— спросил охотник.
— Я… — Мальчик замялся. Он не был лесным троллем. Но тогда кто же он такой? — Я — Прутик, — ответил он.
— Прутик? Никогда не слышал о таком народце. Скорее ты похож на вислоуха или на туполоба. Даже мне трудно их различить. Однако они идут по хорошей цене. Небесные пираты предпочитают гоблинов из диких племен. Из них получаются отличные воины, несмотря на то что ими трудновато управлять. А прутики — хорошие воины?
Прутик заерзал на месте.
— Да нет, вообще-то не очень… — ответил он. Враль посопел носом.
— Пожалуй, много за тебя все равно не выручишь, — подытожил он. — Слишком уж ты костлявый. Впрочем, ты мог бы стать корабельным коком. Ты готовить умеешь?
— Вообще-то нет, — повторил Прутик. Он рассматривал свою ладошку. На мизинце была небольшая ссадина.
— Вот невезуха! — посетовал Враль. — Я тут напал на след шишкоголова — загнал бы его по хорошей цене, говорю тебе, — так знаешь, что случилось? Он угодил прямо в пасть дуба-кровососа и — привет! Даже мокрого места не осталось. Жуткое дело. А теперь мои ребята напали на твой след. И что? Не стоило хлопот, — добавил он, сплевывая на землю.
И тут Прутик понял, что за одежда на Врале-охотнике. Этот темный мех мальчик не мог спутать ни с чем. Сколько раз он гладил такую же пушистую, с прозеленью, гладкую шерстку!
— Толстолап! — Прутик сделал глубокий вдох: кровь бросилась ему в голову. На гадком, противном эльфе была шкура толстолапа!
Враль был меньше его ростом. Намного меньше. Прутик без труда одолел бы его. Но ему пришлось сдержать свое негодование: со всех сторон его на него смотрели горящие желтым огнем глаза голодных волков.
— У меня нет времени точить лясы с тобой целый день, — продолжал Враль, — есть дела и поважнее. Прощай, волчья приманка. Будь я на твоем месте, я бы полечил руку. Не всякий раз тебе повезет, как сейчас. Ну, пошли, ребята.
И, окруженный волками, Враль развернулся и исчез среди деревьев.
Прутик опустился на колени. Он снова оказался в лесу, но на этот раз толстолапа не было с ним. Милого, одинокого толстолапа больше не было на свете, и некому было оберегать его. Вокруг — только охотники да волки, шишкоголовы да туполобы…
— Ну почему? — заплакал он. — Почему так получается? Почему?
— А потому, — послышался чей-то голос, ласковый и нежный.
Прутик поднял глаза и вздрогнул от неожиданности. Существо, говорившее с ним, вовсе не выглядело ласковым и нежным. Тварь эта была ужасна.
— Итак, что привело тебя… ХЛЮП-ХЛЮП. , в наши… ХЛЮП-ХЛЮП — края?
Прутик уставился в землю.
— Я заблудился.
— Заблудился? ХЛЮП-ХЛЮП… Какая чепуха! Ты же здесь! — рассмеялась она.
Прутик, с трудом сглотнув слюну, поднял глаза.
— Так-то лучше… ХЛЮП-ХЛЮП… А теперь рассказывай все по порядку. Мы, балаболы, очень добрые… ХЛЮП-ХЛЮП. Мы всегда готовы выслушать других… — И отвратительная тварь захлопала огромными ушами, напоминавшими крылья летучих мышей.
Янтарный свет клонившегося к закату дня лился сквозь тонкие перепонки ушей, заодно высвечивая сеть мелких кровеносных сосудов. Солнечные блики ложились на жирную физиономию и мерцали на глазных стебельках. Стебельки были длинные, пористые, и тварь вертела ими по все стороны, то сводя, то разводя в стороны, и на кончике каждого из раскачивающихся отростков размещался выпученный зеленый глаз. Прутика затошнило, но он не мог отвести взгляда от чудовища.
— Ну? — произнесла тварь.
— Я… — начал Прутик.
— ХЛЮП-ХЛЮП!
