– Ну что ж. Таким я и был.
Его глаза оставались более или менее нацеленными вперед, когда он тихо пропел:
– Но это было давно и в очень дальней стороне.
– Точно, – улыбнулась Энн. – Мой дорогой, ближайшая келья в четырех с третью световых лет отсюда. София знает. Я знаю. Марк…
– … мой исповедник.
– У Джимми и Джорджа нет ключа, но для них обоих тут нет совершенно никакой разницы, – сказала Энн. – Так что остается Эмилио.
Д. У. плавно осел на колени, жестом велев Энн не приближаться. Осторожно двигаясь, он протянул руку, остановив ладонь над маленьким пучком пыльной бледно-лиловой листвы, и замер на несколько секунд. Внезапно его кисть упала, плотно прижавшись к грунту, а затем подняла крохотного двуногого змеешея, который, оставаясь практически незаметным, медленно пропихивался в чью-то нору, надеясь поживиться. Поднявшись, Д. У. вручил его Энн.
– Ну разве не прелесть! Взгляните, у него пара рудиментарных передних лап, – Воскликнула она, держа зверька так, чтобы Д. У. мог рассмотреть. – Я бы никогда его не заметила. Вы молодец.
– Когда станете взрослой, как я, мадам, многое узнаете про маскировку.
– Еще бы, могу вообразить, – сказала Энн.
Она поместила змеешея обратно в норку, и они продолжили прогулку.
– Эмилио вас очень высоко ставит, Д. У. Но, по-моему, кое-что в вашей личности остается для него загадкой.
– Еще бы, – сказал Д. У. – Я не стыжусь себя. Но если б Эмилио знал все, когда был мальцом, он бы ко мне на милю не подошел. И после стольких лет незнания какой смысл что-то говорить?
– Чтобы снять груз. Быть принятым таким, какой вы есть. Не думаете же вы, что он станет относиться к вам хуже.
Не глядя на Энн, он улыбнулся и одной рукой обнял ее за плечи.
– Понимаете, Энн, загвоздка как раз в этом. Я боюсь, что станет относиться ко мне лучше. Вернее, боюсь, что этот вопрос будет в какой-то мере занимать его мысли, а сейчас я не хочу отвлекать Эмилио пустяками. Конечно, он разберется и поймет, что я все время играл с ним честно…
– Так сказать. Д. У. рассмеялся.
– Слабо сказано!
Остановившись, он выковырял ногой камень из грунта и продолжил:
– Не то чтобы я лгал ему. Просто эта тема не поднималась. Я никогда не спрашивал его, честен ли он, а он никогда не спрашивал меня, нечестен ли я. Ближе всего мы подошли к этому, когда много лет назад он спросил меня про другого парня. Я просто сказал ему: дьявольщина, разные люди выбирают разные пути.
– И как он это воспринял? – спросила Энн, улыбаясь.
– Хладнокровно.
Д. У. посмотрел на горы, высившиеся к югу от них. Где-то там, по другую сторона хребта, находилась могила Алана Пейса.
– Послушайте, Энн. Пока все идет отлично. От Эмилио мне ничего не нужно. Что творилось в моей голове много лет назад – мое дело. И это уже история.
Она не возражала. То же самое Энн могла бы сказать о себе, если б они поменялись местами.
– Ладно, ладно. Сообщение принято.
– Энн, я ценю ваше мнение, и при других обстоятельствах вы могли бы быть правы. Но здесь, сейчас…
Наклонившись, Д. У. поднял камень, который только что выворотил, и швырнул через ущелье, хлестко и точно. До противоположного края тот не долетел совсем немного и застучал вниз по откосу – к реке, бежавшей под ними.
– Что меня заботит – это картина в целом. – продолжил он. – Вы не хуже меня знаете, что все в нашей миссии чертовски близко к чудотворству. И ключом к нему служит Эмилио. Я не хочу мутить воду! Я не хочу, чтобы он думал обо мне. Или о Мендес – по крайней мере, пока. Я не собираюсь мешать их совместной работе, поскольку они справляются отлично. Но, если честно, я затаил дыхание.
Наступила пауза, и Энн уселась на землю, свесив ноги за край. Не настолько уверенный в прочности скалы, Д. У. некоторое время постоял рядом, но затем наконец присоединился к ней и занялся метанием камней в пустоту.
– Д. У, я не спорю с вами. Я просто спрашиваю, хорошо?
Он кивнул, поэтому Энн продолжила:
– Давайте считать, что Эпоха Чудес еще не закончилась, ладно? И мы оба знаем, что Эмилио особенный человек. Но и София тоже, верно?
– Пока нет возражений.
