Пожалуйста, Нещур…
— Грузи на коня, — согласился волхв.
* * *
— «Необязательное будущее»! Прекрасно сказано, а самое удивительное — это абстрактное понятие выражено просто и ясно, без использования заимствованных терминов. Да, велик и могуч русский язык.
— А что, были какие-то сомнения? — повернулся к собеседнику Наум.
Toт лишь руками всплеснул:
— Дорогой мой, в мире, где ты находишься, под сомнение ставится практически все!
— И это меня тревожит, — вздохнул чародей. — Потому что наши миры, несмотря ни на что, очень похожи.
— Позволь не согласиться. Уже различная судьба древних — с нашей позиции — государств говорит о многом. В вашем мире определяющим фактором является магия, в то время как у нас в основе социальной и политической эволюции лежит научно-технический прогресс. Э-э, то есть…
— Я понял, — успокоил Наум. — Но ведь главное — итог, верно? Меня в вашем мире больше привлекает основное вероисповедание — та же суть, что у ромейского единобожия, но, по всей видимости, совершенно иная судьба.
— Конечно! В мире магии эта вера и не могла распространиться…
— Уверен, все еще впереди, — возразил Наум. — Суть одна: прощение грехов и утешение страждущих. Представь себе руины горделивой империи. Что должны чувствовать ее жители, понимая, что своими руками выкопали себе яму и погубили великое наследие? Вина терзает обитателей Старого Рима — единобожие дает прощение. Горечь накатывает при каждом взгляде вокруг, ибо все говорит об утратах — единобожие утешает. А как не озлобиться на весь мир и не превратиться в варваров, которых еще недавно презирали? На то есть заповедь любви… Суть одна, а значит, одним должен быть и итог. К одной и той же вершине можно прийти разными дорогами.
Собеседник чародея улыбнулся:
— Все пути ведут в Рим — так у нас говорят. Сами римляне, конечно.
— Вот это и наводит на размышления. Скажи, друг, мне показалось или сотовые зерцала действительно напоминают кое-что, виденное мною здесь, у вас?
— Напоминают? Да один к одному! Если бы торгаш не уверял, что это индийское изобретение, я бы заподозрил, что кто-то из моих соотечественников уже осчастливил ваш мир своим посещением.
— И что ты можешь сказать об этом сотовом чуде?
— Ну что… очень удобная вещь. Настолько удобная, что многие к ней привыкают и уже не могут расстаться. Молодежь особенно подвержена сотовой заразе — это предмет ее мечтаний, предмет гордости и постоянного любования, предмет зависти и частенько, подозреваю, предел мечтаний.
— Скажи, мой друг, а это техническое чудо меняет образ мыслей?
— Не то слово. Как и всякая новинка…
— Вот об этом я и подумал, — печально вздохнул Наум.
— В нашем мире волшебники стараются создавать только то, что соответствует образу мыслей, а не перекраивает его под новые нужды.
— У нас это назвали бы консерватизмом и реакционерством.
— Боюсь, этих страшных слов я не понял, — сознался Наум. — Но звучат они как ругательства.
— В определенном смысле так оно и есть.
— Разве у вас считается, что ломка мышления — это благо? Впрочем, почему я спрашиваю: в мире, где под сомнение ставится решительно все, иначе и быть не может.
— Ну, это вопрос развития! Человек не должен останавливаться на месте, ему надлежит всегда идти вперед.
— Идти — а не мчаться как оглашенному, не разбирая дороги. А у вас, куда ни посмотри, всюду говорят о повышении скоростей… Впрочем, извини, не мне ругать ваш мир. Всяк сверчок хвалит свой шесток.
— Да нет, ты во многом прав.
— И при этом завидую. Любой из наших волшебников был бы счастлив изобрести хоть какое-то подобие ваших чудес.
Собеседник Наума сказал с улыбкой:
— Позволь повторить твои же слова: все еще впереди.