Мальчик содрогнулся. Каждый раз, когда Прутик собирался что-то сказать, тварь высовывала из пасти длинный язык и облизывала один или другой немигающий зеленый глаз, и он тут же забывал, с чего начал. Глазные стебельки вытянулись, приблизившись к его лицу. Шарообразные глаза изучали его лицо с двух сторон.
— Знаешь, что тебе следует сделать, деточка? — наконец произнесла балабола. — Хорошо бы тебе — ХЛЮП-ХЛЮП — выпить чашечку дубояблочного чаю.
Пока они шли к ее дому в меркнущем оранжевом свете, балабола без умолку трещала. Она говорила, говорила и говорила, не замолкая ни на секунду. Привыкнув к ее тихому напевному голосу, Прутик уже не замечал ни огромных ушей, ни глазных стебельков, ни длинного языка, ни хлюпанья.
— Видишь ли, я всегда была не такая, как все, — объяснила она.
Прутик хорошо понимал ее.
— Балаболы всегда выращивали овощи и фрукты. Многие поколения поставляли эти продукты на рынки. И все же я всегда знала… — Она замолчала. — И я сказала себе: ты рождена не для того, чтобы тяпать мотыгой или торговаться на базаре. И это факт.
Они вышли на поляну, освещенную багровым вечерним заревом. Отблески света падали на какой-то круглый металлический предмет. Прутик, прищурясь, стал вглядываться. Под разлапистыми ветками кручиницы стояла маленькая крытая повозка. Балабола пошлепала к ней. Прутик наблюдал, как она сняла с крючка фонарь и повесила его на ветку.
— Пускай посветит нам, пока мы разберемся, что к чему, — усмехнулась она, выкатывая повозку из укрытия.
Прутик стал разглядывать кибитку. На миг ему показалось, что она бесследно исчезла. Прутик помотал головой: она снова предстала перед ним.
— Здорово, правда? — спросила балабола. — Кучу времени потратила, раскрашивая ее.
Прутик кивнул. От колес под деревянной рамой до шкуры, натянутой на обручи, чтобы вещи внутри не промокали, — каждый дюйм повозки был окрашен в различные оттенки зеленовато-коричневого, так что она идеально сливалась с лесом. На несколько секунд Прутик задержал взгляд на надписи: по борту тянулись забавные буковки-кривульки, напоминавшие скукоженные сухие листья.
— Да, это я, — с гордостью произнесла балабола, облизывая глаза. — «Балабола балабольская, знахарь и травник». А теперь давай-ка попьем чайку.
Вскарабкавшись по деревянным ступенькам, она скрылась в кибитке. Прутик видел, как она ставит котелок на плиту и ложкой насыпает в горшочек какие-то оранжевые хлопья.
— Я бы пригласила тебя зайти, — сказала она, оглядывая свое жилище, — но тут такой беспорядок… — Она обвела помещение рукой, показывая, что там творится.
Внутри стояли ряды кувшинчиков и графинчиков, заткнутых пробками, и бутыли с колыхающейся янтарной жидкостью, в которой плавали органы мелких животных. Тут были коробочки с семенами, ящички с листьями и полные до краев мешки, из которых на пол сыпались лесные орехи. Там были щипцы и пинцеты, осколки горного хрусталя, а еще — весы, груды бумаг и свернутая в рулоны кора. На крюках для просушки были развешены пучки трав и букеты цветов, а рядом висели засохшие жуки, слизняки и трупики мелких лесных жителей: лесных крыс, мышек-полевок, тушканчиков. И все это добро тихонько покачивалось, пока балабола заваривала чай.
Прутик терпеливо ждал. На небо вышла луна и тут же спряталась за край черной тучи. Лампа разгоралась все ярче. Рядом с кряжистым пнем Прутик увидел нацарапанное на земле сердце. Поперек рисунка лежала палочка.
— Ну, все готово, дружочек, — объявила балабола, высовываясь из кибитки. В каждой руке она держала по кружке, а под мышкой — какую-то жестянку.
— Угощайся, — сказала она. — Тут сухие семена. А я принесу что-нибудь, чтобы примостить наши зады.
Она сняла с крюков под рамой две деревянные колоды. Прутик сначала не заметил их, так хорошо они были замаскированы. Балабола грузно плюхнулась на сиденье.
