А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Извини, Тахад, это сложно объяснить, – выдавил Сандос, отправлявшийся в Кливленд, чтобы стать интеллектуальной падалью для ИИ-стервятника – ad majorem Deigloriam. – Это кульминация трехлетней шутки.
Спустя целых тридцать лет или всего десятью годами позже, измученный и неподвижный, лежа, уставившись в темноту, после того как три солнца Ракхата давно зашли, больше не истекая кровью, перестав блевать и отойдя от шока настолько, чтобы вернулась способность мыслить, Эмилио Сандос подумал, что, возможно, этот день в Судане был на самом деле лишь частью подготовки к кульминации всей его жизни.
Это была странная мысль, учитывая обстоятельства. Даже тогда он это понимал. Но думая так, Эмилио с пугающей ясностью осознал, что на своем пути открытий в качестве иезуита он стал не просто первым человеком, ступившим на Ракхат, не только исследовал районы самого крупного материка этой планеты, выучил два здешних языка и полюбил некоторых из его жителей. Он также обнаружил самые дальние рубежи веры, а заодно определил точную границу отчаяния. И как раз в этот миг Эмилио научился по-настоящему страшиться Господа.
3
Рим: январь, 2060
Еще через семнадцать лет или же всего один год спустя, направляясь к Эмилио Сандосу через несколько недель после их первой встречи, Джон Кандотти едва не свалился в Древний Рим.
Этой ночью грузовой фургон добавил последнюю толику груза и вибрации к тому, что могла выдержать улица XIX века, проложенная над средневековой спальней, которую устроили в стенах высохшего римского бассейна, и все это бредовое сооружение обвалилось. Дорожная команда ухитрилась вытащить фургон, но огородить провал не удосужилась. Спешащий, как обычно, Джон едва не влетел в эту дыру. О том, что дело неладно, его предупредило странное эхо шагов, и он затормозил, задержав ногу в воздухе и остановившись как раз вовремя, чтобы не свернуть себе шею весьма любопытным, с точки зрения историков, способом. Именно такие вещи постоянно нервировали его в Риме, но из этого случая Джон вывел комичное заключение: его жизнь в этом городе в основном зависит от слуха.
На сей раз Джон решил заглянуть к Сандосу утром, надеясь застать его бодрым после ночного отдыха, чтобы попытаться вразумить. Кто-то должен объяснить парню, меж какими молотом и наковальней он оказался. Хотя Сандос не хотел говорить о миссии, команда корабля, каким-то чудом отправившая его обратно, пострадала не от этого умалчивания. Люди, утверждающие, что межзвездное путешествие нерентабельно, не учитывают громадные коммерческие возможности, возникающие из-за наличия событий, о которых можно рассказать аудитории из восьми с лишним миллиардов заинтересованных слушателей. Консорциум по контактам выжал из этой драмы все, что можно, выдавая ее крошечными эпизодами, выдаивая у публики интерес и деньги даже после того, как стало ясно, что их собственные люди, вероятно, погибли на Ракхате.
В конце концов они подошли к той части рассказа, где находят Сандоса, и тут все оказались в дерьме. Исчезновение чудаковатых иезуитских миссионеров трансформировалось из трагической загадки в безобразный скандал: насилие, убийство и проституция, поставляемые в дразнящих дозах, от которых волосы вставали дыбом. Первоначальное восхищение публики научной сноровкой и решительной стремительностью, сделавшими эту миссию возможной, повернулось на 180 градусов, а освещение в новостях стало столь же безжалостным, насколько оно было циничным. Почуяв кровь, медиа-акулы преследовали каждого, кто был еще жив и мог знать членов иезуитской миссии. Подробности частной жизни Д. У. Ярбро, Марка Робичокса и Софии Мендес были вытащены на свет и цинично прокомментированы журналистами, чье собственное поведение оставалось за кадром. Но осыпать бранью можно было лишь единственного выжившего, Сандоса, и поэтому он стал главной мишенью, несмотря на то, что люди, знавшие его до миссии, вспоминали о нем, как правило, с любовью или уважением.
Если бы Сандос был здесь непорочен, как младенец, это ничего бы не изменило, думал Джон. Там он был шлюхой и убийцей. Чтобы этот котелок закипел, не требовалось никакого дополнительного скандала.
– Мне нечего сказать. Я выйду из Ордена, – продолжал упорствовать Сандос, когда на него наседали. – Мне нужно лишь немного времени.
Возможно, он думал, что, если будет хранить молчание, интерес угаснет; или он считал, что сможет выдержать преследования и нажим. Джон сомневался в этом; репортеры съедят Сандоса живьем. Его знали по всему миру, а эти руки – словно каинова печать. На Земле для него не осталось безопасного прибежища, кроме Ордена иезуитов, но даже там он был парией, несчастным ублюдком.