— Да, — кивнул Наум. — Это и радует, и тревожит. Я не хочу, чтобы в Словени, да и в любой другой земле люди ставили все под сомнение. Поэтому меня так беспокоят новинки нынешней ярмарки.
— А по-моему, если не считать сотовых зерцал, ничего страшного там нет.
— Не скажи. Взять хотя бы очки-духовиды. По счастью, мне кое-что известно о них, хотя это волшебство довольно секретное. Персидские маги изготавливают такие очки только для судебных нужд. Но, похоже, кто-то из волшебников решил нажиться и создал — как это у вас говорят? — левую партию товара. У каждого народа своя Правда богов, свои судебные обряды, и в редкой земле суды не польстятся на чужое новшество. Остается продавать очки простым людям как дорогую, но полезную диковинку, и желательно подальше от своего дома.
— Этот маг поступил нехорошо, но разве диковинка получилась не полезная?
— О, да! Если не вспоминать о том, что очки слепы в отношении искренности, добра, любви, милосердия — они показывают только неправду! Представь, что ты носишь их — уже через год ты будешь убежден, что на свете живут исключительно лжецы, только некоторые из них пока не успели открыть рот.
— Ломка мышления! — понял собеседник Наума. — Твоя зоркость восхищает меня, мой друг.
— Пора проявить зоркость после того, как много времени блистал одной слепотой! — горько воскликнул Наум. — Однако что же с Упрямом? Послушай, ты не мог бы еще раз приподнять завесу?
— Боюсь, я слишком устал. Мы ведь довольно подробно наблюдали ярмарку и даже уловили многое из разговора твоего ученика с волхвом.
— Мне кажется, они близки к разгадке. До многого додумались — и вдруг куда-то ушли. Я опасаюсь, не случилась ли какая-то беда?
— Я попробую, — сказал собеседник Наума, втайне очень гордый своим неожиданно качественным (он добился не только четкого звука, но даже цвета) контактом с «небывшим прошлым». — Но гарантии дать не могу.
— Не надо никаких поручительств…
* * *
Принц не впечатлял. Хотя красавчик был — девчонки на такого не то, что неровно дышать, задыхаться должны. Копна черных как вороново крыло волос, перехваченная на лбу тонким серебряным обручем, падала на широкие плечи. Сильные руки открыты только наполовину, но и под короткими рукавами легкой рубахи видно, как мышцы перекатываются. Стан точеный, гибкий — вязанты назвали бы его атлетическим. Осанка величавая, но не заносчивая. Волевой подбородок с ямочкой, красиво очерченные скулы, смоляные росчерки бровей, правильный нос. Губы тонкие, но улыбчивые. А глаза под длинными ресницами — большие, синие, подернутые мечтательной поволокой. Даже бледность у него была изящной, не поганочной.
Невдогад так и подумал: «Ну, не поганка, и ладно…»
Слышно было, как ахают красны девицы и томно вздымают женщины постарше, почтенные матушки — видно, молодость вспоминают. При которой неказистый муж топчется — глянут на него и снова вздыхают, но уже не томно.
Мужики смотрели на принца вендов снисходительно, а вот молодые парни — нарочито свысока, старательно расправляя плечи, играя бровями и кривя губы. В общем, неосознанно желая показать, что они ничуть не хуже. Только красны девицы им не верили и не отводили взоров от Лоуха.
Невдогад народных волнений не разделял. Проталкиваясь поближе к пышному поезду, он с неудовольствием размышлял: да что они в нем нашли? Ну, не урод. Внешне. Так все равно же ничего особенного. Чего же девки-то стараются, на глаза ему лезут? Только что из черевичек не выпрыгивают…
Потом он подумал: нет, что-то не так. Хоть и в мужском теле, но я ведь тоже девушка! Однако мысли в голову шли исключительно мужские. Колкие, ехидные. Но, в отличие от многих парней в толпе, ничуть не завистливые. Единственный проблеск девичьего сознания привел к тому, что Невдогад вспомнил собственную внешность и пришел к убеждению, что сам выглядит гораздо лучше.