— Ну ладно, что это мы все обо мне, да обо мне… — сказала она. — Я часами могу рассказывать про то, как живу в лесу, переезжаю с место на место, нигде не задерживаясь подолгу, как готовлю зелья и снадобья и помогаю, кому могу. Ну, как тебе мой чай?
Прутик сделал глоток.
— Очень вкусно, — признался он.
— Он из кожуры дубояблок, — пояснила хозяйка. — Очень хорош для сердца, для роста ногтей и просто незаменим для… — Она кашлянула, и глаза на отростках выкатились наружу. — Поддержания тонуса, если ты понимаешь, о чем я говорю. И к тому же — это лучшее лекарство от головокружений. — Она наклонилась к Прутику и шепнула ему прямо в ухо: — Я, конечно, не хочу хвастаться, но я лучше всех ориентируюсь в лесу: лучше всех знаю, кто тут живет и что тут растет.
Прутик ничего не ответил. Он думал о толстолапе.
— Я великолепно разбираюсь в целительных свойствах растений, — добавила она со вздохом. — Самой приходилось лечиться. — Балабола отхлебнула чай. Глаза на стебельках оглядели окрестность. Один из них уставился на палочку, лежавшую поперек нарисованного сердечка. — Ну, возьмем, к примеру, эту штуковину. Как ты думаешь, что это такое?
— Палка?
— Палка, да не простая. Это палочка-выручалочка. Она подскажет моему сердцу, куда идти. — Она внимательно окинула взглядом лес. — У нас еще есть немного времени. Дай-ка я тебе покажу…
Она поставила палку посереди нарисованного сердечка, придерживая ее одним пальцем. Закрыв глаза, балабола прошептала заклинание:
Выручалка, другом будь,
Подскажи сердечку путь!
— и убрала руку. Палочка-выручалочка упала на землю.
— Но она упала туда же, где лежала!
— Естественно, — согласилась балабола. — Ведь именно туда и ведет меня судьба.
Прутик вскочил и схватил палку.
— А можно, я тоже попробую? — в восторге закричал он.
Балабола покачала головой, ее глаза на стебельках тоже закачались взад-вперед.
— Ты должен сам найти себе палочку. Прутик тотчас же бросился к деревьям. Первое было слишком высоким, второе — слишком крепким. Зато третье оказалось подходящим. Он отломал небольшую ветку, затем оборвал с нее листья и снял кору. Теперь палочка-выручалочка выглядела как нужно.
И тут на него набросился какой-то свирепый черный зверь. Повалив Прутика на землю, зверь подмял мальчика под себя. Очертания его широких плеч вырисовывались в свете фонаря. Желтые глаза блестели. Зверь широко разинул пасть и… внезапно завыл от боли.
— Кряж! — крикнула балабола, второй раз ударив палкой его по носу. — Сколько раз тебе говорить! Только падаль! Сейчас же забирай свою дохлятину и впрягайся в повозку. Мы и так опаздываем!
С большой неохотой чудовище отпустило мальчика. Оно повернулось и, вонзив клыки в дохлого тильдера, потащило его на поляну.
Балабола помогла Прутику встать
— Все цело, — подытожила она, внимательно осмотрев Прутика. Качнув головой, она указала на зверя, напавшего на Прутика. — Существо низшего порядка. Предан хозяину, очень умен. В силе не уступает быку. Всеяден. Более того, кормить его не надо: он сам заботится о своем пропитании. Если б я могла, я бы заставила его питаться только падалью. — Глазные стебельки у балаболы ходили ходуном, когда она смеялась. — Не могу же я допустить, чтобы он поедал моих посетителей! Так дела не ведут!
Вернувшись на поляну, всеяд примостился под колесами кибитки: он рвал зубами остатки тильдятины. Балабола накинула упряжь ему на голову, затянула подпругу и застегнула ремни.
Прутик, не выпуская палочку-выручалочку из рук, стоял около возка.
