После подсчета убытков староста большого товьяр-ского села Лайды пошел к хозяину поместья.
Хозяин Лайды, господин Абраксас принял его, сидя в плетеном кресле на веранде, увитой диким виноградом. Это был человек лет тридцати, нрава тихого и внешности самой невидной, которого в округе не то чтобы не очень уважали, но, скорее, не замечали, как-то не принимали во внимание. Как и все окрестные помещики, он числился в ополчении, но никому из ополченцев-соседей ни разу не пришло в голову на общем сходе выдвинуть его в полковники, не говоря уж в генералы. Замечали его порой разве что мамаши засидевшихся девиц, но ни сам он, ни его хозяйство не были настолько привлекательны, чтобы ради них стоило начинать действовать активнее. К тому же и сам он не проявлял встречного интереса. Был он вдовец, и, хотя со смерти его жены минуло уже больше трех лет, детей у него не было, зато дом так и кишел приживалками — незамужними или вдовыми тетушками или кузинами то ли его, то ли его покойной жены.
— Господин, — начал староста, комкая в руках шапку, — меня общество к вам с просьбой прислало.
— Что такое? — лениво спросил Абраксас.
— Так ведь град побил и сады, и огороды, — сказал староста. — Уж не знаю, что и соберем. А на поле все легло и не встает. Перепахивать надо да сеять по-новому…
Все это Абраксас знал и без него. Староста мог бы и не распространяться о крестьянских бедах.
— Ясно-ясно, — лениво оборвал его Абраксас. — А ко мне зачем явился?
— Так ведь… У вас вроде семенной горох оставался. Не дадите ли в долг? Может, успеет вызреть до осени.
Староста из-под густых бровей поглядывал на хозяина и все теребил и теребил свою шапку.
Общество, как водится, прибеднялось. И всходов после побоя осталось не так чтобы совсем мало, да и сами крестьяне не так уж были бедны, чтобы не иметь возможности прикупить семян на стороне. Голодать, словом, зимой не придется, но вот как же не воспользоваться случаем да не выжалить у помещика побольше… Все это Абраксас, конечно же, понимал и потому ответил с прохладцей:
— Ты шапку-то не ломай, пригодится еще… Значит, так. В долг я вам не дам. Знаю я, как вы отдаете долги. Хотите — покупайте. — Он назвал цену.
Цена была вполне терпима, но крестьянин не мог просто так на нее согласиться.
— Помилуй, батюшка, да у нас и денег-то таких нет, — жалостно запротестовал он. Абраксас поморщился:
— Лесок строевой зимой продали? По весне путина хорошая была? Что же вы прибедняетесь. Покупайте, цена божеская.
Староста потоптался:
— Надо с обществом посоветоваться.
— Ну-ну, советуйся…
Староста ушел. Абраксас хмуро смотрел ему в спину. «Голодать зимой не будем, — думал он, — но и шиковать не придется. А по осени кузину замуж выдавать. Приданое, подарок жениху, то, се… И все — расходы… Вот и приходится мудрить, мельтешить, мелочиться…»
Абраксас встал, постоял, покачиваясь на носках, задумчиво глядя на сад. Делать нечего, придется ехать в город. Он прошел в комнату, которую принято было именовать кабинетом, но которая большею частью стояла запертой, открыл книжный шкаф и вынул пухлый том в сафьяновом переплете. Это был старинный кодекс, сшитый из нескольких рукописных тетрадей. Раритет! Когда-то за него предлагали хорошие деньги.
Он завернул том в льняной платок и на случай дождя обернул книгу куском козьей кожи. Жаль книгу, но что поделать?
Утром он выехал — вместе с двумя кузинами и пожилым слугой. Мужчины ехали верхом, девушки — в одноколке; та, что правила, и была невеста. Вторая была хоть не красавицей, но с ее приветливым живым характером сошла бы за хорошенькую; Аб-раксас не терял надежды и ее выдать замуж если не в этом, то в следующем году.
Девушки что-то щебетали в предвкушении городских развлечений. Абраксас мрачно посматривал по сторонам. Старый слуга трусил следом на малорослой кобылке и, казалось, совершенно ни о чем не беспокоился.
В городе они остановились у троюродного дяди Абраксаса; это был гостеприимный старик и обиделся бы, если бы родичи предпочли бы иное место. Он скучал и с удовольствием слушал сельские новости: о граде, о видах на урожай, об охоте, о свадебных приготовлениях. За разговорами прошел вечер.
А ночью Абраксасу приснился сон.