Венды ехали до того довольные, точно в красоте Лоуха была заслуга каждого.
Лицо князя казалось бесстрастным. Василиса, отца наизусть знавшая, непременно догадалась бы, что его тяготит какая-то дума. А Невдогад, не только знавший князя, но и открывший для себя мир мужских мыслей, с первого взгляда отчетливо понял: жалеет Велислав дочь. Любит до смерти, но понимает, что не может ради нее державой пожертвовать. Хочет — да так, что Невдогаду страшно стало, но не может.
Велиславу Радивоичу Лоух тоже не нравился.
И чего это венды такие счастливые? Ведь слова хватит чтобы их через одного в поруб кинуть, а прочих выгнать из Словени поганой метлой.
Под приветствия толпы — самые общие, поскольку об истинной причине прибытия принца в городе до сих пор точно ничего не знали, хотя, пожалуй, уже и догадывались, — поезд доехал до холма и начал подъем к кремлю. Народ расходился. «Пора и мне, — решил Невдогад. — А то, чего доброго, совсем обмужичусь». Он уже ловил на себе взоры поблескивавших, задорных глазок дивнинских девушек. И его пугало, что сердце все отчетливей отзывалось сладкой радостью.
Он вспомнил Упряма, представил, что должен был чувствовать бойкий ученик чародея… и Василиса в глубине души отчего-то обиделась. А сам Невдогад чему-то ухмыльнулся.
Все, домой, домой! Пока с ума не сошел… не сошла.
Не сошло?
Частая дробь копыт вплелась в рокот поезда: от ворот, разгоняя прохожих криками, мчался дружинник. Невдогад узнал его — это был Ослух. Что-то в башне?
— Расступись!
Князь обернулся и дал знак, чтобы дружинника пропустили. Но, когда Ослух осадил перед ним коня, жестом велел ему молчать, пока не въехали в ворота. Невдогад не раздумывая помчался прочь, ко вторым воротам — через главные сейчас не пропустят.
— Кто таков? — остановили стражники.
— К Болеславу, по делу, — не задерживаясь, бросил Невдогад, но был оттеснен щитом.
— Занят Болеслав!
Вот тебе раз. Невдогад вдруг понял, что выйти из кремля незнакомому парню — это одно, а зайти — совсем другое. Тогда, вместе со Звонкой и Милочкой, он и не мог привлечь внимания: выходят юнцы, и ладно — кто пускал их, знал, что делал. Но сейчас, во время прибытия важного гостя, вооруженного незнакомца, разумеется, должны прогнать.
— Вы чего, парни? А Василиса-княжна говорила: нужда будет, заходи…
— Кто таков, спрашиваю?
— Да Невдогад я, — признался Невдогад.
Стражники переглянулись. О ночном бое в башне чародея они конечно же слышали, как и о том, что бок о бок с учеником Наума дрался некий приятель его Невдогад. Ласовичи отзывались о нем хорошо… Однако долг пересилил:
— А Болеслав тебя знает?
— Ну… лично не встречались, но он обо мне слышал.
— Как освободится, мы его кликнем, — пообещал один из стражников. — Ты пока обожди, — прибавил второй.
— Да с каких пор честного твердича в кремль не пускают?! — возмутился Невдогад безо всякой надежды — и так заранее знал ответ.
— Случай особый, — пожал плечами первый стражник. — Слышь, а правду говорят, будто Упрям, врагов истребляя, небесные громы призывал?
Как назло, оба были новенькими, и Невдогад, кремлевскую сотню болеславичей знавший поименно, именно этих двоих не помнил.
— Врут, — ответил он. — Упрям огнем повелевал.
— Здорово!
— А княжну откуда знаешь? — спросил второй, глядя без особого доверия.
— Да встретил, когда Упрям до князя ходил.
— Ходят до ветра, деревенщина, — попрекнул стражник.
«Я тебе это припомню», — подумала Василиса.
Вдруг за их спинами возникла Звонка — в приличествующем одеянии, взволнованная.
