечно же, называя ракушку «привлекательной», я говорю как человек, однажды отыскавший во всех ракушках полный спектр красоты, представленной в Природе. Оглядываясь назад, я полагаю, что другие вполне могли бы счесть ее отталкивающей.
Мой доселе неизвестный благодетель указал адрес в Иннсмуте, прибрежном городке в американской Новой Англии, и написал коротенькое рекомендательное письмо. Вот оно:
Дорогой мистер Воллистер, прошу простить мое самонадеянное вторжение, но, прочитав ваши недавние статьи в «Океанах», я понял, что вы являетесь известным конхиологом и морским биологом. Чтобы выразить вам мою высокую оценку вашей работы (я сам всегда интересовался конхиологией, но профессионально никогда ею не занимался), прикладываю к этому письму раковину из местных вод. Мне сказали, что эта раковина не характерна для вашего атлантического побережья, и, поскольку это особенно прекрасный экземпляр, я подумал, что вы были бы рады иметь такую. Если в вашей коллекции уже присутствует что-то подобное, прошу простить легкомысленный импульс, заставивший меня сделать этот подарок, и в любом случае принять раковину в знак моего восхищения.
Искренне ваш
Уильям П. Марш.
Сказать, что я обрадовался этому неожиданному подарку, значит ничего не сказать. Что же касается замечания мистера Марша об относительной редкости его раковины на моей стороне Атлантики, то оно тоже было немалым преуменьшением.
Хотя я неплохо осведомлен обо всех видах моллюсков и раковин в мировом масштабе, моя узкая специализация касалась тех моллюсков, которые обитали в британских водах. Поэтому я с достаточной степенью уверенности мог заявить, что море никогда не выбрасывало на британское побережье подобной раковины. Более того, этот вид моллюска оказался мне незнаком, я никогда не сталкивался ни с чем подобным.
После того, как мое первоначальное удивление утихло, я стал более подробно рассматривать раковину и обнаружил еще один факт, странность, которую в обычных обстоятельствах заметил бы сразу: ракушка была левосторонней. Если смотреть на нее с острого конца, ее спираль закручивалась против часовой стрелки — налево. Мне было известно лишь о полудюжине таких раковин во всем мире. Все они находились в частных коллекциях и считались бесценными.
Короче говоря, эта раковина оказалась абсолютно уникальной. Несмотря на ее левосторонность, я не заметил в ней ничего зловещего. Тогда не заметил.
Однако вскоре я обратил внимание, что новая раковина как-то... все изменила? Да, думаю, пожалуй, именно так лучше всего и выразиться: ракушка как-то изменила меня, мое восприятие. И первое проявление этой перемены я испытал на себе в ту же самую ночь.
Я живу один с тех пор, как четыре года назад умерла моя жена. Со времени ее смерти мой милый домик всегда казался мне пустым. И все же в ту ночь это было не так. Казалось, в доме появилось чье-то почти ощутимое присутствие. У меня возникло ощущение, что за мной наблюдают, следят за каждым моим шагом и настроением. Я впервые почувствовал, что нахожусь в доме не один. Это ощущение вовсе не было тем, что описывают в романах о привидениях. Я не чувствовал никакого страха, но в то же время обнаружил, что мне очень трудно сосредоточиться на чтении. Дважды поймал себя на том, что оглядываюсь через плечо, словно слышу какой-то воображаемый звук. И всякий раз мои глаза натыкались на новую раковину, стоявшую на столике.
Перед тем как лечь спать, я написал письмо одному своему лондонскому другу. У него имелась превосходная коллекция ракушек, содержащая многие тысячи образцов, и хотя его общие знания в области морских наук были ограничены, о моллюсках — от их форм, цветов и размеров до вод, в которых они жили, размножались и умирали — он знал почти все. Он считался самым выдающимся в мире конхиологом и, следовательно, заслуживающим доверия авторитетом. В письме я дал подробное описание моего нового приобретения, вплоть до довольно точного наброска, и попросил его дать мне какие-либо сведения об этом виде молюсков. О происхождении этой раковины я не упомянул.
Написав письмо, я внезапно почувствовал себя усталым и, выпив обычный ежевечерний стаканчик «на ночь», на несколько минут вышел на балкон. Передо мной расстилалось море, спокойное и далекое. Как раз был отлив. Луна серебрила песок перед домом. Вскоре прохладный ночной бриз порядком заморозил меня, и, закрыв балкон, я отправился в постель.
Заснул я почти сразу же, погрузившись в сновидения. В ту ночь в моих снах, как ни странно, не было ни видений, ни действий — лишь звуки. Но какие звуки! Они начались с легчайшего шелеста — шепота волн, набегающих на дикий скалистый берег где-то на краю света. Этот звук казался таким чистым, таким невинным, что я понял — так, как всегда «понимаешь» в сновидениях: это были первые волны на первом берегу, берегу первозданного океана, порожденного миллиардом лет дождя, того первого великого дождя, воды которого, заполнив скалистые бассейны юной Земли, плескались, подогреваемые вулканами, все годы докембрийской эпохи; теплые, и все же безжизненные, стерильные и мертвые, ожидая великого пробуждения Природы.
Потом шум воды стал громче, и мне привиделась первобытная луна — неровный шар из еще не до конца затвердевшего камня, дышащий собственной вулканической деятельностью — планета, неуверенно ковыляющая по орбите, постепенно приручая волны в громадных земных океанах, баюкающих первые формы жизни, которые плавали или бродили по дну на членистых хитиновых ногах. А волны набегали на берег и снова отступали. Шум океана постепенно становился громче, пока мне не показалось, что я слышу крики его обитателей, ведущих вечную борьбу за жизнь, за существование, в безбрежных соленых водах. На заднем плане, в моем мозгу, постоянно звучал менее отчетливый шум, который я скорее чувствовал, чем слышал, невероятный звук разумной деятельности, пусть и чуждого, нечеловеческого разума, в мире, где первым динозаврам еще предстояло выйти из дымящихся топей каменноугольного периода палеозоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50