И если у меня, святой отец, есть надежда возвыситься до вашего сана, то в Исе появится храм Господний, будут выполняться Его обряды — в наставление молодым, возводиться церкви. Его вера будет жить!
— Прекрасная мечта, сын мой, — прошептал Сирус. — Несбыточная, я боюсь, но прекрасная. Митра — часовой на границе света и тьмы… — он опустил голову, потом вскинул ее и судорожно вздохнул. — Мне надо подумать, почитать, помолиться. Это против всех правил. Но я этого хочу, очень хочу. Ты можешь зайти завтра на закате? Приведи своих единоверцев. Это будет обычный ритуал, они тоже смогут в нем участвовать. Приходите, приходите…
Грациллоний подал Сирусу руку и помог тому дойти до постели.
Молельня в честь бога Митры была небольшой. Во Вьенне они собирались в доме Сируса, в одной из комнат. Окна там закрыты досками и заштукатурены, чтобы было похоже на пещеру. Скамейки расположены вдоль стен, и между ними оставлен проход. Паперть отгорожена от входа веревкой. Ни купели, ни изображения Времени с головой льва, только чан для святой воды. Над столом, который служил алтарем, едва можно было разглядеть Митру, убивающего быка, и чуть заметные изображения Факельщиков. Все чисто прибрано, горят свечи, в воздухе витает сладковатый запах ладана. И горсточка прихожан — все седовласые.
Когда смолкла беспорядочная болтовня и люди вошли в святилище, воцарилась тишина. Младшие члены братства остались за веревкой, благоговейно взирая на старших, — двоих Львов, двоих Персов (Грациллония и еще одного), Посланника Солнца и святого отца, прошествовавших мимо них в легком облачении. Перед Тавроктонией также стояло вино. Двое стариков — Митра и Побеждающий Солнце — были обнажены по пояс. Литургия была короткой. Когда Вороны, Оккультисты и Солдаты принесли священное мясо, впередистоящие продвинулись к скамейкам. В рамках предписанного аскетизма такая еда почиталась лучшей. Для Грациллония она являлась древним символом небесного благословения. Он ел не спеша, хотя за последние три года единственной священной пищей, которую он вкушал, были лишь молитвы во славу ближнего.
В голове его роились мысли. Ради чего он это делает, зачем он к этому стремится? Грациллоний отдавал себе отчет, что его религиозные устои не настолько сильны, он не чувствует духовной близости к тому же Мартину из Тура. Но к кому еще он мог примкнуть? Божества Ахилла, Энея, Верцингеторига мертвы: это призраки, блуждающие по узким горным дорожкам, кладбищам и пыльным страницам книг. Боги Иса бесчувственны. Христос — мертвенно-бледный странник. Рим овдовел, его жена, Республика, и их сыновья давно пали в бою, а его самого грабят бандиты. Выстоял один Митра. Только Митра.
II
После посвящения в святые отцы Грациллоний почувствовал, что усталость свалилась с него как свинцовый плащ. Это была победа.
За короткое время ему предстояло многому научиться. У него не было дара овладевать доктринами, словами, жестами, тайнами; ему придется их зубрить у окна до самого рассвета, урывая несколько часов, чтобы поспать и увидеть беспокойные сны. А пока он должен стремиться сохранить целомудрие и благочестие. Это нетрудно для тела — ему придется сделать лишь чуть больше упражнений, соблюдать умеренность и чистоту. Но мышление посвященного было, как у всех варварских новобранцев, — неумелых, недисциплинированных, мгновенно готовых сникнуть под буравящим взглядом муштрующего их командира. Должны будут пройти годы, прежде чем он сможет заниматься делом в открытую, проведя остаток жизни в каждодневном познании мудрости. Он обретал ее через учение, набожность, избегая разногласий с власть имущими.