— Невдогад! — окликнула она. — Где тебя носит? Эй, парни, чего встали, пропустите его, княжна заждалась.
— А он говорит, что к Болеславу наметился, — усмехнулся второй стражник.
— А ты сама-то кто будешь, красавица? — подмигнул первый.
Звонка хотела уже вскипеть по старой привычке, но подумав, согласилась:
— Ну да, красавица и есть. А кто я такая, на вечернем Смотре узнаете. Так, — обвела она стражников пугающим взором. — Значит, державу позорите? Молчать! В кремле гости важные, ну как посмотрят на вас — что увидят? Пояса криво сидят, шеломы — вообще как треухи… так и думала: оружие не чищено, кольчуги не блестят. Имя разводящего! — грозно наступила она на первого.
— П-порскун, — ошалело пролепетал тот, вжимаясь в распахнутый створ ворот.
— Кон, — сообщил ему второй, догадавшись: — Это дочь Болеслава. Кон нам.
— Почему хоругвь криво стоит? — продолжала Звонка, глянув наверх, где колыхалось на ветру полотнище со знаками княжеской власти.
— Ветер, — доложил второй.
— Ветер? А вы на что? На карауле в кремле стоите — даже ветер должны пресекать! А у вас ума хватает только нужных людей задерживать. Идем, Невдогад.
Парень прошел мимо стражников, и Звонка повела его в глубь двора. Оглянулась только, чтобы прикрикнуть:
— Что застыли? Хоругвь сама не выпрямится, железо само не начистится! Ох, набрали новичков…
Отойдя от ворот, Невдогад потянул подругу на передний двор:
— Скорее, там что-то случилось — из башни гонец примчался в мыле.
— Там батя, — мотнула головой Звонка. — Я не пойду.
— Ждите с Милочкой в моей горнице. Одежку мне через окно подадите…
Как ни странно, без праздношатающихся горожан подобраться к князю оказалось проще. Болеславичи разошлись, посольские охранники подались на свое подворье вместе со слугами, бояре — кто в терем поспешил, кто вокруг толокся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
— Грузи на коня, — согласился волхв.
* * *
— «Необязательное будущее»! Прекрасно сказано, а самое удивительное — это абстрактное понятие выражено просто и ясно, без использования заимствованных терминов. Да, велик и могуч русский язык.
— А что, были какие-то сомнения? — повернулся к собеседнику Наум.
Toт лишь руками всплеснул:
— Дорогой мой, в мире, где ты находишься, под сомнение ставится практически все!
— И это меня тревожит, — вздохнул чародей. — Потому что наши миры, несмотря ни на что, очень похожи.
— Позволь не согласиться. Уже различная судьба древних — с нашей позиции — государств говорит о многом. В вашем мире определяющим фактором является магия, в то время как у нас в основе социальной и политической эволюции лежит научно-технический прогресс. Э-э, то есть…
— Я понял, — успокоил Наум. — Но ведь главное — итог, верно? Меня в вашем мире больше привлекает основное вероисповедание — та же суть, что у ромейского единобожия, но, по всей видимости, совершенно иная судьба.
— Конечно! В мире магии эта вера и не могла распространиться…
— Уверен, все еще впереди, — возразил Наум. — Суть одна: прощение грехов и утешение страждущих. Представь себе руины горделивой империи. Что должны чувствовать ее жители, понимая, что своими руками выкопали себе яму и погубили великое наследие? Вина терзает обитателей Старого Рима — единобожие дает прощение. Горечь накатывает при каждом взгляде вокруг, ибо все говорит об утратах — единобожие утешает. А как не озлобиться на весь мир и не превратиться в варваров, которых еще недавно презирали? На то есть заповедь любви… Суть одна, а значит, одним должен быть и итог. К одной и той же вершине можно прийти разными дорогами.
Собеседник чародея улыбнулся:
— Все пути ведут в Рим — так у нас говорят. Сами римляне, конечно.
— Вот это и наводит на размышления. Скажи, друг, мне показалось или сотовые зерцала действительно напоминают кое-что, виденное мною здесь, у вас?