– Видите ли, мне кажется, на стороне любви, секса и семьи стоят некие высшие силы. Помнится, довольно авторитетная Персона однажды сказала, что человеку нехорошо быть одному. Рим, со всеми его кельями, – Энн повела рукой, – очень далеко отсюда. Мы отсутствуем там почти два десятилетия. Возможно, священникам сейчас разрешено жениться! И в любом случае, я не понимаю, в чем Эмилио обманет Господа, если полюбит Софию.
– Энн, вы ступили на зыбкую почву.
Потянувшись назад, Д. У. зачерпнул горсть гравия. По его лицу пробежала судорога боли, но Энн отнесла это на счет темы разговора.
– О черт, я не знаю. Может, это ничего не нарушит. Может, они будут счастливы, заведут кучу прелестных детишек, а Бог возлюбит их всех…
Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к шуму реки и глядя на запад, где небо пылало красками первого заката. Похоже, Д. У. обдумывал что-то, и Энн ждала, пока он снова заговорит.
– Отнеситесь с терпением к моим словам, поскольку я пытаюсь нащупать истину, тычась вслепую. Но, Энн, – мягко произнес он, – мне кажется, что святость, как и гениальность, базируется на вдохновенном упорстве. Это последовательное стремление к поставленной цели. Это те настойчивость и сосредоточенность, которые я вижу в Эмилио.
– Д. У, вы серьезно? – Энн застыла, широко открыв глаза. – По-вашему, Эмилио свя…
– Я не сказал этого! Сейчас я говорю абстрактно. Но мы с Марком обсуждали эту версию. Да, я вижу, какие возможности для нас открываются, а моя задача, Энн, обеспечить успех миссии. – Д. У. помедлил секунду, прежде чем сознаться: – Может, и напрасно, но я фактически употребил это слово в своем докладе, отосланном в Рим. Я написал, что, по-моему, среди нас находится великий подвижник, настоящая путеводная звезда. «Обручен с Господом, а в иные моменты полностью причащается к священной любви» – вот как я это сформулировал.
Бросив последние несколько камней, он смахнул с ладоней землю и наклонился вперед, упершись локтями в колени и свесив костистые кисти между голеней, глядя, как камушки катятся вниз, стуча по откосу.
– Чертова куча административных проблем, – произнес он после паузы. – Там, на Земле, они не спрячут это в Школе Выдающихся Иерархов.
Энн не нашла что сказать и уставилась на облака западного края неба, похожие на взбитые сливки, расцвеченные клубникой и малиной, брусникой и манго. Ей никогда не надоедало смотреть на здешние облака.
– Энн, – продолжал Д. У. задумчиво, – я вправду беспокоюсь о Софии. Я ужасно привязан к девочке и не хочу, чтобы она пострадала. Снаружи она сплошь воля и холодный ум, но, Боже ее храни, в душе малышки полно битого стекла. Если придется выбирать, Эмилио выберет Господа, а мне и думать не хочется, как она это примет. Поэтому не нужно поощрять ее надежды, понимаете?
Д. У. поднялся на ноги. Энн заметила, что он выглядит слегка бледным, но следующее его замечание поразило ее настолько, что отбило всякую охоту расспрашивать.
– Жаль, что София не втюрилась в малыша Квинна или в Робичокса.
Тоже встав, Энн нахмурилась, сбитая с толку:
– Ну, Джимми – пожалуй. Но Марк? Я думала, он… ну, вы знаете. Я думала…
– Вы думали, что Робичокс гей? – Д. У. захохотал, и с полдюжины коронариев взмыло в воздух. Явно развеселившись, он обхватил тощей рукой ее плечи. – О, Боже. Не-е-ет. И близко не попали. Марк Робичокс, – сообщил Д. У, когда они двинулись дальше, – влюблен в заглавную букву П, в Природу, а женщины – это для старины Марка природа в красивейшем из ее проявлений! Он любит женщин. На свой лад Марк тоже мистик. Доказательства реальности Господа он видит во всем. Это почти исламистская теология. Робичокс не разделяет естественное и сверхъестественное. Для него это явления одного порядка, и он преклоняется перед ними. Особенно если это явление – женщина.
Он посмотрел на Энн, все еще изумленно таращившую глаза, и рассмеялся:
– Сейчас вы скажете про административную проблему! Архиепископ отправил старину Марка работать в мужскую школу именно для того, чтобы держать его подальше от неприятностей. Он никогда ни за кем не приударял, но он привлекательный сукин сын, а одно ведет к другому. Не способен сказать «нет», если к нему приходит женщина. И они, понятное дело, приходили. Лучший терапевтический партнер в Квебеке – вот что я слышал.
– Буду иметь в виду, – сказала Энн, задохнувшись от смеха, но не смогла удержаться, чтобы не сказать: – Поэтому целибат – оптимальное решение.