Возможно, никто его не осудил бы. Он въехал во Вьенну тихо, не привлекая внимания, на вопросы о тайной миссии отвечал уклончиво. Никто ничего не знал, и его люди, за исключением Маклавия, Верики и Кинана, его друга-митраиста, и Админия, радовались тому, что были предоставлены сами себе. Эти его не выдадут. Посвящение научило его молчанию. Однако кто-то наверняка мог заметить отлучки Грациллония и то, что он зачастил в дом Сируса.
«Не важно», — подумал он. К тому времени, когда эти слухи дойдут до Треверорума, — если дойдут, — он уже будет в Исе. Максим расценит его вступление в митраистскую церковь как акт неповиновения, — так и есть на самом деле, — но в ближайшие два-три года ничего не сможет поделать, а за это время всякое может случиться. Живи как живется, ты солдат на поле битвы.
Грациллония подвели к Посланнику Солнца, и Сирус посвятил его в Таинство. Сквозь усталость он осознал лишь, что преодолел некую черту на нескончаемой дороге, ведущей вверх.
Когда Сирус и Котта завершили ритуал посвящения Грациллония в святые отцы, он впервые, собственными руками — крестьянина, солдата, дровосека — поднял перед жертвенным алтарем кубок и выпил освященное вино; затем сразу, неожиданно, на него снизошла благодать. Может, из мрака души поднялось солнце, чтобы засиять в его сердце во всем своем великолепии? Он не знал. Произнося слова, он плакал.
Его обняли.
— Милость Митры всегда будет с тобой, возлюбленный брат, — произнес Сирус.
Конечно, это было невозможно. Когда он выйдет из святая святых, это уже будет не Грациллоний. То, что произошло с ним там, он едва помнил.
«Может быть, Ты снова явишься мне, Господь моих отцов? А может, и нет. Я этого не достоин. Но и мое бренное тело, и запятнанная душа будут верно служить Тебе».
Сирус попросил Грациллония оказать им честь и отпраздновать день рождения вместе с ними. Старик всплакнул, когда услышал в ответ, что это неблагоразумно. Легионеры подозрительно долго у него засиделись, и надо немедленно уезжать. На прощание Грациллоний с Сирусом поцеловались.
Утром отряд отправился на запад, в Бурдигалу. У Грациллония оставалось еще одно неисполненное обещание.
III
Децимий Магн Авсоний улыбнулся.
— Судя по твоему рассказу, леди Бодилис более интересна как женщина, чем как человек, с которым состоишь в переписке, — сказал он. — Видишь ли, у нее ко мне столько вопросов, что я теряюсь в догадках. Поначалу я пришел к выводу, что она одаренный человек, но обречена влачить существование в некоем стоячем болоте. Я ошибся. То, что ты рассказал, заставило меня призадуматься: почему бы Ису не стать центром мировой цивилизации? Если бы я мог путешествовать, Грациллоний, то поехал бы с тобой и проверил. «О, если бы Юпитер мог вернуть мне ушедшие годы!» — произнеся эту цитату, он тяжело вздохнул, но не потому, что ему стало жалко себя. — Я слишком много говорю, — продолжал он. — Лучше буду слушать. В каком-то смысле Ис от нас дальше, чем самая удаленная земля. Таинственные силы веками трудились, чтобы стереть это название из нашей памяти. Ты еще немного побудешь здесь?
— Мне пора возвращаться, господин, — ответил Грациллоний.
— Ты неутомим. Ты жаждешь превосходства. Что ж, давай перед обедом несколько умерим твой пыл.
Авсоний проводил гостя до дверей.
Грациллоний охотно пошел с ним. Последние два дня из-за промозглой погоды на улицу никто не выходил. И он, оставив своих людей в казармах, провел их в обществе поэта. Не потому, что ему было скучно одному, просто Авсоний был прекрасным собеседником. Все еще подтянутый и подвижный, в свои семьдесят пять лет он был более чем знаменитым учителем риторики; в Тревероруме он учил злосчастного будущего императора Грациана, впоследствии префекта Галлии, Ливии и Италии, а со временем и консула. Закончив учительствовать после прихода к власти Максима, он продолжал живо общаться с друзьями, учениками, гражданами, слугами и соседями, а его перо по-прежнему выводило стихи, посвященные друзьям, живущим в разных концах империи.