Снилось ему, что он лежит на кушетке, а кушетка стоит на веранде его дома в Лайде, только дом окружает совсем иной сад. Не простой и непритязательный, как наяву, а в саду том цветут диковинные деревья, бьют фонтаны и распускают волшебные хвосты диковинные птицы.
Он не видел этого — он знал.
Он открыл глаза на своем ложе и увидел яркий небосвод, на котором при свете дня сияли огромные звезды. Он сел и увидел, что из сада летит к нему сокол. Абраксас протянул руку — на ней вдруг оказалась охотничья перчатка, и сокол опустился на руку. Абраксас пристально смотрел на птицу, и птица, поведя головой туда и сюда, уставилась в лицо Абраксасу круглыми немигающими глазами.
И услышал Абраксас голос.
— Ты — плоть от плоти моей… Жду тебя. Зову тебя…
Абраксас оглянулся.
Он увидел, что со всех сторон к нему словно плывут по воздуху странные, будто отлитые из живого металла, фигуры в накинутых на плечи плащах цвета серебра. Абраксас знал, что это были не люди, хотя имели они вид человеческих фигур — насколько это было только возможно понять под плащами — и двигались подобно человеку, но из-под прорезей в плотно надвинутых капюшонах вместо глаз, которые должны были глядеть на Абраксаса, зияла лишь тьма…
А голос все твердил:
— Вот слуги мои… Жду тебя. Зову тебя… Они поведут тебя… Жду тебя. Зову тебя…
Абраксас проснулся и некоторое время лежал в постели, вспоминая сон… Что-то в нем тревожило Абраксаса, что-то было не так. Ведь всем известно, что сны бывают разные: иногда сон — пустяк, а иногда — предвестие… Абраксас был человеком не то чтобы образованным, но и не чуждым чтению и наукам — скорее, правда, от скуки, нежели по необходимости; потому он был в курсе как новомодных идей, трактующих сны как иносказательное проявление подспудных желаний того, кому сон пришел, так и старого их толкования как предупреждений и иносказаний. Но сам не придерживался ни того, ни другого, полагая, что истина посередине и — там видно будет…
Помыслив так, он встал и снял с себя кожаный пояс, который всегда брал с собой в дорогу для сохранности денег и ценностей и с которым не расставался даже ночью. Сейчас в одном из многочисленных явных и потайных карманов и кармашков пояса лежало три золотые монеты, а в другом был упакован самый ценный предмет из тех, коими обладал Абраксас, — Плащ Предков. Он аккуратно вынул Плащ из длинного, в половину пояса, кармана и осторожно расправил его.
Плащ лежал на его постели, как прославленное в боях знамя. Да он и был таковым. Это был Зачарованный Плащ товьярских Тевиров, королей, которые присоединили в свое время к своему уделу и Эрисихтон, и Мунитайю, и много еще земель и к западу, и к востоку, но при столкновении с Империей были неоднократно биты и потеряли практически все, что имели, даже самое имя. Абраксас был истинным потомком и наследником королей, но, пожалуй, во всем свете разве что он и Плащ знали это — ведь Плащ никто не может взять в руки, кроме самого старшего Теви-ра. Об этом сложены были песни и легенды, и порой Абраксас под воздействием новейших вольнодумных идей готов был проверить на ком-нибудь, действует ли еще Плащ как крапива на чужих людей, или же эта его способность давно утрачена, а то и вовсе была выдумана в свое время. Но что-то постоянно останавливало его — может, почтение к реликвии, а может, опасение, что в Товьяре поднимется шум, когда узнают, что живы еще Тевиры.
«Кто знает, может, сон этот всего лишь последствие неудобства, причиненного поясом? — подумалось Абраксасу. — А может, сон предвещает мне королевское величие?» Слышал он нечто такое. Да и сокол является древним символом Тевиров.
Однако Абраксас был человеком практичным, а потому, складывая обратно невесомый шелковый плащ, он просто подумал: «Да какое уж тут королевское величие… Нам до весны бы дотянуть…»
Было рано, дом только пробуждался. Одевшись и поправив перо на берете, Абраксас прошел на хозяйственную половину и вышел через кухню во двор. Старая служанка в сопровождении дюжего молодца для несения двух здоровенных корзин собиралась на рынок, и он вышел с ними, только плестись старушечьей скоростью смысла не было, и он намного обогнал их.