Однажды Джон Кандотти ввязался в уличную драку просто потому, что счел силы слишком неравными. За его хлопоты ему сломали нос, а парень, которому Джон помогал, вовсе не был преисполнен благодарности. И все же тогда он поступил правильно.
Неважно, насколько сильно Сандос оступился на Ракхате, думал Джон. Сейчас ему нужен друг. Так какого черта? Им вполне могу оказаться я.
В эту минуту Эмилио Сандос думал не о том, что его съедят заживо, а о еде. Он оценивал гренок на подносе с завтраком, принесенном в его комнату братом Эдвардом. Наверное, Эдвард полагал, что Сандосу пора пытаться жевать. Оставшиеся у Эмилио зубы теперь держались в деснах прочнее. И ему было стыдно, что приходится превращать пищу в пюре и сосать все через соломинку, что он инвалид…
Утерянные слова возвращались к нему, всплывая, точно пузырьки воздуха сквозь воду, врываясь в рассудок. У слова «инвалид» есть два смысла, два произношения. «Потерявший законную силу», – думал Эмилио. Я – инвалид.
Он застыл, напрягшись в ожидании шторма, но ощутил лишь пустоту. Это уже прошло, подумал Эмилио и вернулся мыслями к гренку. Еще не решаясь говорить без репетиции, он предварительно выстроил это предложение.
– Брат Эдвард, – сказал он наконец, – не будете ли вы столь добры, чтобы разломить хлеб на маленькие куски, а затем оставить меня одного?
– Конечно, сэр, – сказал Эдвард, хлопоча над подносом и расставляя все так, чтобы можно было легко достать.
– Это все было на английском, да?
– Да. Причем на очень хорошем английском, сэр.
– Если я буду путаться, вы мне говорите.
– Конечно, сэр.
Изоляция и пытки часто приводят к подобной дезориентации, к смешению языков. У Эдварда Бера было много опыта по уходу за такими людьми – тела разрушены, души надломлены, психика расшатана. Оценив эту особенную ситуацию и человека, который в нее попал, брат Эдвард как бы надел маску британского дворецкого, вроде бы забавлявшую Сандоса и позволявшую тому сохранять некоторое достоинство во время самых неловких моментов. С Сандосом следовало обращаться аккуратно. Его физическое состояние было столь плачевным, а положение в обществе столь сложным, что хотелось защитить его от воспоминаний о том, скольких друзей он потерял на Ракхате, как быстро их миссия пришла от надежд к краху и каким недавним все это было для него. Будучи сам вдовцом, Эдвард Бер уважал чужое горе.
– В конце концов все наладится, сэр, – сказал Эдвард после того, как раскрошил тост и пододвинул тарелку к Сандосу. – Старайтесь относиться к себе с терпением.
Повернувшись к окну, Эдвард раздвинул шторы, вытянувшись всем своим полным телом. Жена звала его Тедди Бером. – из любви и потому что сложением он напоминал плюшевого медвежонка.
– Если вам понадобится что-то, – сказал он Сандосу, – я рядом.
Затем Эдвард ушел.
Чтобы прикончить единственный гренок, потребовалось полчаса, и процесс этот был не из приятных; но никто не следил, и Сандос справился. Затем, к своему непреходящему удивлению, он ощутил, что его одолевает вялость, и заснул на солнце, обмякнув в кресле, стоящем возле окна.
Всего через несколько минут его разбудил стук в приоткрытую дверь. Сандос не мог повязать носовой платок вокруг дверной ручки – старинный обычай иезуитов, означавший «не беспокоить». Можно было попросить брата Эдварда сделать это вместо него, но Сандос об этом не подумал. В последнее время он вообще думал мало – к счастью. Вот сны, конечно, были безжалостны… Стук повторился.
– Входите, – позвал он, ожидая, что это Эдвард, пришедший за тарелками.
Но вместо него увидел секретаря отца Генерала, Йоханнеса Фолькера, странным образом сочетавшего в себе мягкость и жесткость. Испугавшись, Сандос поднялся на ноги и отступил, отгораживаясь от гостя стулом.
У Йоханнеса Фолькера был высокий, пронзительный голос, резонировавший в маленькой пустой комнате Сандоса, и Джон Кандотти услышал его еще из холла. Дверь в комнату была, как всегда, открыта, поэтому Джону не понадобилось стучать, чтобы вклиниться в разговор.