Тем не менее Грациллонию было особенно приятно оказаться в галерее деревенского дома. Он вдохнул свежий воздух и огляделся. Дождь и слякоть сменило взошедшее на юге солнце, и оттого казалось, что январский день сулит весну. По земле струились темные ручьи и стекали в Гарумну; над рекой, взбаламученный легким ветерком, клубился туман, из-за которого было совсем не видно виноградника. С мощеной дорожки, по которой шли мужчины, взметнулись голуби, надменно расправив сизые хвосты.
— Раб сказал, что у тебя есть несколько свитков, — произнес Авсоний. — Позволь узнать, что в них написано?
Грациллоний заколебался. Их ему дал Сирус, чтобы он запоминал доктрины и ритуалы, которые должен знать только святой отец, но никак не человек ниже саном. В Исе, когда они станут ему не нужны, он прочтет молитвы и сожжет их.
— Простите, мне запрещено об этом говорить. — Авсоний пристально посмотрел на него и пробормотал:
— Ведь ты не христианин, верно?
— Я последователь бога Митры.
— Этого следовало ожидать. Сам я христианин, но считаю, что нет смысла презирать предков или современников-иноверцев. Господь слишком велик, чтобы его можно было постичь через одну религию, и мы, смертные, делаем все, чтобы отдать ему дань уважения и возделывать наш сад.
Грациллоний вспомнил стихи Авсония, которые ему показывала Бодилис. Они были обыденны, местами в них проскальзывал юмор, местами — грусть, а подчас — когда он скорбел о смерти своей жены и ребенка — волнение, которое он переносил стоически.
«Собирай, девочка, розы, пока ты еще цветешь, и помни, как быстро время летит…».
Послышался стук копыт. Мужчины обернулись и посмотрели туда, откуда доносился цокот. Со стороны реки галопом мчалась забрызганная грязью лошадь, на спине у нее сидел мальчик лет восьми-девяти.
— Это Павлиний, — радостно воскликнул ритор.
Грациллоний и раньше видел мальчика, внука Авсония, родившегося в Македонии, но приехавшего сюда, чтобы получить блестящее образование. Вынужденный из-за дождя сидеть взаперти, он чувствовал себя несчастным, несмотря на то что Авсоний был неизменно добр к нему. Прогулка развлекла ребенка. Услышав приветствие дедушки, он подстегнул лошадь и, подъехав, вежливо поздоровался.
— Ты готов снова взяться за книги? — улыбаясь, спросил Авсоний.
— Можно мне еще немного покататься? — взмолился Павлиний. Он говорил с легким греческим акцентом. — Буцефалу хочется сделать еще круг.
— Дисциплина и еще раз дисциплина. Прежде чем ты сможешь назвать себя мужчиной, научись держать себя в узде… Но если тебе это доставляет удовольствие, то мне будет только приятно. Поезжай. «Мчись во весь опор, отважный мальчик, и ты доберешься до звезд», — посмеиваясь, закончил цитату Авсоний. — Подумай над этой строкой, и тебе будет интереснее читать Вергилия.
— Спасибо! — крикнул Павлиний и умчался, поднимая комья влажной земли.
Авсоний пощелкал языком и покачал головой:
— Я должен быть с ним построже, — сказал он. — Иначе его способности ритора пропадут напрасно. Но это непросто, я помню, каким был в этом возрасте его отец.
Грациллоний вспомнил о Дахилис и Дахут.
— Да, непросто, — сказал он с неожиданной тоской и поспешно добавил: — Он должен держать себя в форме. Пусть накачивает мускулы.
— Зачем? Мы, современные люди, не благоговеем перед атлетами, как греки. Он доложен пойти по моим стопам — уметь писать, читать, служить обществу.
Грациллоний посмотрел на восток, на долину Дурания, через которую он приехал в Бурдигалу. Неподалеку тянулись заросшие лесами обрывы и ложбины. По пролегающей между ними узкой тропинке иногда проезжали торговцы, опасавшиеся поджидавших их разбойников.
— Как вы считаете, долго еще будет продолжаться такая жизнь? — резко спросил он. — Прошло уже почти двадцать пять лет с тех пор, как варвары захватили акведуки Лугдуна.
Авсоний кивнул.
— Я помню. В тот год снизили налоги.
— Для вас это важнее всего?
— Все признают, что настали беспокойные времена, — уголки губ на его старческом сморщенном лице скорбно опустились. — Моему другу Дельфинию повезло — он уехал до того, как его жена и дочь приняли мучения от рук тирана Максима, — Авсоний схватил Грациллония за руку. — Ты как-то намекнул, что был свидетелем жестокой расправы в Августе Треверорум. Если ты не хочешь об этом говорить, я пойму. Но мученики нашли спасение на небесах — мы должны в это верить, — и правосудие восторжествовало.
— Да? — удивленно спросил центурион. — Каким образом?
— Ты не слышал?.. Хотя откуда ты можешь знать, постоянно находясь в дороге.
«Или во Вьенне», — хотел добавить Грациллоний, но промолчал.
— Я получил несколько писем, в том числе от коллеги, который состоит в переписке с Мартином, епископом Кесародуна Турона.
У Грациллония забилось сердце:
— Я встречал этого человека. Расскажите, что произошло.
— Мартин собирался ехать домой, и тут узнал о расправе над присциллианистами и о том, что Максим нарушил свое обещание даровать им пощаду. Епископ перекрыл дорогу в Августу и потребовал встречи с императором. Ему отказали. Но жена Максима, набожная женщина, пришла в ужас и попросила Мартина отобедать с ней и обсудить случившееся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Прекрасная мечта, сын мой, — прошептал Сирус. — Несбыточная, я боюсь, но прекрасная. Митра — часовой на границе света и тьмы… — он опустил голову, потом вскинул ее и судорожно вздохнул. — Мне надо подумать, почитать, помолиться. Это против всех правил. Но я этого хочу, очень хочу. Ты можешь зайти завтра на закате? Приведи своих единоверцев. Это будет обычный ритуал, они тоже смогут в нем участвовать. Приходите, приходите…
Грациллоний подал Сирусу руку и помог тому дойти до постели.
Молельня в честь бога Митры была небольшой. Во Вьенне они собирались в доме Сируса, в одной из комнат. Окна там закрыты досками и заштукатурены, чтобы было похоже на пещеру. Скамейки расположены вдоль стен, и между ними оставлен проход. Паперть отгорожена от входа веревкой. Ни купели, ни изображения Времени с головой льва, только чан для святой воды. Над столом, который служил алтарем, едва можно было разглядеть Митру, убивающего быка, и чуть заметные изображения Факельщиков. Все чисто прибрано, горят свечи, в воздухе витает сладковатый запах ладана. И горсточка прихожан — все седовласые.
Когда смолкла беспорядочная болтовня и люди вошли в святилище, воцарилась тишина. Младшие члены братства остались за веревкой, благоговейно взирая на старших, — двоих Львов, двоих Персов (Грациллония и еще одного), Посланника Солнца и святого отца, прошествовавших мимо них в легком облачении. Перед Тавроктонией также стояло вино. Двое стариков — Митра и Побеждающий Солнце — были обнажены по пояс. Литургия была короткой. Когда Вороны, Оккультисты и Солдаты принесли священное мясо, впередистоящие продвинулись к скамейкам. В рамках предписанного аскетизма такая еда почиталась лучшей. Для Грациллония она являлась древним символом небесного благословения. Он ел не спеша, хотя за последние три года единственной священной пищей, которую он вкушал, были лишь молитвы во славу ближнего.