— Ты что, уезжаешь? — спросил он, глядя, как балабола быстренько забрасывает чурбаки и чайные принадлежности в повозку. — А я подумал…
— Я ждала, пока Кряж поест, — объяснила она, забираясь на переднее сиденье и беря в руки вожжи. — А теперь пора… Меня ждут новые места, новые пациенты…
— А как же я? — спросил Прутик.
— Я всегда путешествую в одиночку, — твердо ответила балабола и, натянув поводья, тронулась в путь.
Прутик, глядя ей вслед, видел, как раскачиваются фонари на дребезжащей повозке. Перед тем как его снова обступила непроглядная тьма, он успел поставить свою палочку-выручалочку в центр нарисованного сердечка. Руки у него дрожали, когда он, закрыв глаза, шепотом произносил заклинание:
Выручалка, другом будь:
Подскажи сердечку путь.
Он убрал руку, удерживающую палочку на месте, и открыл глаза. Палка продолжала стоять.
Прутик попробовал еще раз: руку на палочку, затем заклинание: «Выручалка, другом будь…» Но палочка продолжала стоять как вкопанная.
— Эй! — — окликнул он балаболу. Та оглянулась, высунувшись из-за края повозки. — А почему палочка не падает?
— Понятия не имею, деточка, — ответила она и с этими словами поспешила прочь.
— А еще называет себя знахарем! — сердито пробормотал Прутик, закидывая палку подальше в кусты.
Мерцающий свет фонарей исчез вдали. Прутик повернулся и, спотыкаясь во тьме, побрел в противоположную сторону, проклиная свою невезучесть. Никому нет до него дела. И во всем виноват он сам. Ах, зачем только он сошел с тропы!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ВОЗДУШНЫЕ ПИРАТЫ
Высоко в поднебесье тучи редели. Они кружились, завихряясь вокруг луны, напоминая кишащих личинок. Прутик как зачарованный глядел на небо: там было все в движении, а внизу, на земле, стояла мертвая тишина. Не шевелился ни один листок. В тяжелом, неподвижном воздухе ощущалось приближение грозы.
И вдруг голубовато-белая вспышка озарила небосклон. Прутик начал считать. Когда он досчитал до одиннадцати, над головой оглушительно грянул гром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Я… — Мальчик замялся. Он не был лесным троллем. Но тогда кто же он такой? — Я — Прутик, — ответил он.
— Прутик? Никогда не слышал о таком народце. Скорее ты похож на вислоуха или на туполоба. Даже мне трудно их различить. Однако они идут по хорошей цене. Небесные пираты предпочитают гоблинов из диких племен. Из них получаются отличные воины, несмотря на то что ими трудновато управлять. А прутики — хорошие воины?
Прутик заерзал на месте.
— Да нет, вообще-то не очень… — ответил он. Враль посопел носом.
— Пожалуй, много за тебя все равно не выручишь, — подытожил он. — Слишком уж ты костлявый. Впрочем, ты мог бы стать корабельным коком. Ты готовить умеешь?
— Вообще-то нет, — повторил Прутик. Он рассматривал свою ладошку. На мизинце была небольшая ссадина.
— Вот невезуха! — посетовал Враль. — Я тут напал на след шишкоголова — загнал бы его по хорошей цене, говорю тебе, — так знаешь, что случилось? Он угодил прямо в пасть дуба-кровососа и — привет! Даже мокрого места не осталось. Жуткое дело. А теперь мои ребята напали на твой след. И что? Не стоило хлопот, — добавил он, сплевывая на землю.
И тут Прутик понял, что за одежда на Врале-охотнике. Этот темный мех мальчик не мог спутать ни с чем. Сколько раз он гладил такую же пушистую, с прозеленью, гладкую шерстку!
— Толстолап! — Прутик сделал глубокий вдох: кровь бросилась ему в голову. На гадком, противном эльфе была шкура толстолапа!
Враль был меньше его ростом. Намного меньше. Прутик без труда одолел бы его. Но ему пришлось сдержать свое негодование: со всех сторон его на него смотрели горящие желтым огнем глаза голодных волков.
— У меня нет времени точить лясы с тобой целый день, — продолжал Враль, — есть дела и поважнее. Прощай, волчья приманка. Будь я на твоем месте, я бы полечил руку. Не всякий раз тебе повезет, как сейчас. Ну, пошли, ребята.