— Напоминают? Да один к одному! Если бы торгаш не уверял, что это индийское изобретение, я бы заподозрил, что кто-то из моих соотечественников уже осчастливил ваш мир своим посещением.
— И что ты можешь сказать об этом сотовом чуде?
— Ну что… очень удобная вещь. Настолько удобная, что многие к ней привыкают и уже не могут расстаться. Молодежь особенно подвержена сотовой заразе — это предмет ее мечтаний, предмет гордости и постоянного любования, предмет зависти и частенько, подозреваю, предел мечтаний.
— Скажи, мой друг, а это техническое чудо меняет образ мыслей?
— Не то слово. Как и всякая новинка…
— Вот об этом я и подумал, — печально вздохнул Наум.
— В нашем мире волшебники стараются создавать только то, что соответствует образу мыслей, а не перекраивает его под новые нужды.
— У нас это назвали бы консерватизмом и реакционерством.
— Боюсь, этих страшных слов я не понял, — сознался Наум. — Но звучат они как ругательства.
— В определенном смысле так оно и есть.
— Разве у вас считается, что ломка мышления — это благо? Впрочем, почему я спрашиваю: в мире, где под сомнение ставится решительно все, иначе и быть не может.
— Ну, это вопрос развития! Человек не должен останавливаться на месте, ему надлежит всегда идти вперед.
— Идти — а не мчаться как оглашенному, не разбирая дороги. А у вас, куда ни посмотри, всюду говорят о повышении скоростей… Впрочем, извини, не мне ругать ваш мир. Всяк сверчок хвалит свой шесток.
— Да нет, ты во многом прав.
— И при этом завидую. Любой из наших волшебников был бы счастлив изобрести хоть какое-то подобие ваших чудес.
Собеседник Наума сказал с улыбкой:
— Позволь повторить твои же слова: все еще впереди.
— Да, — кивнул Наум. — Это и радует, и тревожит. Я не хочу, чтобы в Словени, да и в любой другой земле люди ставили все под сомнение. Поэтому меня так беспокоят новинки нынешней ярмарки.
— А по-моему, если не считать сотовых зерцал, ничего страшного там нет.
— Не скажи. Взять хотя бы очки-духовиды. По счастью, мне кое-что известно о них, хотя это волшебство довольно секретное. Персидские маги изготавливают такие очки только для судебных нужд. Но, похоже, кто-то из волшебников решил нажиться и создал — как это у вас говорят? — левую партию товара. У каждого народа своя Правда богов, свои судебные обряды, и в редкой земле суды не польстятся на чужое новшество. Остается продавать очки простым людям как дорогую, но полезную диковинку, и желательно подальше от своего дома.
— Этот маг поступил нехорошо, но разве диковинка получилась не полезная?
— О, да! Если не вспоминать о том, что очки слепы в отношении искренности, добра, любви, милосердия — они показывают только неправду! Представь, что ты носишь их — уже через год ты будешь убежден, что на свете живут исключительно лжецы, только некоторые из них пока не успели открыть рот.
— Ломка мышления! — понял собеседник Наума. — Твоя зоркость восхищает меня, мой друг.
— Пора проявить зоркость после того, как много времени блистал одной слепотой! — горько воскликнул Наум. — Однако что же с Упрямом? Послушай, ты не мог бы еще раз приподнять завесу?
— Боюсь, я слишком устал. Мы ведь довольно подробно наблюдали ярмарку и даже уловили многое из разговора твоего ученика с волхвом.
— Мне кажется, они близки к разгадке. До многого додумались — и вдруг куда-то ушли. Я опасаюсь, не случилась ли какая-то беда?
— Я попробую, — сказал собеседник Наума, втайне очень гордый своим неожиданно качественным (он добился не только четкого звука, но даже цвета) контактом с «небывшим прошлым». — Но гарантии дать не могу.