В голове его роились мысли. Ради чего он это делает, зачем он к этому стремится? Грациллоний отдавал себе отчет, что его религиозные устои не настолько сильны, он не чувствует духовной близости к тому же Мартину из Тура. Но к кому еще он мог примкнуть? Божества Ахилла, Энея, Верцингеторига мертвы: это призраки, блуждающие по узким горным дорожкам, кладбищам и пыльным страницам книг. Боги Иса бесчувственны. Христос — мертвенно-бледный странник. Рим овдовел, его жена, Республика, и их сыновья давно пали в бою, а его самого грабят бандиты. Выстоял один Митра. Только Митра.
II
После посвящения в святые отцы Грациллоний почувствовал, что усталость свалилась с него как свинцовый плащ. Это была победа.
За короткое время ему предстояло многому научиться. У него не было дара овладевать доктринами, словами, жестами, тайнами; ему придется их зубрить у окна до самого рассвета, урывая несколько часов, чтобы поспать и увидеть беспокойные сны. А пока он должен стремиться сохранить целомудрие и благочестие. Это нетрудно для тела — ему придется сделать лишь чуть больше упражнений, соблюдать умеренность и чистоту. Но мышление посвященного было, как у всех варварских новобранцев, — неумелых, недисциплинированных, мгновенно готовых сникнуть под буравящим взглядом муштрующего их командира. Должны будут пройти годы, прежде чем он сможет заниматься делом в открытую, проведя остаток жизни в каждодневном познании мудрости. Он обретал ее через учение, набожность, избегая разногласий с власть имущими.
Возможно, никто его не осудил бы. Он въехал во Вьенну тихо, не привлекая внимания, на вопросы о тайной миссии отвечал уклончиво. Никто ничего не знал, и его люди, за исключением Маклавия, Верики и Кинана, его друга-митраиста, и Админия, радовались тому, что были предоставлены сами себе. Эти его не выдадут. Посвящение научило его молчанию. Однако кто-то наверняка мог заметить отлучки Грациллония и то, что он зачастил в дом Сируса.
«Не важно», — подумал он. К тому времени, когда эти слухи дойдут до Треверорума, — если дойдут, — он уже будет в Исе. Максим расценит его вступление в митраистскую церковь как акт неповиновения, — так и есть на самом деле, — но в ближайшие два-три года ничего не сможет поделать, а за это время всякое может случиться. Живи как живется, ты солдат на поле битвы.
Грациллония подвели к Посланнику Солнца, и Сирус посвятил его в Таинство. Сквозь усталость он осознал лишь, что преодолел некую черту на нескончаемой дороге, ведущей вверх.
Когда Сирус и Котта завершили ритуал посвящения Грациллония в святые отцы, он впервые, собственными руками — крестьянина, солдата, дровосека — поднял перед жертвенным алтарем кубок и выпил освященное вино; затем сразу, неожиданно, на него снизошла благодать. Может, из мрака души поднялось солнце, чтобы засиять в его сердце во всем своем великолепии? Он не знал. Произнося слова, он плакал.
Его обняли.
— Милость Митры всегда будет с тобой, возлюбленный брат, — произнес Сирус.
Конечно, это было невозможно. Когда он выйдет из святая святых, это уже будет не Грациллоний. То, что произошло с ним там, он едва помнил.
«Может быть, Ты снова явишься мне, Господь моих отцов? А может, и нет. Я этого не достоин. Но и мое бренное тело, и запятнанная душа будут верно служить Тебе».
Сирус попросил Грациллония оказать им честь и отпраздновать день рождения вместе с ними. Старик всплакнул, когда услышал в ответ, что это неблагоразумно. Легионеры подозрительно долго у него засиделись, и надо немедленно уезжать. На прощание Грациллоний с Сирусом поцеловались.