И, окруженный волками, Враль развернулся и исчез среди деревьев.
Прутик опустился на колени. Он снова оказался в лесу, но на этот раз толстолапа не было с ним. Милого, одинокого толстолапа больше не было на свете, и некому было оберегать его. Вокруг — только охотники да волки, шишкоголовы да туполобы…
— Ну почему? — заплакал он. — Почему так получается? Почему?
— А потому, — послышался чей-то голос, ласковый и нежный.
Прутик поднял глаза и вздрогнул от неожиданности. Существо, говорившее с ним, вовсе не выглядело ласковым и нежным. Тварь эта была ужасна.
— Итак, что привело тебя… ХЛЮП-ХЛЮП. , в наши… ХЛЮП-ХЛЮП — края?
Прутик уставился в землю.
— Я заблудился.
— Заблудился? ХЛЮП-ХЛЮП… Какая чепуха! Ты же здесь! — рассмеялась она.
Прутик, с трудом сглотнув слюну, поднял глаза.
— Так-то лучше… ХЛЮП-ХЛЮП… А теперь рассказывай все по порядку. Мы, балаболы, очень добрые… ХЛЮП-ХЛЮП. Мы всегда готовы выслушать других… — И отвратительная тварь захлопала огромными ушами, напоминавшими крылья летучих мышей.
Янтарный свет клонившегося к закату дня лился сквозь тонкие перепонки ушей, заодно высвечивая сеть мелких кровеносных сосудов. Солнечные блики ложились на жирную физиономию и мерцали на глазных стебельках. Стебельки были длинные, пористые, и тварь вертела ими по все стороны, то сводя, то разводя в стороны, и на кончике каждого из раскачивающихся отростков размещался выпученный зеленый глаз. Прутика затошнило, но он не мог отвести взгляда от чудовища.
— Ну? — произнесла тварь.
— Я… — начал Прутик.
— ХЛЮП-ХЛЮП!
Мальчик содрогнулся. Каждый раз, когда Прутик собирался что-то сказать, тварь высовывала из пасти длинный язык и облизывала один или другой немигающий зеленый глаз, и он тут же забывал, с чего начал. Глазные стебельки вытянулись, приблизившись к его лицу. Шарообразные глаза изучали его лицо с двух сторон.
— Знаешь, что тебе следует сделать, деточка? — наконец произнесла балабола. — Хорошо бы тебе — ХЛЮП-ХЛЮП — выпить чашечку дубояблочного чаю.
Пока они шли к ее дому в меркнущем оранжевом свете, балабола без умолку трещала. Она говорила, говорила и говорила, не замолкая ни на секунду. Привыкнув к ее тихому напевному голосу, Прутик уже не замечал ни огромных ушей, ни глазных стебельков, ни длинного языка, ни хлюпанья.
— Видишь ли, я всегда была не такая, как все, — объяснила она.
Прутик хорошо понимал ее.
— Балаболы всегда выращивали овощи и фрукты. Многие поколения поставляли эти продукты на рынки. И все же я всегда знала… — Она замолчала. — И я сказала себе: ты рождена не для того, чтобы тяпать мотыгой или торговаться на базаре. И это факт.
Они вышли на поляну, освещенную багровым вечерним заревом. Отблески света падали на какой-то круглый металлический предмет. Прутик, прищурясь, стал вглядываться. Под разлапистыми ветками кручиницы стояла маленькая крытая повозка. Балабола пошлепала к ней. Прутик наблюдал, как она сняла с крючка фонарь и повесила его на ветку.
— Пускай посветит нам, пока мы разберемся, что к чему, — усмехнулась она, выкатывая повозку из укрытия.
Прутик стал разглядывать кибитку. На миг ему показалось, что она бесследно исчезла. Прутик помотал головой: она снова предстала перед ним.
— Здорово, правда? — спросила балабола. — Кучу времени потратила, раскрашивая ее.
Прутик кивнул. От колес под деревянной рамой до шкуры, натянутой на обручи, чтобы вещи внутри не промокали, — каждый дюйм повозки был окрашен в различные оттенки зеленовато-коричневого, так что она идеально сливалась с лесом. На несколько секунд Прутик задержал взгляд на надписи: по борту тянулись забавные буковки-кривульки, напоминавшие скукоженные сухие листья.