На рыночной площади было оживленно; тащились запряженными лошадьми и волами телеги, дюжие носильщики тащили тюки и корзины, торговцы открывали ларьки и ставили палатки. Тут же хозяева пивных по летнему времени огораживали жиденьким низким штакетником пятачки, ставили столы и лавки, выкатывали бочки с пивом. Пива с утра пораньше, положим, Абрак-' сас не хотел, но тут же подавали обжигающе горячий суп и пироги. Горячие блюда вроде бы предназначались крестьянам, выехавшим до зари и не позавтракавшим, но только какой крестьянин будет тратить деньги на городские разносолы, когда в узелке лежат собранные женкой сало да хлеб? Так и получалось, что с утра пораньше к горячему жирному супу на рынок собирались те, кто малость перебрал с вечера, — это было что-то вроде городского клуба, где почтенные мужи, степенно хлебавшие суп, приходили в себя, делились вчерашними впечатлениями, сегодняшними ощущениями и последними новостями. Утренний суп поистине был исконной товьярской традицией.
Абраксас присел на лавку так, чтобы обозревать рыночную площадь, и кивнул хозяину пивной — тот поспешил с глиняной миской и мясным пирогом на подносе. Народ еще только собирался на утреннюю трапезу, среди столов и лавок было почти пусто, поэтому хозяин задержался с ранним гостем, обсуждая погоду и виды на урожай. Абраксас не стал распространяться перед ним о своих бедах, но согласился, что погода сегодня удалась на славу, а урожай мог бы быть и лучше.
Утро и впрямь было сегодня хорошее. На небе ни облачка, небо яркое, будто умытое недавним дождем. Может быть, за полдень будет жарковато, но сейчас приятная свежесть заполняла всю площадь, и свезенные на продажу зелень и овощи казались особенно аппетитными.
Обозревая этот восхитительный натюрморт, оживленный продавцами и все увеличивающимся количеством покупателей, Абраксас прикидывал планы на сегодняшний день. Сейчас вот вернется в дом дяди, возьмет книгу, пойдет в книжную лавку; там, положим, придется просидеть час-другой — такие дела делаются неспешно. Потом надо будет провезти кузин по лавкам, где продают разную галантерейщину — пусть выбирают себе в приданое. Тут за ними глаз да глаз нужен, а то понакупают безделушек — практичность ведь юным девицам мало свойственна, а значит, надо пригласить с собой жену дядюшки, чтобы приглядела за резвыми хохотушками. «И может, — подумал Абраксас, — старая дама растрогается и подарит что-нибудь девушкам или оплатит часть счета…» А уже ближе к вечеру придется повозить девиц по гостям. День, в общем, явно предстоял хлопотный.
Именно поэтому двигаться с места совсем не хотелось. Поэтому Абраксас разрешил себе посидеть лишние полчаса, созерцая горы зеленого лука и пирамиды разноцветных сыров, послушать, что люди говорят.
Он даже разговорил было квелого после вчерашнего купца, как тот вдруг замер на полуслове и уставился куда-то поверх плеча Аб-раксаса, и взгляд его изменился: только что полусонные глаза на какое-то мгновение стали удивленными, а потом зрачки заметно расширились и взгляд остекленел, стал как будто слепым.
От одного только вида этих глаз у Абраксаса пробежал мороз по коже. Боясь обернуться и увидеть то, что увидел его собеседник, он огляделся вокруг и посмотрел на тех, кто уже увидел. Таких было еще немного — купцы и покупатели были заняты, им было не до верхоглядства, — но взгляды тех, кто увидел, были одинаковы.
Первым желанием Абраксаса было вскочить, спрятать лицо в берет и бежать с площади, не оглядываясь. Вторым, куда более сильным, было желание оглянуться и увидеть самому.
И Абраксас оглянулся, как оглянулись уже практически все.
Над площадью реяла стая серебристых, как капли ртути, шаров величиной с голову двухлетнего ребенка, и все, кто обернулся, зачарованно замерев смотрели на эти шары, не в силах оторвать глаз от гипнотического танца и мерцания серебристых зеркал. И только Абраксас чувствовал, нет — знал, что может отвести взгляд, может шевельнуть рукой, может встать и уйти.
…серебристых, как капли ртути… серебристых, как капли ртути… серебристых, как капли ртути… он один может оторвать свой взгляд от роящихся над площадью и городом шаров, может шевельнуться, может встать и уйти.
Но он не сделал этого.
Что-то… снова знание того, что все это представление устроено для него, остановило Абраксаса.
Шары приблизились, снизились, закручивая над площадью гигантский, вполнеба смерч, центром которого был он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76