Утром отряд отправился на запад, в Бурдигалу. У Грациллония оставалось еще одно неисполненное обещание.
III
Децимий Магн Авсоний улыбнулся.
— Судя по твоему рассказу, леди Бодилис более интересна как женщина, чем как человек, с которым состоишь в переписке, — сказал он. — Видишь ли, у нее ко мне столько вопросов, что я теряюсь в догадках. Поначалу я пришел к выводу, что она одаренный человек, но обречена влачить существование в некоем стоячем болоте. Я ошибся. То, что ты рассказал, заставило меня призадуматься: почему бы Ису не стать центром мировой цивилизации? Если бы я мог путешествовать, Грациллоний, то поехал бы с тобой и проверил. «О, если бы Юпитер мог вернуть мне ушедшие годы!» — произнеся эту цитату, он тяжело вздохнул, но не потому, что ему стало жалко себя. — Я слишком много говорю, — продолжал он. — Лучше буду слушать. В каком-то смысле Ис от нас дальше, чем самая удаленная земля. Таинственные силы веками трудились, чтобы стереть это название из нашей памяти. Ты еще немного побудешь здесь?
— Мне пора возвращаться, господин, — ответил Грациллоний.
— Ты неутомим. Ты жаждешь превосходства. Что ж, давай перед обедом несколько умерим твой пыл.
Авсоний проводил гостя до дверей.
Грациллоний охотно пошел с ним. Последние два дня из-за промозглой погоды на улицу никто не выходил. И он, оставив своих людей в казармах, провел их в обществе поэта. Не потому, что ему было скучно одному, просто Авсоний был прекрасным собеседником. Все еще подтянутый и подвижный, в свои семьдесят пять лет он был более чем знаменитым учителем риторики; в Тревероруме он учил злосчастного будущего императора Грациана, впоследствии префекта Галлии, Ливии и Италии, а со временем и консула. Закончив учительствовать после прихода к власти Максима, он продолжал живо общаться с друзьями, учениками, гражданами, слугами и соседями, а его перо по-прежнему выводило стихи, посвященные друзьям, живущим в разных концах империи.
Тем не менее Грациллонию было особенно приятно оказаться в галерее деревенского дома. Он вдохнул свежий воздух и огляделся. Дождь и слякоть сменило взошедшее на юге солнце, и оттого казалось, что январский день сулит весну. По земле струились темные ручьи и стекали в Гарумну; над рекой, взбаламученный легким ветерком, клубился туман, из-за которого было совсем не видно виноградника. С мощеной дорожки, по которой шли мужчины, взметнулись голуби, надменно расправив сизые хвосты.
— Раб сказал, что у тебя есть несколько свитков, — произнес Авсоний. — Позволь узнать, что в них написано?
Грациллоний заколебался. Их ему дал Сирус, чтобы он запоминал доктрины и ритуалы, которые должен знать только святой отец, но никак не человек ниже саном. В Исе, когда они станут ему не нужны, он прочтет молитвы и сожжет их.
— Простите, мне запрещено об этом говорить. — Авсоний пристально посмотрел на него и пробормотал:
— Ведь ты не христианин, верно?
— Я последователь бога Митры.
— Этого следовало ожидать. Сам я христианин, но считаю, что нет смысла презирать предков или современников-иноверцев. Господь слишком велик, чтобы его можно было постичь через одну религию, и мы, смертные, делаем все, чтобы отдать ему дань уважения и возделывать наш сад.
Грациллоний вспомнил стихи Авсония, которые ему показывала Бодилис. Они были обыденны, местами в них проскальзывал юмор, местами — грусть, а подчас — когда он скорбел о смерти своей жены и ребенка — волнение, которое он переносил стоически.
«Собирай, девочка, розы, пока ты еще цветешь, и помни, как быстро время летит…».