— Да, это я, — с гордостью произнесла балабола, облизывая глаза. — «Балабола балабольская, знахарь и травник». А теперь давай-ка попьем чайку.
Вскарабкавшись по деревянным ступенькам, она скрылась в кибитке. Прутик видел, как она ставит котелок на плиту и ложкой насыпает в горшочек какие-то оранжевые хлопья.
— Я бы пригласила тебя зайти, — сказала она, оглядывая свое жилище, — но тут такой беспорядок… — Она обвела помещение рукой, показывая, что там творится.
Внутри стояли ряды кувшинчиков и графинчиков, заткнутых пробками, и бутыли с колыхающейся янтарной жидкостью, в которой плавали органы мелких животных. Тут были коробочки с семенами, ящички с листьями и полные до краев мешки, из которых на пол сыпались лесные орехи. Там были щипцы и пинцеты, осколки горного хрусталя, а еще — весы, груды бумаг и свернутая в рулоны кора. На крюках для просушки были развешены пучки трав и букеты цветов, а рядом висели засохшие жуки, слизняки и трупики мелких лесных жителей: лесных крыс, мышек-полевок, тушканчиков. И все это добро тихонько покачивалось, пока балабола заваривала чай.
Прутик терпеливо ждал. На небо вышла луна и тут же спряталась за край черной тучи. Лампа разгоралась все ярче. Рядом с кряжистым пнем Прутик увидел нацарапанное на земле сердце. Поперек рисунка лежала палочка.
— Ну, все готово, дружочек, — объявила балабола, высовываясь из кибитки. В каждой руке она держала по кружке, а под мышкой — какую-то жестянку.
— Угощайся, — сказала она. — Тут сухие семена. А я принесу что-нибудь, чтобы примостить наши зады.
Она сняла с крюков под рамой две деревянные колоды. Прутик сначала не заметил их, так хорошо они были замаскированы. Балабола грузно плюхнулась на сиденье.
— Ну ладно, что это мы все обо мне, да обо мне… — сказала она. — Я часами могу рассказывать про то, как живу в лесу, переезжаю с место на место, нигде не задерживаясь подолгу, как готовлю зелья и снадобья и помогаю, кому могу. Ну, как тебе мой чай?
Прутик сделал глоток.
— Очень вкусно, — признался он.
— Он из кожуры дубояблок, — пояснила хозяйка. — Очень хорош для сердца, для роста ногтей и просто незаменим для… — Она кашлянула, и глаза на отростках выкатились наружу. — Поддержания тонуса, если ты понимаешь, о чем я говорю. И к тому же — это лучшее лекарство от головокружений. — Она наклонилась к Прутику и шепнула ему прямо в ухо: — Я, конечно, не хочу хвастаться, но я лучше всех ориентируюсь в лесу: лучше всех знаю, кто тут живет и что тут растет.
Прутик ничего не ответил. Он думал о толстолапе.
— Я великолепно разбираюсь в целительных свойствах растений, — добавила она со вздохом. — Самой приходилось лечиться. — Балабола отхлебнула чай. Глаза на стебельках оглядели окрестность. Один из них уставился на палочку, лежавшую поперек нарисованного сердечка. — Ну, возьмем, к примеру, эту штуковину. Как ты думаешь, что это такое?
— Палка?
— Палка, да не простая. Это палочка-выручалочка. Она подскажет моему сердцу, куда идти. — Она внимательно окинула взглядом лес. — У нас еще есть немного времени. Дай-ка я тебе покажу…
Она поставила палку посереди нарисованного сердечка, придерживая ее одним пальцем. Закрыв глаза, балабола прошептала заклинание:
Выручалка, другом будь,
Подскажи сердечку путь!
— и убрала руку. Палочка-выручалочка упала на землю.
— Но она упала туда же, где лежала!
— Естественно, — согласилась балабола. — Ведь именно туда и ведет меня судьба.
Прутик вскочил и схватил палку.