— Не надо никаких поручительств…
* * *
Принц не впечатлял. Хотя красавчик был — девчонки на такого не то, что неровно дышать, задыхаться должны. Копна черных как вороново крыло волос, перехваченная на лбу тонким серебряным обручем, падала на широкие плечи. Сильные руки открыты только наполовину, но и под короткими рукавами легкой рубахи видно, как мышцы перекатываются. Стан точеный, гибкий — вязанты назвали бы его атлетическим. Осанка величавая, но не заносчивая. Волевой подбородок с ямочкой, красиво очерченные скулы, смоляные росчерки бровей, правильный нос. Губы тонкие, но улыбчивые. А глаза под длинными ресницами — большие, синие, подернутые мечтательной поволокой. Даже бледность у него была изящной, не поганочной.
Невдогад так и подумал: «Ну, не поганка, и ладно…»
Слышно было, как ахают красны девицы и томно вздымают женщины постарше, почтенные матушки — видно, молодость вспоминают. При которой неказистый муж топчется — глянут на него и снова вздыхают, но уже не томно.
Мужики смотрели на принца вендов снисходительно, а вот молодые парни — нарочито свысока, старательно расправляя плечи, играя бровями и кривя губы. В общем, неосознанно желая показать, что они ничуть не хуже. Только красны девицы им не верили и не отводили взоров от Лоуха.
Невдогад народных волнений не разделял. Проталкиваясь поближе к пышному поезду, он с неудовольствием размышлял: да что они в нем нашли? Ну, не урод. Внешне. Так все равно же ничего особенного. Чего же девки-то стараются, на глаза ему лезут? Только что из черевичек не выпрыгивают…
Потом он подумал: нет, что-то не так. Хоть и в мужском теле, но я ведь тоже девушка! Однако мысли в голову шли исключительно мужские. Колкие, ехидные. Но, в отличие от многих парней в толпе, ничуть не завистливые. Единственный проблеск девичьего сознания привел к тому, что Невдогад вспомнил собственную внешность и пришел к убеждению, что сам выглядит гораздо лучше.
Венды ехали до того довольные, точно в красоте Лоуха была заслуга каждого.
Лицо князя казалось бесстрастным. Василиса, отца наизусть знавшая, непременно догадалась бы, что его тяготит какая-то дума. А Невдогад, не только знавший князя, но и открывший для себя мир мужских мыслей, с первого взгляда отчетливо понял: жалеет Велислав дочь. Любит до смерти, но понимает, что не может ради нее державой пожертвовать. Хочет — да так, что Невдогаду страшно стало, но не может.
Велиславу Радивоичу Лоух тоже не нравился.
И чего это венды такие счастливые? Ведь слова хватит чтобы их через одного в поруб кинуть, а прочих выгнать из Словени поганой метлой.
Под приветствия толпы — самые общие, поскольку об истинной причине прибытия принца в городе до сих пор точно ничего не знали, хотя, пожалуй, уже и догадывались, — поезд доехал до холма и начал подъем к кремлю. Народ расходился. «Пора и мне, — решил Невдогад. — А то, чего доброго, совсем обмужичусь». Он уже ловил на себе взоры поблескивавших, задорных глазок дивнинских девушек. И его пугало, что сердце все отчетливей отзывалось сладкой радостью.
Он вспомнил Упряма, представил, что должен был чувствовать бойкий ученик чародея… и Василиса в глубине души отчего-то обиделась. А сам Невдогад чему-то ухмыльнулся.
Все, домой, домой! Пока с ума не сошел… не сошла.
Не сошло?
Частая дробь копыт вплелась в рокот поезда: от ворот, разгоняя прохожих криками, мчался дружинник. Невдогад узнал его — это был Ослух. Что-то в башне?
— Расступись!
Князь обернулся и дал знак, чтобы дружинника пропустили. Но, когда Ослух осадил перед ним коня, жестом велел ему молчать, пока не въехали в ворота. Невдогад не раздумывая помчался прочь, ко вторым воротам — через главные сейчас не пропустят.
— Кто таков? — остановили стражники.