Послышался стук копыт. Мужчины обернулись и посмотрели туда, откуда доносился цокот. Со стороны реки галопом мчалась забрызганная грязью лошадь, на спине у нее сидел мальчик лет восьми-девяти.
— Это Павлиний, — радостно воскликнул ритор.
Грациллоний и раньше видел мальчика, внука Авсония, родившегося в Македонии, но приехавшего сюда, чтобы получить блестящее образование. Вынужденный из-за дождя сидеть взаперти, он чувствовал себя несчастным, несмотря на то что Авсоний был неизменно добр к нему. Прогулка развлекла ребенка. Услышав приветствие дедушки, он подстегнул лошадь и, подъехав, вежливо поздоровался.
— Ты готов снова взяться за книги? — улыбаясь, спросил Авсоний.
— Можно мне еще немного покататься? — взмолился Павлиний. Он говорил с легким греческим акцентом. — Буцефалу хочется сделать еще круг.
— Дисциплина и еще раз дисциплина. Прежде чем ты сможешь назвать себя мужчиной, научись держать себя в узде… Но если тебе это доставляет удовольствие, то мне будет только приятно. Поезжай. «Мчись во весь опор, отважный мальчик, и ты доберешься до звезд», — посмеиваясь, закончил цитату Авсоний. — Подумай над этой строкой, и тебе будет интереснее читать Вергилия.
— Спасибо! — крикнул Павлиний и умчался, поднимая комья влажной земли.
Авсоний пощелкал языком и покачал головой:
— Я должен быть с ним построже, — сказал он. — Иначе его способности ритора пропадут напрасно. Но это непросто, я помню, каким был в этом возрасте его отец.
Грациллоний вспомнил о Дахилис и Дахут.
— Да, непросто, — сказал он с неожиданной тоской и поспешно добавил: — Он должен держать себя в форме. Пусть накачивает мускулы.
— Зачем? Мы, современные люди, не благоговеем перед атлетами, как греки. Он доложен пойти по моим стопам — уметь писать, читать, служить обществу.
Грациллоний посмотрел на восток, на долину Дурания, через которую он приехал в Бурдигалу. Неподалеку тянулись заросшие лесами обрывы и ложбины. По пролегающей между ними узкой тропинке иногда проезжали торговцы, опасавшиеся поджидавших их разбойников.
— Как вы считаете, долго еще будет продолжаться такая жизнь? — резко спросил он. — Прошло уже почти двадцать пять лет с тех пор, как варвары захватили акведуки Лугдуна.
Авсоний кивнул.
— Я помню. В тот год снизили налоги.
— Для вас это важнее всего?
— Все признают, что настали беспокойные времена, — уголки губ на его старческом сморщенном лице скорбно опустились. — Моему другу Дельфинию повезло — он уехал до того, как его жена и дочь приняли мучения от рук тирана Максима, — Авсоний схватил Грациллония за руку. — Ты как-то намекнул, что был свидетелем жестокой расправы в Августе Треверорум. Если ты не хочешь об этом говорить, я пойму. Но мученики нашли спасение на небесах — мы должны в это верить, — и правосудие восторжествовало.
— Да? — удивленно спросил центурион. — Каким образом?
— Ты не слышал?.. Хотя откуда ты можешь знать, постоянно находясь в дороге.
«Или во Вьенне», — хотел добавить Грациллоний, но промолчал.
— Я получил несколько писем, в том числе от коллеги, который состоит в переписке с Мартином, епископом Кесародуна Турона.
У Грациллония забилось сердце:
— Я встречал этого человека. Расскажите, что произошло.
— Мартин собирался ехать домой, и тут узнал о расправе над присциллианистами и о том, что Максим нарушил свое обещание даровать им пощаду. Епископ перекрыл дорогу в Августу и потребовал встречи с императором. Ему отказали. Но жена Максима, набожная женщина, пришла в ужас и попросила Мартина отобедать с ней и обсудить случившееся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51