— А можно, я тоже попробую? — в восторге закричал он.
Балабола покачала головой, ее глаза на стебельках тоже закачались взад-вперед.
— Ты должен сам найти себе палочку. Прутик тотчас же бросился к деревьям. Первое было слишком высоким, второе — слишком крепким. Зато третье оказалось подходящим. Он отломал небольшую ветку, затем оборвал с нее листья и снял кору. Теперь палочка-выручалочка выглядела как нужно.
И тут на него набросился какой-то свирепый черный зверь. Повалив Прутика на землю, зверь подмял мальчика под себя. Очертания его широких плеч вырисовывались в свете фонаря. Желтые глаза блестели. Зверь широко разинул пасть и… внезапно завыл от боли.
— Кряж! — крикнула балабола, второй раз ударив палкой его по носу. — Сколько раз тебе говорить! Только падаль! Сейчас же забирай свою дохлятину и впрягайся в повозку. Мы и так опаздываем!
С большой неохотой чудовище отпустило мальчика. Оно повернулось и, вонзив клыки в дохлого тильдера, потащило его на поляну.
Балабола помогла Прутику встать
— Все цело, — подытожила она, внимательно осмотрев Прутика. Качнув головой, она указала на зверя, напавшего на Прутика. — Существо низшего порядка. Предан хозяину, очень умен. В силе не уступает быку. Всеяден. Более того, кормить его не надо: он сам заботится о своем пропитании. Если б я могла, я бы заставила его питаться только падалью. — Глазные стебельки у балаболы ходили ходуном, когда она смеялась. — Не могу же я допустить, чтобы он поедал моих посетителей! Так дела не ведут!
Вернувшись на поляну, всеяд примостился под колесами кибитки: он рвал зубами остатки тильдятины. Балабола накинула упряжь ему на голову, затянула подпругу и застегнула ремни.
Прутик, не выпуская палочку-выручалочку из рук, стоял около возка.
— Ты что, уезжаешь? — спросил он, глядя, как балабола быстренько забрасывает чурбаки и чайные принадлежности в повозку. — А я подумал…
— Я ждала, пока Кряж поест, — объяснила она, забираясь на переднее сиденье и беря в руки вожжи. — А теперь пора… Меня ждут новые места, новые пациенты…
— А как же я? — спросил Прутик.
— Я всегда путешествую в одиночку, — твердо ответила балабола и, натянув поводья, тронулась в путь.
Прутик, глядя ей вслед, видел, как раскачиваются фонари на дребезжащей повозке. Перед тем как его снова обступила непроглядная тьма, он успел поставить свою палочку-выручалочку в центр нарисованного сердечка. Руки у него дрожали, когда он, закрыв глаза, шепотом произносил заклинание:
Выручалка, другом будь:
Подскажи сердечку путь.
Он убрал руку, удерживающую палочку на месте, и открыл глаза. Палка продолжала стоять.
Прутик попробовал еще раз: руку на палочку, затем заклинание: «Выручалка, другом будь…» Но палочка продолжала стоять как вкопанная.
— Эй! — — окликнул он балаболу. Та оглянулась, высунувшись из-за края повозки. — А почему палочка не падает?
— Понятия не имею, деточка, — ответила она и с этими словами поспешила прочь.
— А еще называет себя знахарем! — сердито пробормотал Прутик, закидывая палку подальше в кусты.
Мерцающий свет фонарей исчез вдали. Прутик повернулся и, спотыкаясь во тьме, побрел в противоположную сторону, проклиная свою невезучесть. Никому нет до него дела. И во всем виноват он сам. Ах, зачем только он сошел с тропы!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ВОЗДУШНЫЕ ПИРАТЫ
Высоко в поднебесье тучи редели. Они кружились, завихряясь вокруг луны, напоминая кишащих личинок. Прутик как зачарованный глядел на небо: там было все в движении, а внизу, на земле, стояла мертвая тишина. Не шевелился ни один листок. В тяжелом, неподвижном воздухе ощущалось приближение грозы.
И вдруг голубовато-белая вспышка озарила небосклон. Прутик начал считать. Когда он досчитал до одиннадцати, над головой оглушительно грянул гром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24