– Ну, в каком-то смысле, возможно, так и было – поначалу, пока Марк исправлялся. Но вернемся к Эмилио, – настойчиво сказал Д. У. – Для него разделение между естественным и сверхъестественным является базисным. Бог не повсюду. Бог не присущ всему. Бог где-то там, к Нему нужно тянуться, стремиться. И вам придется поверить мне на слово, но для Эмилио целибат – это часть сделки. Это способ концентрации, фокусирования на одной цели. И мне кажется, у него получилось. Я не знаю, он ли нашел Бога или Господь пришел и завладел им…
Сейчас они снова видели хамрий-убежище, залитое струившимся с запада светом, похожим на расплавленную медь. Аскама все еще лежала на коленях Эмилио и, видимо, спала. София склонилась над компьютерным блокнотом. Заметив их, Эмилио вскинул руку. Они помахали в ответ.
– Хорошо, я поняла, – сказала Энн. – Постараюсь в это не встревать. Возможно, все к лучшему.
– Надеюсь, что да. Очень многое поставили на карту – и он, и она. Да и все мы тоже.
Он схватился за живот и поморщился.
– Черт!
– Вам плохо?
– Нет. Нервы разыгрались. Я на все реагирую брюхом. Я догадывался, что вы знаете, но произнести вслух – это несколько другое.
– А во что верите вы, Д. У.? – спросила Энн, стоя на тропе, сбегавшей вниз по склону.
– О дьявол! Я стараюсь совместить в своем сознании оба проявления Господа, трансцендентное и интимное. А бывают дни, – сказал он, коротко усмехнувшись, – когда я думаю, что на самом деле Бог – комедиант вселенского масштаба.
Вскинув брови, Энн взглянула на него.
– Энн, Господь сотворил Д. У. Ярбро католиком, либералом, уродливым, веселым, белокурым поэтом, а затем устроил так, чтобы он родился в Уэйко, штат Техас. И я спрашиваю вас: можно ли после этого заподозрить Бога в серьезности?
Смеясь, они направились вниз по ступеням, к высеченной в камне квартире, которую они называли ныне своим домом.
Объект этого разговора не подозревал, до какой степени возвышенное состояние его души привлекает внимание других. Он истекал потом, потому что Аскама, свернувшаяся на его коленях, излучала тепло, точно четвертое солнце в разгаре дня. И если бы кто-нибудь вместо предположения, будто он размышляет о славе Господней или синтезирует новую, тщательно обоснованную модель грамматики руанджа, прямо спросил его, о чем он думает, Эмилио без колебаний сказал бы: «Я думаю, как мне недостает пива».
Пиво и бейсбольный матч по радио, чтоб слушать его вполуха во время работы, – было бы идеально. Но даже ощущая нехватку этих двух элементов блаженства, он был совершенно счастлив и сознавал это.
Прошедшие недели были наполнены откровением. На Земле – в Судане и Арктике – Эмилио довелось увидеть, что благородство, самоотверженность, богатство души подвигают людей на великие деяния, и в такие минуты он ощущал, что близок к пониманию Господа. Зачем, спросил он себя как-то, совершенный Бог создал Вселенную? Чтобы быть щедрым к ней, полагал он сейчас. Ради удовольствия видеть, как ценятся Его безупречные дары. Может, это и означало найти Господа: понять чем тебя наделили, познать божественную щедрость, осознать, что все мы – Его дети…
Чувство, будто тебя поглотило – переполнило и зачаровало, – конечно, прошло. Никто не пребывает долго в таком состоянии. Вспоминая о нем, Эмилио все еще испытывал потрясение, а иногда ощущал в глубинных пластах своей души нечто, похожее на приливную тягу. Бывали периоды, когда он не мог закончить ни одной молитвы… даже едва мог начать: слова ее были для него слишком огромны. Но проходили дни, многое становилось привычным, и даже это Эмилио ощущал как подарок. У него здесь было все. Работа, друзья, истинная радость. Временами он плакал от осознания этого, а благодарность теснила грудь.
Самые простые вещи наполняли его блаженством. Вот как сейчас: он сидел с Софией и Аскамой внутри хамши-дерева, на равнине, где они могли без помех работать днем, пока другие спали. – Чайпас показала им, как сотворить чудесное, продуваемое ветром убежище, просто прорезав коридор к естественной полянке внутри деревьев. Взрослые растения имели в диаметре пятнадцать-двадцать футов и состояли из тридцати-сорока стеблей, росших кустом и вздымавшихся к зонту из листьев. Лиственный навес был настолько плотным, что к центру дерева мог пробиться только самый сильный ливень, а внутренние стебли естественным образом отмирали, оставляя снаружи круг из живых стволов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71