— К Болеславу, по делу, — не задерживаясь, бросил Невдогад, но был оттеснен щитом.
— Занят Болеслав!
Вот тебе раз. Невдогад вдруг понял, что выйти из кремля незнакомому парню — это одно, а зайти — совсем другое. Тогда, вместе со Звонкой и Милочкой, он и не мог привлечь внимания: выходят юнцы, и ладно — кто пускал их, знал, что делал. Но сейчас, во время прибытия важного гостя, вооруженного незнакомца, разумеется, должны прогнать.
— Вы чего, парни? А Василиса-княжна говорила: нужда будет, заходи…
— Кто таков, спрашиваю?
— Да Невдогад я, — признался Невдогад.
Стражники переглянулись. О ночном бое в башне чародея они конечно же слышали, как и о том, что бок о бок с учеником Наума дрался некий приятель его Невдогад. Ласовичи отзывались о нем хорошо… Однако долг пересилил:
— А Болеслав тебя знает?
— Ну… лично не встречались, но он обо мне слышал.
— Как освободится, мы его кликнем, — пообещал один из стражников. — Ты пока обожди, — прибавил второй.
— Да с каких пор честного твердича в кремль не пускают?! — возмутился Невдогад безо всякой надежды — и так заранее знал ответ.
— Случай особый, — пожал плечами первый стражник. — Слышь, а правду говорят, будто Упрям, врагов истребляя, небесные громы призывал?
Как назло, оба были новенькими, и Невдогад, кремлевскую сотню болеславичей знавший поименно, именно этих двоих не помнил.
— Врут, — ответил он. — Упрям огнем повелевал.
— Здорово!
— А княжну откуда знаешь? — спросил второй, глядя без особого доверия.
— Да встретил, когда Упрям до князя ходил.
— Ходят до ветра, деревенщина, — попрекнул стражник.
«Я тебе это припомню», — подумала Василиса.
Вдруг за их спинами возникла Звонка — в приличествующем одеянии, взволнованная.
— Невдогад! — окликнула она. — Где тебя носит? Эй, парни, чего встали, пропустите его, княжна заждалась.
— А он говорит, что к Болеславу наметился, — усмехнулся второй стражник.
— А ты сама-то кто будешь, красавица? — подмигнул первый.
Звонка хотела уже вскипеть по старой привычке, но подумав, согласилась:
— Ну да, красавица и есть. А кто я такая, на вечернем Смотре узнаете. Так, — обвела она стражников пугающим взором. — Значит, державу позорите? Молчать! В кремле гости важные, ну как посмотрят на вас — что увидят? Пояса криво сидят, шеломы — вообще как треухи… так и думала: оружие не чищено, кольчуги не блестят. Имя разводящего! — грозно наступила она на первого.
— П-порскун, — ошалело пролепетал тот, вжимаясь в распахнутый створ ворот.
— Кон, — сообщил ему второй, догадавшись: — Это дочь Болеслава. Кон нам.
— Почему хоругвь криво стоит? — продолжала Звонка, глянув наверх, где колыхалось на ветру полотнище со знаками княжеской власти.
— Ветер, — доложил второй.
— Ветер? А вы на что? На карауле в кремле стоите — даже ветер должны пресекать! А у вас ума хватает только нужных людей задерживать. Идем, Невдогад.
Парень прошел мимо стражников, и Звонка повела его в глубь двора. Оглянулась только, чтобы прикрикнуть:
— Что застыли? Хоругвь сама не выпрямится, железо само не начистится! Ох, набрали новичков…
Отойдя от ворот, Невдогад потянул подругу на передний двор:
— Скорее, там что-то случилось — из башни гонец примчался в мыле.
— Там батя, — мотнула головой Звонка. — Я не пойду.
— Ждите с Милочкой в моей горнице. Одежку мне через окно подадите…
Как ни странно, без праздношатающихся горожан подобраться к князю оказалось проще. Болеславичи разошлись, посольские охранники подались на свое подворье вместе со слугами, бояре — кто в терем поспешил, кто вокруг толокся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63