– Конечно, доктор Сандос, – говорил Фолькер, когда Джон вступил в комнату, – отец Генерал предпочел бы услышать, что вы решили остаться с нами…
– Отец Генерал очень добр, – прошептал Сандос, бросив на Джона усталый взгляд. Он стоял в углу, прижавшись спиной к стене. – Мне нужно немного времени. Я не стану досаждать вам дольше, чем необходимо.
– Ах… Видите, Кандотти? – сказал Фолькер, поворачиваясь к Джону. – Он непреклонен. Жаль, но бывают ситуации, когда уход человека полезен Ордену, – отрывисто произнес Фолькер, возвращаясь взглядом к Сандосу, – и я бы одобрил такое благородное решение. Естественно, мы будем рады предоставить вам прибежище, доктор Сандос, пока вы полностью не восстановите силы.
«Ничего себе, – подумал Джон Кандотти. – С чего ты так спешишь?»
Разгневанный, он уже собирался послать австрийца подальше, но тут увидел, что Сандоса начало трясти. Сперва Джон приписал это болезни. Ведь Сандос едва не умер. И все еще был очень слаб.
– Сядьте, святой отец, – негромко сказал Джон и двинулся к нему, чтобы проводить к креслу.
Остановившись позади Сандоса, он пристально посмотрел на Фолькера.
– Отец Фолькер, полагаю, отцу Сандосу не мешает немного отдохнуть. Сейчас же.
– О Боже. Я утомил вас. Простите.
Не дожидаясь дальнейших понуканий, Фолькер направился к двери.
– Фолькер болван, – презрительно сказал Джон Кандотти, когда шаги секретаря затихли в отдалении. – Не позволяйте ему запугивать себя. Вы можете оставаться здесь сколько вам нужно. Мы вовсе не торопимся сдавать вашу комнату кому-то еще. – Поскольку в этой комнате было больше не на что сесть, он примостился на край кровати. – Вам плохо? Вы выглядите слегка… – «Напуганным», – подумал он, но сказал: – Больным.
– Это… трудно. Быть окруженным столькими людьми.
– Могу вообразить, – сказал Джон машинально, но затем взял слова назад: – Простите. Я сказал глупость. Мне этого не вообразить, верно?
Мелькнула безрадостная улыбка:
– Надеюсь, что нет.
Поостыв, Джон отказался от мысли учить этого человека реальной жизни.
– Послушайте, святой отец, надеюсь, вы не против, я тут думал, как помочь вашим рукам, – сказал он чуть погодя, не вполне понимая, почему ему неловко об этом говорить.
Сам Сандос не пытался их прятать. Наверное, причина во всех делах, которые этот парень не может выполнять сам. Обрезать ногти, побриться, сходить в туалет. Только представишь все это, как пробирает дрожь. Порывшись в своем портфеле, Джон вынул пару тонких кожаных перчаток – пальцы отрезаны, края умело завернуты и подшиты.
– Со временем хирург, вероятно, сможет восстановить ваши кисти, но, видите ли, я подумал, что пока перчатки помогут вам продержаться. Вряд ли это добавит рукам ловкости, но, возможно, таким способом вы сумеете сжимать предметы.
Сандос смотрел на него, широко раскрыв глаза.
– Я хочу сказать, вам стоит их испытать. Если не сработает, ничего страшного. Всего лишь пара перчаток, верно?
– Спасибо, – сказал Сандос странным голосом. Довольный, что Сандос не обиделся на его предложение.
Джон помог ему втиснуть невероятно длинные, покрытые шрамами пальцы в перчатки. Какого дьявола они сотворили это с ним? – недоумевал Джон, стараясь обращаться осторожней с чувствительной новой тканью, затянувшейся лишь недавно. Все мышцы ладоней были тщательно отделены от костей, удваивая длину пальцев, и кисти Сандоса напомнили Джону скелеты времен его детских Хэллоуинов.
– Как мне теперь кажется, – сказал Джон, – хлопок подошел бы тут лучше. Все в порядке. Если эта пара износится, я сделаю другую. Я придумал, как приладить ложку в маленькую петлю, чтобы вам было легче есть. Иногда лучшим решением является самое простое, правда?
«Заткнись, Джон, ты болтаешь лишнее», – сказал он себе. Занятый надеванием перчаток, он совершенно не замечал слез, катившихся по изможденному бесстрастному лицу Сандоса. Закончив со второй перчаткой, Джон поднял глаза. И его улыбка испуганно увяла.
Сандос молча плакал, наверное, минут пять, неподвижный, словно икона. Джон оставался с ним, сидя на кровати и ожидая, пока он вернется из тех далей, куда его унесли воспоминания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов